Цензура — так называется: 1) надзор за печатью с целью предупреждения распространения вредных с господствующей в данное время в правительственных сферах точки зрения произведений печати, и 2) то учреждение, которому специально поручен таковой надзор. Стеснения свободы печати не ограничиваются мерами цензурного свойства (см. Свобода мысли), но эти последние со времени возникновения книгопечатания имеют наибольшее значение. Раньше цензуры как особого учреждения не существовало. Изобретение Ц. в ее современном виде, т. е. Ц. предварительной (censura praevia), принадлежит Папе Сиксту IV, повелевшему в 1471 г., чтобы ни одна книга отныне не печаталась без предварительного рассмотрения и одобрения духовных лиц. Повеление это осталось в значительной степени мертвой буквой за отсутствием правильно организованных цензурных учреждений. Впервые такое учреждение создано было в 1486 г. архиепископом Майнцским в подчиненной ему области. В 1492 г. Папа Александр VI организовал правильный надзор за книгопечатанием в Церковной области, а вслед за тем и в Кельнском, Трирском и др. архиепископствах. Примеру Папы последовали светские правители, прежде других — император Карл V. В духовных владениях Ц. была поручена епископам и состоявшим при них чиновникам, в светских владениях — полицейским и иным властям. Книга до выхода в свет должна была просматриваться Ц., одобрение которой печаталось на первом или последнем листе книги. В течение XVI в. Ц. была введена во всех государствах Западной Европы, не исключая и Англии, где она находилась в руках сперва звездной палаты, потом, с 1642 г., парламента, который ежегодно назначал специального цензора для всех произведений печати. Но в Англии раньше других стран появилась идея свободы слова (см.) и раньше всего эта идея была осуществлена. В 1694 г. парламент отказался назначить цензора, и таким образом Ц. в Англии исчезла, что не мешало, однако, правительству преследовать печать судебными способами и подвергать авторов жестоким карам (Дефо). Только передача преступлений печати ведению суда присяжных в 1794 г. установила действительную свободу печати в Англии. Следующим государством, где была отменена Ц., была Швеция (1766), затем Дания (1770). Во Франции Ц. уничтожена Великой революцией в силу декларации прав, провозгласившей свободу печати. Практически, однако, свобода не существовала, особенно в эпоху террора, когда гильотина, назначаемая, правда, по суду, но чрезвычайно щедро, притом нередко не за деяния, а только за устное или печатное слово, почти заменила Ц. Позднее постепенно восстановлена была и настоящая предварительная Ц. В 1797 г. периодическая пресса была подчинена дискреционной власти правительства. Консульское постановление 1800 г. ограничило число журналов и предоставило местной администрации право прекращать их издание за статьи, противные уважению к общественному договору, верховенству народа и славе войска или содержащие в себе нападки на правительство или на союзные с Францией народы. Сенатус-консульт XII года учредил особую комиссию для охраны свободы печати («Commission sénatoriale de la liberté de la presse»), но периодическая печать ее ведению не подлежала. Декретом XIII года была восстановлена Ц. для духовных и церковных книг. В 1810 г. администрация получила право цензировать предварительно, в рукописи или корректуре, все выходящие книги и требовать изменения или исключения всех мест, признаваемых неудобными. Хартия 1814 г. вновь уничтожила Ц., но вторая Реставрация ее восстановила для периодической печати и книг объемом менее 20 печ. листов, после чего Ц. существовала с перерывами до революции 1830 г. Во время Июльской монархии печать далеко не была свободна (денежные залоги, судебные преследования), но Ц. в точном смысле слова не существовало, как не было ее и во время Второй республики. Декретом 1852 г., состоявшимся вслед за декабрьским переворотом, министру внутренних дел предоставлено было следить за периодической прессой и давать ей предостережения, причем третье предостережение влекло за собой временное запрещение журнала; императору предоставлялось запрещать их бессрочно; от министра же зависело разрешение или неразрешение новых периодических изданий, и разрешение давалось с большим трудом. В 1868 г. это законодательство было заменено новым, подчинявшим печать суду, но с сохранением очень строгих судебных репрессий, а также денежного залога. Полная свобода печати может считаться установленной во Франции лишь законом 1881 г. В Германии Ц. была уничтожена в 1815 г., но союзное постановление, состоявшееся 20 сентября 1819 г. на основании решения Карлсбадской конференции, восстановило предварительную Ц. во всех государствах Союза для всех периодических изданий и для книг размером менее 20 печатных листов. Союзный сейм очень строго следил за соблюдением этого постановления в отдельных государствах. Революция 1848 г. уничтожила Ц. во всей Германии. Позже в отдельных государствах не раз делались попытки ее восстановления, но длящегося успеха они не имели, и ограничения свободы печати сводились к более или менее суровой судебной репрессии. Только в Австрии и то не во всей, а в некоторых ее частях, преимущественно в Галиции, неуклонное, частое применение судебных кар при праве прокуратуры подвергать до судебного приговора предварительному аресту номера журналов или книги с инкриминируемыми статьями или страницами привело к установлению чего-то похожего на предварительную Ц., отправляемую прокурорами. Многие издатели, преимущественно бедных (в материальном смысле) изданий, посылают прокуратуре номера издаваемых ими журналов до отпечатания (чтобы не подвергаться риску материальной потери) и выпускают в свет лишь после получения их одобрения. Против такой внезаконной Ц., созданной практикой жизни, у печати есть, однако, довольно сильное орудие благодаря неограниченному праву печатать стенографические отчеты парламентских заседаний. Какой-либо дружественный редакции депутат делает в парламенте запрос по поводу конфискации того или иного номера журнала или той или иной книги и в свою речь включает целиком инкриминируемое место, получающее, таким образом, «иммунитет» и печатаемое уже невозбранно. Этим путем проходят иногда в печать целые довольно значительные брошюры, что делает суд и прокуратуру бессильными остановить распространение нежелательных с их точки зрения произведений, хотя оставляет возможность наказать автора и нанести значительный материальный ущерб издателю, книга которого уничтожается (на парламентские речи авторское право не распространяется). Громкий случай этого рода имел место в 1899 г., когда депутат Кронаветтер прочитал в рейхсрате и сделал достоянием широкой гласности конфискованную прокуратурой брошюру (в 2 печатных листа) проф. Массарика о необходимости пересмотра Полненского процесса. Таким образом в течение XIX в. Ц. исчезла во всех государствах Зап. Европы и Южной Америки (в Северной Америке она никогда не существовала) и в настоящее время, кроме восточных государств (Китая, Персии), сохраняется лишь в Турции, Черногории и России. Однако во Франции, Пруссии, Англии и некоторых других государствах существует еще театральная Ц., от которой зависит допущение или недопущение пьес к представлению на сцене. В Англии театральная Ц. находится в руках королевского камергера, в других государствах — в руках специальных чиновников. Литературу см. Печать и Свобода мысли.
Цензурное законодательство в России. В России первая типографии возникла при Иоанне Грозном и существовала до конца XVII в. как учреждение, состоящее под покровительством правительства; в Ц. по отношению к ней не было нужды. В ином положении находилась печать в Малороссии, где в Киеве и Чернигове имелись вольные типографии; уже Алексей Михайлович, а затем и Петр I стремились поставить их деятельность под свой контроль. В 1720 г. был издан указ, подчинявший эти вольные типографии предварительной Ц. духовной коллегии. В более общей форме этот указ был повторен в 1721 г.: «Аще кто о чем богословское письмо сочинит, и тое б не печатать, но первое презентовать в коллегиум. А коллегиум рассмотреть должно, нет ли какового в письме оном прегрешения, учению православному противнаго». Этот указ может считаться первым законом о печати в России, касавшимся сначала исключительно сочинений богословских. В следующие десятилетия состоялся длинный ряд различных предписаний цензурного свойства, направленных к ограничению светской литературы; но эти предписания имели совершенно случайный характер и издавались по поводу отдельных книг или журналов. Постепенно Ц. сосредоточилась в руках Академии наук и была не столько строгой, сколько совершенно случайной (см. ниже). Она же цензировала и книги, ввозимые из-за границы. В 1771 г. разрешена первая вольная типография в Петербурге, но с правом печатать исключительно иностранные книги при условии, чтобы они были «не предосудительны ни христианским законам, ни правительству, ниже добронравию» и чтобы «без свидетельства Академии Наук и без ведома полиции отнюдь ничего не печатать под опасением конфискации и лишения сего дозволения». В 1776 г. возникла новая вольная типография, печатавшая уже и русские книги. В 1783 г. издан указ сенату, предоставивший полную свободу заводить вольные типографии где и кому угодно, наравне со всеми прочими фабриками, и дозволено в них печатать книги на всех языках, «с наблюдением, однако же, чтобы ничего в них противного законам Божиим и гражданским или же к явным соблазнам клонящегося издаваемо не было; чего ради от Управы Благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать, и ежели что в них противное нашему предписанию явится, запрещать; а в случае самовольного напечатывания таковых соблазнительных книг не только книги конфисковать, но и о виновных… сообщать куда надлежит» для законного наказания. Таким образом Ц. сосредоточилась в Управах Благочиния, которые, однако, не получили никаких точных инструкций и действовали совершенно по усмотрению. Для исполнения своих обязанностей Управы Благочиния должны были назначать особого цензора (о характере их деятельности см. ниже). Уже в 1787 г. состоялся указ о запрещении «продажи всех книг, до святости касающихся, кои не в синодальной типографии напечатаны», а 16 сентября 1796 г. (еще при жизни Екатерины II) был отменен указ о вольных типографиях и все такие типографии запечатаны: кроме того, в Петербурге, Москве, Риге, Одессе и при таможне Радзивилловской — единственной, через которую был дозволен привоз иностранных книг — учреждена особая Ц. из одной духовной и двух светских особ, в столицах под ведением сената, в других местах — под наблюдением губернских начальств. Таким образом положено начало Ц. как совершенно самостоятельному ведомству, на которое возложена обязанность разрешать или запрещать как книги, выходящие в пределах России, так и книги, ввозимые из-за границы. В 1798 г., при Павле I, основаны еще цензурные учреждения в некоторых портах (для иностранных книг); в 1800 г. совершенно запрещен привоз иностранных книг, а все Ц. подчинены Ц. с.-петербургской («чтобы ни одна из них без разрешения спб. Ц. печатать книги не дозволяла»). 31 марта 1801 г., через три недели после вступления на престол Александра I, этот указ отменен и вольные типографии восстановлены. 14 июня того же года подтверждено, однако, запрещение печатать без разрешения Ц. и предписано, чтобы на заглавных листах всех книг означались год и типография, а также: «по одобрению которой Ц. печатано». Указ сенату 1802 г., имевший целью, как сказано в нем самом, освободить «часть сию от препон, по времени сделавшихся излишними», вновь признал право всех и каждого повсеместно заводить типографии наравне с фабриками без предварительного разрешения и только с оповещением Управы Благочиния, изъял Ц. из ведения Управы Благочиния и передал ее в руки гражданских губернаторов, «которые имеют к сему употребить директоров народных училищ… в типографиях же при ученых обществах, как то: при академиях, университетах, корпусах и прочих казенных местах существующих. Ц. издаваемых книг возлагается на попечение и отчет тех самых мест и начальников… Ц. всякого рода в городах и при портах учрежденныя яко ненужные упразднить». Ц. должна была пресекать распространение книг, в которых есть что-либо «противное законам Божиим и гражданским, или к явным соблазнам клонящееся». Вместе с тем подтвержден указ 1787 г. о запрещении частным типографиям печатать книги, «до веры или святости относящиеся». Указ этот, наиболее благоприятный для печати из всех цензурных узаконений, существовавших ранее и позже вплоть до 1865 г., действовал только два года. В 1804 г. был издан первый цензурный устав. В нем было прямо сказано, что Ц. своей задачей имеет не только «удалить книги и сочинения, противные нравственности, но доставить обществу книги и сочинения, способствующие к истинному просвещению ума и образованию нравов». В Цензурном уставе 1826 г. эта мысль выражена еще сильнее; там сказано, что Ц. должна заботиться «о науках и воспитании юношества» и о «направлении общественного мнения согласно с настоящими политическими обстоятельствами и видами правительства». Эти выражения обоих уставов только формулировали тот взгляд на Ц., который господствовал с самого ее возникновения в России. Такой же точно взгляд характеризует Ц. и в Зап. Европе в первые века ее существования, но там уже в XVIII в. или в самом начале XIX в. (где она сохранилась до того времени) попечительный период в истории законодательства о печати уступил место периоду полицейскому: задачей Ц. стало исключительно пресечение распространения произведений, вредных с правительственной точки зрения, а не доставление обществу произведений полезных. В России поворотным пунктом, и то не окончательным, могут считаться только временные правила 1865 г. — На основании устава 1804 г. «ни одна книга или сочинение не должны быть напечатаны в Империи Российской, ни пущены в продажу, не быв прежде рассмотрены Ц.». Для рассматривания книг и сочинений учреждены цензурные комитеты при университетах из профессоров и магистров, под непосредственным ведением университетов. Исключение составляли книги церковные и духовные, которые подчинены Ц. духовной, состоявшей в ведении Св. Синода. Комитетам предоставлено разрешать или запрещать книги, а в некоторых случаях сообщать о вредных рукописях правительству для отыскания сочинителя и поступления с ним по законам; запрещению подлежали сочинения, «противные закону Божию, Правлению, нравственности и личной чести какого-либо гражданина» (ст. 15). Это был единственный общий пункт о том, что подлежит запрещению; впоследствии запретительные статьи стали в цензурных уставах разрабатываться гораздо детальнее. Важнее значение имели ст. 21, гласившая: «когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, то в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать», и ст. 22, по которой «скромное и благоразумное исследование всякой истины, относящейся до веры, управления государственного или какой бы то ни было отрасли правления, не только не подлежит и самой умеренной строгости Ц., но пользуется совершенной свободою тиснения, возвышающей успехи просвещения». Устав 1804 г., поставивший Ц. в зависимость от министерства народного просвещения, просуществовал (с частичными изменениями) все царствование Александра I, но при его действии положение печати на самом деле не раз и весьма существенно менялось. В 1810 г. Ц. была передана в ведение только что созданного министерства полиции, вместе с которым в 1819 г. перешла в министерство внутр. дел. В 1808 г. заново организована духовная Ц.: данный ей тогда вид она сохранила и доныне с не очень существенными изменениями; несколько позднее возникли комитеты духовной Ц. в Казани и Петербурге, независимые от общей Ц. и подчиненные Св. Синоду. В 1811 г. отменена свобода типографий; основание их было поставлено в зависимость от министерства народного просвещения. Смерть Александра I и последовавшие за ней события тяжело отозвались на литературе. В 1826 г. был издан новый цензурный устав, выработанный и проведенный Шишковым. По этому уставу высшей цензурной инстанцией был верховный цензурный комитет, состоявший из министров просвещения, внутренних и иностранных дел; ему были подчинены цензурные комитеты в Петербурге, Москве, Дерпте и Вильне. Постановления устава были так подробны и так мелочны, что, руководствуясь ими, можно было запретить все что угодно; цензор Глинка основательно говорил, что в силу этого устава можно и «Отче наш» истолковать якобинским наречием. Устав этот, прозванный чугунным, оказался слишком далеко идущим даже для той эпохи и в 1828 г. был заменен новым, сравнительно более мягким, построенным на принципе, что Ц. не должна давать «какое-либо направление словесности и общему мнению; она долженствует только запрещать издание или продажу тех произведений словесности, наук и искусств, кои вредны в отношении к вере, престолу, добрым нравам и личной чести граждан». В противоположность уставу 1826 г., предписывавшему запрещать места в сочинениях, «имеющие двоякий смысл, ежели один из них противен цензурным правилам», новый устав 1828 г. предписывал принимать «всегда за основание явный смысл речи, не дозволяя себе произвольного толкования оной в дурную сторону», «не делать привязки к словам и отдельным выражениям», не входить «в разбор справедливости или неосновательности частных мнений и суждений писателя», не обращать внимания на ошибки автора в литературном отношении. Но эти принципы были парализованы рядом запретительных статей. Подлежали запрещению все «вообще суждения о современных правительственных мерах»; не допускались к печати даже исторические документы, содержащие в себе «изложение тяжебных и уголовных дел» и т. д. Прямо противоположное общему смыслу устава требование (о запрещении книг за дурной слог и проч.) выражено в отделе о духовной Ц. Не менее важен был безграничный простор, предоставленный в области запрещения дискреционной власти цензоров, а еще важнее — жизненная практика, которая обратила приведенные статьи в мертвую букву; цензора, воспитанные на уставах 1804 и 1826 гг. и постоянно находившиеся под страхом гауптвахты, считали своей обязанностью именно доставлять обществу хорошие с их точки зрения произведения, хорошие не только по содержанию, но даже и по слогу. Уставом 1828 г. цензура была подчинена министерству народного просвещения. Высшая цензурная инстанция — Главное управление Ц., подчиненное министру просвещения, — состояла из президентов академий наук и художеств, товарища министра народн. просвещения, управляющего III отделения Собств. Его Имп. Вел. канцел., попечителя СПб. учебного округа и нескольких членов от разных министерств. Главному правлению Ц. были подчинены цензурные комитеты в Петербурге, Москве, Риге, Вильне, Киеве, Одессе и Тифлисе, состоявшие из цензоров под председательством местного попечителя учебного округа. В их ведение входила Ц. внутренняя и иностранная. Основание новых периодических изданий требовало высоч. разрешения. Не довольствуясь общей Ц., устав этот дал толчок значительному развитию множественности Ц. Уже ранее книги духовного содержания ведались не общей, а специально духовной Ц., деятельность которой теперь была регламентирована. На основании устава 1828 г. журналы и книги медицинского содержания, помимо общей Ц., должны были одобряться к печатанию медицинской академией или медицинскими факультетами университетов по месту издания; цензирование военной газеты «Русский инвалид» передано Главному штабу, при котором позднее образовалась специально военная Ц. (отмененная в 1858 г.); «Сенатские ведомости» цензировались в канцелярии сената, «С.-Петербургские ведомости» — в министерстве иностр. дел; Ц. афиш и объявлений как в отдельном виде, так и в газетах возложена была на полицию; драматические сочинения одобрялись к представлению III отделением. В следующие годы Ц. все более и более дробилась по разным ведомствам, так как разные министерства, недовольные появлением тех или других статей, стали требовать на просмотр статьи, так или иначе могущие их интересовать. Цензурный устав 1828 г. просуществовал без сколько-нибудь существенных изменений все царствование Николая I и первые годы царствования Александра II; он был введен в состав Свода Законов изданий 1832, 1842 и 1857 гг.; при его действии литература под влиянием разных веяний пережила и сравнительно мягкие времена, и времена крайне мрачные.
После вступления на престол Александра II новые течения вызвали оживление литературы, и между прочим литературы заграничной. Сначала это оживление значительно изменило цензурные порядки, не затрагивая старого устава; но скоро пересмотр последнего стал настоятельно необходимым. В 1860 г. было реорганизовано Главное управление Ц. и в его руках сосредоточен высший надзор над печатью и над цензурными комитетами. В 1863 г. Ц., по желанию самого министра народного просвещения (Головнина) ввиду несоответствия ее задач с общей задачей министерства — «содействовать развитию умственной деятельности» страны — была передана в ведомство министерства вн. дел. 6 апр. 1865 г. появились «Временные правила о Ц. и печати». Они не представляют собой полного цензурного устава; они только реорганизуют главное управление, установляют институт карательной цензуры рядом с Ц. предварительной и еще некоторые менее важные нововведения. Главные задачи цензуры остались неизменными, как они были формулированы в Уставе 1828 г. В 1876 г. большая часть статей временных правил была включена в новое издание Цензурного устава; другие статьи перенесены в учреждения министерств (Свод Законов т. 1, ч. II). В 1886 и 1890 гг. появились новые издания Цензурного устава со включением статей из узаконений позднейшего времени и статей, имеющих второстепенное значение. Таким образом, и теперь действует, в сущности, Устав 1828 г. с изменениями, вызванными законом 1865 г. и последующими узаконениями. Вследствие различных наслоений, отложившихся на Цензурном уставе, в редакционном отношении он является одной из наименее удовлетворительных частей Свода Законов. Статьи, говорящие об одном и том же, разнесены по разным отделам (так, общие принципы Ц. установлены в статье 4-й и затем в статьях 93 и след.); некоторые стороны цензурной практики совершенно не согласованы и страдают внутренними противоречиями (так, напр., кара, налагаемая на периодическое издание, подлежащее предварительной Ц., строже, чем кара, налагаемая на издание, освобожденное от такой Ц.; первая может быть налагаема без объяснения мотивов, тогда как вторая должна быть непременно мотивирована; первая была определена законом 1862 г., вторая заимствована Ц. уставом из Времен. правил 1865 г. — и этим хронологическим различием объясняется странная непоследовательность). Основные принципы, установленные Ценз. уставом и временными правилами 1865 г., следующие. Запрещаются печатные произведения: 1) когда они клонятся к поколебанию учения православной церкви, 2) подрывают уважение к верховной самодержавной власти или к коренным государственным постановлениям, 3) оскорбляют добрые нравы и благопристойность или 4) честь какого-либо лица непристойными выражениями или обнародованием того, что относится до его нравственности или домашней жизни, а тем более клеветой. Не должны допускаться дерзкие и буйственные мудрования, равно противные истинной вере и истинному любомудрию (ст. 94), сочинения, излагающие вредные учения социализма и коммунизма (ст. 95), возбуждающие неприязнь и ненависть одного сословия к другому (ст. 96); сочинения и статьи о несовершенстве существующих постановлений дозволяются только в том случае, если они написаны тоном, приличным предмету, и притом только в книгах выше 10 печатных листов или в журналах с подписной ценой не ниже 7 руб. в год (ст. 97 и 99); не дозволяется распубликование по одним слухам предполагаемых правительством мер, пока они не объявлены законным образом (100 ст.) и т. д. К этим указаниям нужно прибавить некоторые статьи, заключающиеся в Уложении о наказ., где определяется уголовная кара за составление и распространение сочинений, направленных против верховной власти, оспаривающих порядок престолонаследия, за клевету, диффамацию, преждевременное до судебного заседания оглашение сведений, обнаруженных дознанием, и т. д. Надзор за исполнением всего этого предоставлен Ц. Принцип множественности Ц. сохранен в несколько смягченном виде; кроме общей Ц., которая делится на внутреннюю и иностранную и к которой относится также Ц. театральная, существует совершенно отдельная Ц. духовная, иначе организованная и действующая на основании других правил, включенных в Ц. устав. Отчеты о заседаниях земств, дум и дворянских собраний подлежат Ц. губернаторов, генерал-губернаторов или градоначальников. Ц. медицинских книг принадлежит Медицинскому совету (при мин. внутр. дел). Афиши и объявления подлежат Ц. полиции; сведения, до особы государя императора или членов императорской фамилии относящиеся, — Ц. министра Двора. Во главе общей Ц. стоит Главное управление по делам печати, находящееся в министерстве вн. дел и состоящее из начальника Главного управления и Совета Главного управления. При Главном управлении состоят канцелярия, особые цензоры драматических сочинений и чиновники особых поручений. Главному управлению подчинены комитеты внутренней Ц. в Петербурге, Москве, Варшаве и Тифлисе, комитеты Ц. иностранной в Петербурге, Риге и Одессе и отдельные цензоры для внутренней и иностранной цензуры в Москве, Риге, Киеве и некоторых других больших городах. Цензурные комитеты состоят из председателя и цензоров. В городах, где нет ни цензурных комитетов, ни отдельных цензоров, Ц. возлагается на вице-губернаторов, в литовских губерниях — на генерал-губернатора. Духовная Ц. сосредоточена в духовных цензурных комитетах (петербургском, московском, киевском и казанском), находящихся под наблюдением Св. Синода; духовные цензоры назначаются из духовных лиц. Духовной цензуре подведомственны, помимо сочинений чисто богословских, все сочинения, относящиеся «к основаниям христианской веры или религии вообще», так что очень многие чисто философские и исторические сочинения должны быть отправляемы в духовную цензуру. Духовная цензура должна запрещать не только произведения, направленные против религии вообще или христианства в частности, но и сочинения «с большими недостатками в основательности мыслей, чистоте христианских чувств, доброте слога, ясности и правильности изложения» (ст. 260); переводные сочинения должны быть запрещаемы ею вследствие «важных недостатков изложения, как-то темноты, погрешностей, нечистоты языка и безрассудных опущений, нарушающих связь сочинения» (ст. 269). Эти статьи уцелели доныне из устава 1828 г. и находятся в решительном противоречии с общим стремлением цензурного устава только оградить общество от вредных сочинений, не заботясь о доставлении ему сочинений полезных с точки зрения законодателя. Между тем духовная Ц. требует к себе на просмотр и такие сочинения, как, напр., «Душа человека и животных» Вундта и или «История рационализма» Лекки и может их запрещать за темноту или недостатки перевода. — Совершенно новым принципом, внесенным временными правилами 1865 г., является разделение Ц. на предварительную и карательную (последний термин, впрочем, не встречается в самом цензурном уставе; там говорится об административных взысканиях, налагаемых на издания, от предварительной Ц. изъятые). Предварительная Ц. состоит в рассмотрении и разрешении или запрещении сочинения в рукописи или (в виде льготы, по особенному ходатайству) в корректуре. Рассматривающий данную книгу цензор может либо разрешить ее, либо предложить автору или издателю произвести в ней необходимые изменения, либо, наконец, представить ее в цензурный комитет к запрещению. На решение цензурного комитета автор или издатель может жаловаться в Главное управление по делам печати. Книги и журналы, изъятые от предварительной Ц., доставляются в Ц. после их отпечатания, но за несколько дней до предполагаемого выпуска в свет. Ц. имеет право держать отдельные книги 3 дня, ежемесячные журналы — 2 дня (в 1872 г. сроки эти возвышены до 7 и 4 дней) и затем или допускать выход их в свет, или возбуждать судебное преследование с предварительным (до судебного приговора) задержанием книги. В 1872 г. Ц. предоставлено право представлять книгу (или номер журнала) к уничтожению через министра внутренних дел в комитет министров, не возбуждая судебного преследования против автора. Таким образом, термины «предварительная» и «карательная» Ц. или, тем более, «издания, подлежащие предварительной Ц. или изъятые от нее», являются, в сущности, неточными: так называемая карательная Ц. в действительности есть тоже Ц. предварительная, ибо ей подлежат книги и журналы хотя и по напечатании, но до выхода в свет. Тем не менее, различие это было существенным по временным правилам 1865 г.: в одном случае право запрещения принадлежало дискреционной власти цензурного комитета, в другом — суду, действующему на основании закона и допускающему защиту. Когда новелла 1872 г. рядом с судебным преследованием допустила уничтожение книг комитетом министров, практика совершенно устранила судебные преследования авторов и книг, заменив их более удобным для Ц. негласным производством в комитете министров, вышеупомянутая разница значительно сгладилась, хотя все-таки остается и теперь не лишенной значения. Различие сводится к тому, что при предварительной Ц. цензор имеет право предложить автору изменить те или иные места в книге, даже те или иные выражения — право, на практике обращающееся в право вычеркивать их, — а по отношению к книгам, изъятым от предварительной Ц., цензурная мера возможна только на основании либо всей книги, либо по крайней мере более или менее значительной ее части или хотя бы нескольких страниц ее. Практика, однако, установила возможность соглашений между автором и цензурным комитетом относительно уничтожения инкриминированных мест книги, после чего Ц. выпускает книгу, не представляя ее в комитет министров; этим путем установлено весьма близкое подобие предварительной Ц. От предварительной Ц. освобождены: в столицах — все оригинальные сочинения свыше 10 печатных листов и переводы свыше 20 листов; повсеместно — периодические издания, получившие от министра внутренних дел разрешение на выход без предварительной Ц., а также издания академий, университетов и т. п. По отношению к периодическим изданиям, кроме права их задержания, приняты следующие меры. Для основания периодического издания требуется специальное разрешение министра внутренних дел, причем это разрешение дается на имя определенных издателя и редактора и при строго определенной программе, выход за пределы которой не дозволяется; всякое изменение программы, названия, подписной цены, места издания требует специального разрешения министра; переход редактирования в другие руки, хотя бы за смертью первого редактора, требует министерского утверждения; только издательские права переходили до 1897 г. путем простого оповещения Главного управления по делам печати. Это относится к изданиям обеих категорий: подцензурным и бесцензурным. От периодических изданий, выходящих без предварительной Ц., требуется денежный залог. За вредное направление бесцензурным периодическим изданиям министр внутренних дел может давать предостережения; после третьего предостережения журнал запрещается на срок до 6 месяцев или совершенно (последнее — не иначе как по определению сената). Предостережения даются с указанием на статьи, подавшие к тому повод. Периодические издания, находящиеся под предварительной Ц., могут быть приостанавливаемы министром на срок до 8 месяцев, без предварительных предостережений и без указания вызвавших эту меру статей. Установлен надзор и за типографиями, литографиями и библиотеками; эти заведения могут основываться не иначе как в концессионном порядке; каждое изменение в числе и в размере скоропечатных машин и станков в типографии требует разрешения подлежащей власти; надзор за этими заведениями вверен особым типографским инспекторам. Для надзора за иностранными газетами, ввозимыми из-за границы, кроме Ц. иностранной и отдельных цензоров, создалась особая «Ц. почтовая», существующая официально под этим именем, хотя в Цензурном Уставе о ней не говорится; функции ее отправляются специально для того назначаемыми почтовыми чиновниками. В Ц. направляются обыкновенно книги и издания, оплаченные почтовыми марками (бандероли), или же посылки; на просмотр к почтовым цензорам идут газеты, присылаемые без марок.
За временными правилами 1865 г. последовал длинный ряд законоположений, касающихся Ц., которые, за весьма немногими исключениями, были направлены к расширению объема прав Ц. в ущерб правам печати. Важнейшие из этих законоположений: 1) в 1868 г. министру внутренних дел дано право запрещать на неопределенный срок розничную продажу периодических изданий. 2) В 1872 г. допущено уничтожение комитетом министров книг, изъятых от предварительной Ц., без судебного преследования (см. выше). 3) В 1873 г. министру внутренних дел предоставлено право запрещать период. изданиям касаться в течение некоторого времени (однако без определения срока, т. е. de facto, бессрочно) каких-либо вопросов государственной важности, если их обсуждение будет найдено неудобным, и подвергать за нарушение этого запрещения приостановке на срок до 3 месяцев. 4) В 1881 г. в местностях, объявленных на положении чрезвычайной охраны, генерал-губернаторам предоставлено право закрывать журналы на все время действия охраны (т. е. без определенного срока, а так как журнал, не выходящий в течение года, считается прекратившимся, то, следовательно, навсегда) без объяснения мотивов. 5) В 1882 г. постановлено, что после временной приостановки периодического издания, изъятого от предварительной Ц., оно может быть обязано представлять свои номера в цензурные комитеты не позже 11 часов вечера накануне дня выхода в свет, для просмотра, причем цензоры могут останавливать их выход. Таким образом создано среднее положение, особенно тяжелое для ежедневной газеты в городах, где другие конкурирующие газеты выходят без предварительной Ц. 5) В том же 1882 г., кроме окончательного запрещения журналов сенатом, допущено их окончательное запрещение по постановлению совещания министров внутренних дел, народного просвещения, юстиции и обер-прокурора Св. Синода. 6) В 1884 г. министру внутренних дел предоставлено запрещать публичным библиотекам выдавать к чтению определенные книги, а также совершенно закрывать библиотеки в случае необходимости. 7) В 1897 г. переход периодических изданий от одного издателя к другому поставлен в зависимость от разрешения министра внутренних дел, как и переход редакции в новые руки. 8) В 1901 г. установлен годичный срок давности для предостережений, по истечении которого предостережение теряет силу и следующее должно вновь считаться первым. Эта последняя мера — единственная, расширившая несколько (весьма мало) права печати. См. Скабичевский, «Очерки истории русской цензуры» («Отеч. зап.», 1883 г., СПб., 1892); Джаншиев, «Эпоха великих реформ» (8-ое изд., М.,1900); «Материалы для характеристики русской печати» (вып. I, 1898); «Ходатайство русских литераторов об облегчении цензуры» (Л., 1895); Головачов, «Десять лет реформ» (СПб. 1871); Коркунов, «Русское государственное право» (т. I, 4-е изд., СПб., 1901). Кроме официальных изданий Цензурного устава, существуют частные издания, с примечаниями и сенатскими разъяснениями, Мсерианца и Ширкова. См. еще: Карамышев, «Сборник циркуляров и распоряжений по делам печати с 1882 по 1897 г.» (СПб., 1897).
Деятельность Ц. в России до царствования Александра II. Фактически Ц. появилась вместе с появлением произведений печати и даже ранее того. Возникновение раскольничьей рукописной литературы при царе Алексее Михайловиче повлекло за собой немедленное же применение по отношению к ней карательной Ц.: духовные соборы и московские патриархи предавали рукописи анафеме, а светские власти воздвигали гонения на их авторов. Помимо борьбы с раскольниками, московское духовенство стремилось также к насильственному устранению некоторых разногласий с ним в делах веры, обнаружившихся в сочинениях киевских богословов. Некоторые из таких сочинений ввиду усмотренного в них влияния «латинской ереси» были преданы пламени. Реформы Петра Великого были встречены среди массы населения весьма несочувственно, и это обстоятельство вызвало появление множества «пасквилей». Петр подавлял такую оппозицию самыми суровыми мерами, причем кары падали не только на самые «пасквили», но и на их авторов, которых разыскивали и предавали жестоким казням. Желая прекратить участие монахов в создании оппозиционной литературы, Петр издал в 1701 г. указ, гласивший, что «монахи в кельях никаких писем писать власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не будут, а в трапезе определенное место для писания будет, с позволения начальнаго». Распространению книг светских, главным образом по прикладным наукам, Петр не только не препятствовал, а всякими мерами содействовал. Типографию Академии наук и ее произведения он совсем изъял из ведения духовенства. Петр был сам не только инициатором, но также редактором и даже корректором первого органа русской периодической печати — «СПб. ведомостей». В 1742 г. состоялось распоряжение имп. Елизаветы о просмотре «СПб. вед.» до их выхода «сенатской конторой», что было вызвано некоторыми допущенными в газете неточностями касательно высочайших наград; но Ц. сенатской конторы, по-видимому, только и простиралась на отдел официальных известий. Особые приложения к «СПб. вед.» под названием «Примечания» (1728—42), а также ежемесячный журнал «СПб. академические примечания» (с 1754 г.), впоследствии переименованный в «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», выходили в свет лишь под личной ответственностью редакторов. Это и не могло быть иначе, ибо тогдашние лучшие умственные силы страны — Тредьяковский, Ломоносов и др. — находились в слишком определенных и слишком зависимых отношениях к власти, чтобы могло возникнуть опасение какой бы то ни было с их стороны оппозиции. Все инциденты, возникавшие на почве издания журналов, имели основанием уязвленные самолюбия самих академиков и их взаимные распри. Издаваемые журналы поручались тогда «смотрению» то того или иного академика в отдельности, то всего академического собрания. Той же Академии (в лице сначала акад. Попова, потом Кошельникова и Румовского) поручено было наблюдение и за частным изданием Сумарокова «Трудолюбивая пчела». Раздоры с Ломоносовым, присвоившим себе не принадлежавшее ему право цензуровать «Трудолюбивую пчелу», скоро привели к прекращению журнала Сумарокова. Точных правил, определяющих выписку книг из-за границы, не существовало. Не было ни одного случая судебного или административного преследования и за изданные сочинения. Это и понятно: вся литература носила официальный или полуофициальный характер, и потому отношение к ней властей было скорее покровительственным. Бывали случаи запрещения книг, но при общей косности и невежестве общества такие факты не вызывали ни малейшего с его стороны неудовольствия. Когда в 1748 г. Елизавета издала указ, чтобы «книги российские и иностранные, в которых упоминаются в бывших два правления известные персоны, предъявлять в де-сианс академию», то в академию представлено было совершенно добровольно множество книг и даже карт, представлению, как вскоре разъяснил сенат, вовсе не подлежавших. При Елизавете же запрещено было печатать «артикулы о происхождении при дворе ее императорского величества» — запрещение, прошедшее совершенно бесследно. В первые 9 лет царствования Екатерины II продолжала царить и даже развиваться та же система, но некоторым диссонансом с нею уже прозвучал указ императрицы от 6 сентября 1763 г.: «Слышно, что в академии наук продают такие книги, которые против закона, доброго нрава, нас самих и российской нации, которые во всем свете запрещены, как, наприм., Эмиль Русо, Мемории Петра III, Письма жидовския по французскому и много других подобных. А у вольных здешнего и московского городов книгопродавцев, думать надобно, что еще более есть таких книг, которые служат к преобращению нравов, по той причине, что оные лавки ни под чьим ведомством не состоят. И так надлежит приказать наикрепчайшим образом академии наук иметь смотрение, дабы в ее книжной лавке такие непорядки не происходили, а прочим книгопродавцам приказать ежегодно реестры посылать в академию наук и университет московский, какие книги они намерены выписывать, а оным местам вычеркивать в тех реестрах такие книги, которые против закона, доброго нрава и нас. А если после того сыщется преступник сему в продаже таких книг, то конфисковать всю лавку и продать на счет сиропитательного дома; впрочем, дозволяется сенату придумать, что за лучшее рассудится к исполнению сего». Состоявшееся вскоре после того возложение Ц. на полицию вызвало через несколько лет такой комментарий со стороны Радищева: «один урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие годы остановить шествие разума: запретить полезное изобретение, новую мысль и всех лишить великого». В 1784 г. было запрещено печатание в «Московских ведомостях» «Истории ордена иезуитов». С 1785 г. начинаются преследования деятельности Новикова и московских мартинистов; в 1787 г. последовало приказание Храповицкому «написать в Москву, чтобы запретить продажу всех книг, до святости касающихся, кои не в синодальной типографии напечатаны». В 1790 г. был сослан в кандалах в Илимский острог за напечатание знаменитой книги «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищев, а самая книга сожжена; в 1792 г. Новиков посажен на 15 л. в Шлиссельбургскую крепость; с 1793 по 1796 г. томились в тюрьме 11 книгопродавцев (Кольчугин, Переплетчиков и др.) за найденные у них недозволенные книги; в 1793 г. — сожжены 18656 экземпляров разных признанных вредными книг; в том же году уничтожена трагедия Княжнина «Вадим». Царствование Павла ознаменовано еще большим разгромом: начавший печатать свои басни еще при Екатерине Крылов скрывался теперь в провинции; ссылку в Сибирь испытал даже «известный» Коцебу только за то, что имел некоторое касательство к литературе; при особе императора учрежден был специальный «совет Его Величества», куда приказано было представлять все книги, Ц. недозволенные или даже только возбудившие в ней сомнения. Когда при Александре I было учреждено мин-ство полиции, одну из обязанностей которого составлял надзор за обращением книг, которые, «хотя и быв пропущены Ц., подали бы повод к превратным толкованиям, общему порядку и спокойствию противным», то конфискации книг, уже пропущенных Ц., сделались обычным явлением. Еще запутаннее обстояло дело с торговыми книгами на иностранных языках. Устав 1804 г. глухо предписывал книготорговцам не торговать книгами, «противными предписаниям», и представлять время от времени в Ц. свои каталоги. Цензурные учреждения не имели возможности следить за всеми выходящими в Европе книгами и сортировать их на «безвредные» и «вредные», и потому книгопродавцы не могли получать от них сколько-нибудь определенных указаний. А между тем за неисполнение «устава» им постоянно грозило «опасение строгого ответа и взыскания по законам». В 1806 г. у книгопродавца Динемана было обнаружено несколько экземпляров сочинения «Feldzug von 1805», признанного неблагоприятным для нашей армии. Вслед за тем генерал Вязмитинов адресовал на имя губернатора такую записку: «по Высочайшему Его Имп. Вел. повелению, препровождаемого при сем книгопродавца Динемана благоволите приказать выслать за границу». По просьбе самих цензурных комитетов Главное управление училищ поручило одному дрезденскому книгопродавцу сообщать русской Ц. о книгах недозволительного (с точки зрения последней) содержания. Разумеется, это делу не помогло и не спасло книгопродавцев от множества конфискаций. Устав 1804 г. постоянно подвергался произвольным толкованиям со стороны разных ведомств. Он не запрещал, напр., делать извлечения из тяжебных и вообще судебных дел. Некоторое время журналы и делали беспрепятственно такие извлечения, но в 1817 г. министр народного просвещения гр. Разумовский самовольно лишил прессу такого права, основываясь на том, что в уст. о Ц. о подобном дозволении ничего не говорится. Хотя в силу общеизвестной юридической истины все, что не запрещено, дозволено, но толкование Разумовского было неоднократно подтверждаемо его преемниками и вошло в цензурную практику. Вопреки § 22 уст. о цензурной книге А. Н. Голицын предписал цензурным комитетам не пропускать «ничего, относящегося до правительства, не испросив прежде на то согласия от того министерства, о предмете которого в книжке рассуждается». Противозаконное распоряжение это опять-таки многократно подтверждалось и сделалось правилом для Ц. Дело дошло даже до крайнего стеснения отзывов печати об игре артистов императорских театров. Министр народного просвещения нашел, что «суждения о театрах и актерах позволительны только тогда, когда бы оные зависели от частного содержателя, но суждения об императорских театрах и актерах, находящихся на службе его величества, неуместны». При Голицыне же петербургский цензурный комитет запретил балладу Жуковского «Смальгольмский барон». Когда министром народного просвещения сделался Шишков, цензурный гнет еще более усилился. В это именно время состоялось вошедшее в практику запрещение обозначать не пропущенные Ц. места точками и вошло в обычай издание секретных наставлений цензорам. История «Сионского вестника» Лабзина, дважды возникавшего в царствование Александра I при сильной поддержке свыше и дважды же принужденного прекратиться, а также история «Духа журналов» Яценкова, запрещенного окончательно в 1820 г., служит яркой иллюстрацией к положению периодической печати того времени. События, сопровождавшие восшествие на престол имп. Николая I, повлекли за собой прекращение навсегда альманахов «Полярная звезда», издателями которой были Рылеев и Александр Бестужев. Участие в заговоре, кроме этих лиц, и других писателей (Н. Тургенев, Корнилович и др.), а также сочувствие к намеченным декабристами преобразованиям таких лиц, как Пушкин и Грибоедов, имели последствием подозрительное отношение к литературе, как к главной виновнице производимых во всем мире смут. Оно выразилось в издании цензурного устава 1826 г. (см. выше). Неопределенность устава была тем тяжелее для печати, что о значении закона в государстве имели тогда весьма смутное представление самые высшие сановники. В виде иллюстрации к этому можно указать на следующий приведенный в «Записках» Кошелева случай: призывает как-то издателя «Литературной газеты», бар. Дельвига, гр. Бенкендорф и резко выговаривает ему за помещение одной «либеральной» статьи. Дельвиг спокойно замечает, что на основании закона издатель не отвечает, когда статья пропущена Ц. Тогда шеф жандармов говорит Дельвигу: «законы пишутся для подчиненных, а не для начальств, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться». Июльская революция 1830-го года усилила реакцию еще более; первой жертвой ее сделалась именно «Литер. газета». За помещение в 61 за 1830 г. четверостишия на франц. языке Делавиня «France, dis moi leurs noms» и т. д., которое предполагалось выбить на парижском памятнике павшим жертвам 27—29 июля, у Дельвига отнято было право издавать газету. Это так на него подействовало, что он заболел и вскоре умер, а после его смерти в непродолжительном времени прекратилась и газета. В 1832 г. был запрещен на второй же книжке за статью Киреевского «XIX век», журнал «Европеец» (см.). Киреевский, который был не только автором инкриминируемой статьи, но и издателем журнала, получил «извещение» о запрещении журнала, которое он справедливо называл «исторической бумагой». Эта бумага гласила: «хотя сочинитель и говорит, что он говорит не о политике, а о литературе, но разумеет совсем иное: под словом просвещение он разумеет свободу, деятельность разума означает у него революцию, а искусно отысканная середина — не что иное, как конституция; статья сия не долженствовала быть дозволенною в журнале литературном, в котором запрещается помещать что-либо о политике, и вся статья, невзирая на всю ее нелепость, писана в духе самом неблагонамеренном» и т. д. За эту-то провинность журнал был запрещен, а сам Киреевский признан человеком «неблагомыслящим и неблагонадежным» и отдан под надзор полиции. В 1834 г. за помещение рецензии на драму Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла» был запрещен «Московский телеграф» и привезен из Москвы в Петербург с жандармами, для заключения под стражу, издатель журнала Ник. Полевой. В рецензии на одобренную высшими сферами драму Кукольника стояли слова: «новая драма г. Кукольника весьма печалит нас». За это-то и был арестован Полевой, и хотя данное им на допросах объяснение этих слов было признано достаточным для освобождения его из-под стражи, но журнал был, тем не менее, закрыт навсегда. В 1836 г. был закрыт навсегда издававшийся Надеждиным журнал «Телескоп». Причиной этой кары послужило помещение в «Телескопе» первого знаменитого «философического письма» Чаадаева (см.). Сверх закрытия журнала понесли личные кары как его издатель, так и автор «философического письма»: Надеждин был сослан в Усть-Сысольск, а Чаадаев объявлен, по распоряжению свыше, сумасшедшим. Получение разрешения на издание новых журналов, на которое необходимо уже было испрашивать всякий раз высочайшее соизволение, стало делом в высшей степени трудным. На поданные в 1836 г. А. А. Краевским и кн. В. Ф. Одоевским прошения о разрешении им издавать журнал «Рус. сборник» был дан ответ: «и без того много». Когда Т. Н. Грановский начал в 1844 г. хлопоты о разрешении ему издавать журнал «Московское обозрение», на просьбу его последовала резолюция: «и без того довольно» и т. д. Одним из замечательнейших памятников, характеризующих положение печати в эпоху 1825—55 г., является дневник А. В. Никитенко, из которого мы и приведем несколько выписок. 2 октября 1827 г.: «Сочинение мое о политической экономии во многих местах урезано цензурою. Между прочим в одном месте у меня сказано: «Адам Смит, полагая свободу промышленности краеугольным камнем обогащения народов» и прочее… Слово «краеугольный» вычеркнуто потому, как глубокомысленно замечает цензор, что краеугольный камень есть Христос, следовательно сего эпитета нельзя ни к чему другому применять». 30 декабря 1830 г.: «Истекший год вообще принес мало утешительного для просвещения в России. Над ним тяготел унылый дух притеснения. Многие сочинения в прозе и стихах запрещались по самым ничтожным причинам, можно сказать даже без всяких причин, под влиянием овладевшей цензорами паники. Цензурный устав совсем ниспровержен. Нам пришлось удостовериться в горькой истине, что на земле русской нет и тени законности». 16 февраля 1831 г.: «Был в театре на представлении комедии Грибоедова «Горе от ума». Некто остро и справедливо заметил, что в этой пьесе осталось только горе, столь искажена она роковым ножом бенкендорфовской литературной управы». 26 октября 1832 г.: «Новое гонение на литературу. Нашли в сказках Луганского какой-то страшный умысел против верховной власти». В декабре 1834 г. Никитенко за пропуск в «Библиотеке для чтения» перевода стихотворения Викт. Гюго «Красавице» провел 8 дней под арестом на гауптвахте. 14 апреля 1836 г.: «Пушкина жестоко жмет Ц. Он жаловался на Крылова и просил себе другого цензора, в подмогу первому. Ему назначили Гаевского, Пушкин раскаивается, но поздно; Гаевский до того напуган гауптвахтой, на которой просидел 8 дней, что теперь сомневается, можно ли пропускать в печать известия в роде того, что такой-то король скончался». 12 декабря 1842 г. Никитенко снова был посажен вместе с Куторгой на гауптвахту за такую провинность: в «Отеч. записках» некто Ефибовский поместил повесть под заглавием «Гувернантка». При описании бала у одного чиновника автор приводит разговор между двумя гостями, из которых один говорит: «я вас спрашиваю, чем дурна фигура вот хоть бы этого фельдъегеря с блестящим, совсем новым эксельбантом? Считая себя военным и, что еще лучше, кавалеристом, господин фельдъегерь имеет полное право думать, что он интересен, когда побрякивает шпорами и крутит усы, намазанные фиксатуаром, которого розовый запах приятно обдает и его самого, и танцующую с ним даму». Затем описывался «прапорщик строительного отряда путей сообщения, с огромными эполетами, высоким воротником и еще высшим галстухом». Оба эти места граф Клейнмихель нашел оскорбительными для офицеров вообще и фельдъегерей в частности; по докладу его об этом и последовала резолюция об арестовании Никитенко и Куторги. 21 декабря 1843 г. произошло, как записал Никитенко, объяснение кн. Г. П. Волконского с министром нар. просв. Уваровым, во время которого последний сказал, что «хочет, чтобы, наконец, русская литература прекратилась. Тогда, по крайней мере, будет что-нибудь определенное, а главное — я буду спать спокойно». 5 авг. 1847 г.: «Возвратился из цензурного заседания. Спорил с попечителем, который объявил, что надо совсем вывести романы из России, чтобы никто не читал романов». 17 января 1848 г.: "Гроза висит над «Отеч. записками». Месяца три тому назад у каких-то мальчиков, учеников горного корпуса, найдены либеральным идеи. Один из них признался, что эти идеи он почерпнул из «Отечественных Записок». И свидетельство Никитенко вовсе не составляет исключения. В своем дневнике Снегирев говорит прямо, что крепостное право, напр., признавалось одним из неприкосновенных догматов политической религии России, в доказательство чего приводит следующий факт из цензурной практики 30-х гг. В бытность свою в Москве явился на заседание московского ценз. комитета министр нар. просв. Уваров. Заявив о неудовольствии в высших сферах некоторыми цензорами за их слабость, Уваров прибавил, чтобы они не опасались никаких последствий за строгость: «жалобы на них будут недействительны, — сказал он — и затем продолжал так: политическая религия имеет свои догматы неприкосновенные, подобно христианской религии. У нас они — самодержавие и крепостное право; зачем же их касаться, когда они, к счастию для России, утверждены сильною и крепкою рукою». В 1830-х и 1840-х гг. начальник III отделения Собственной Его Имп. Вел. канцелярии смотрел на себя как на «хозяина русской литературы», но это не мешало все большему распространению разного рода «ведомственных» Ц., которые просматривали все статьи, касающиеся того или иного ведомства. Вместе с тем количество негласных распоряжений по Ц. стало так велико, что в них трудно было разобраться и самим цензорам. В 1848 г. реакция дошла до своего апогея. Громоотводом против возможности повторения в России западноевропейских событий было признано дальнейшее увеличение «бдительности» Ц. над литературой. На цензоров сыпались выговоры и наказания за снисходительность, а они доносили, что «если бы правительству известны были все сочинения или места в статьях, которые ими воспрещены к печатанию, то оно, усмотрев, сколько вредных книг и мыслей остановлено, отдало бы еще похвалу усердию и предусмотрительности цензоров». Объяснения эти были приняты как доказательство необходимости еще более строгих мер по отношению к литературе, вследствие чего появилось такое распоряжение по Ц.: «те из воспрещаемых сочинений, которые обнаруживают в писателе особенно вредное в политическом или нравственном отношении направление, должны быть представляемы от цензоров негласным образом в III отделение, с тем, чтобы последнее, смотря по обстоятельствам, или принимало меры к предупреждению вреда, могущего происходить от такого писателя, или учреждало за ним наблюдение». Затем по докладу гр. Орлова было повелено образовать особый комитет как бы для ревизии упущений, допускаемых журналами, Ц. и самим министерством нар. просвещения. Во исполнение этого повеления особый комитет под председательством кн. Меньшикова предпринял обозрение тогдашних журналов и представил свои заключения о замеченных им в журналистике и Ц. недостатках. После того был учрежден постоянный негласный комитет, или «комитет 2 апреля» 1848 г., под председательством Д. П. Бутурлина, для высшего надзора за журналистикой и наблюдающими над нею учреждениями. Комитет, не касаясь предварительной Ц., должен был рассматривать единственно то, что уже вышло в печати, и о всех наблюдениях и замечаниях своих доводить до высочайшего сведения. Как установление неофициальное, комитет не имел сам по себе никакой власти, и все его заключения вступали в силу лишь через высочайшее их утверждение. Вскоре, впрочем, комитету предоставлена была и самостоятельная власть, если решения его состоятся единогласно; затем учрежден был и еще комитет, под председательством Блудова, для рассмотрения заключений Комитета 2 апр. Такой порядок тяготел над русской литературой целых 7 лет, до 6 дек. 1855 г. Именно в это время подверглись суровому гонению за издание «Московского сборника» московские славянофилы. Поэма Ив. Аксакова «Бродяга» была найдена предосудительной потому, что «рассказываемые в ней похождения бродяг, взаимные их отношения и советы друг другу, как избегать от рук правосудия, с обещанием в бродяжничестве приволья и ненаказанности, могут неблагоприятно действовать на читателей низшего класса». В статье Киреевского «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России» "заставляло призадуматься выражение «цельность бытия». «Неизвестно, — откровенно признавались судьи, — что Киреевский разумеет под цельностью бытия, но явно, что тут есть что-то неблагонамеренное». Когда славянофилы представили в Ц. рукописи для второго тома «Сборника», то рукописи эти были найдены совершенно невозможными для печати. Сюда были отнесены статьи: Хомякова, «Несколько слов по поводу статьи Киреевского, помещенной в I т. Сборника»; К. Аксакова, «Богатыри вел. князя Владимира по русским песням»; кн. Черкасского, «О подвижности народонаселения в древней России»; Ив. Аксакова, «Об общественной жизни в губернских городах» и т. д. «Сборник» был запрещен; Ив. Аксаков лишен права быть редактором какого бы то ни было издания; ему вместе с К. Аксаковым, кн. Черкасским, Хомяковым и Киреевским вменено было в обязанность на будущее время представлять свои рукописи не иначе, как в Главное управление Ц., где они рассматривались и откуда посылались в III отделение. По поводу этой меры Хомяков писал А. С. Норову: «с некоторых сотрудников «Моск. сбор.» и в том числе с меня взята подписка в том, что мы не будем впредь представлять своих сочинений в местные цензуры, но будем относиться прямо в высший цензурный комитет. Последствия этой подписки весьма для нас ощутительны. Маленький лексикон санскритославянских слов и корней, мною составленный, подвергся почти годовому пересмотру, а коротенькая статейка Аксакова о русских глаголах прошла через полуторагодовое мытарство». Такое положение наших славянофилов оставалось неизменным до начала нового царствования. И не одних только славянофилов коснулось ужасное время 1848—55 г. Достаточно вспомнить арест и ссылку Тургенева за некролог Гоголя, а в сущности, за «Записки охотника»; восклицание Грановского — «благо Белинскому, умершему вовремя»; то обстоятельство, что только смерть избавила Белинского от тяжкой участи за написанное им знаменитое «письмо к Гоголю»; судьбу Достоевского, Шевченко, Костомарова и многих других; наконец, последовавшее в 1852 г. распоряжение по Ц. «с совершенным запрещением говорить о Гоголе». Период времени с 1848 по 1855 гг. получил в истории русской литературы имя «эпохи цензурного террора».
Литература. Пекарский, «История акад. наук»; Пекарский, «Редактор, сотрудник и Ц. в рус. журнале 1755—1764 г.» («Зап. Имп. акд. наук», 1868, т. 12); Лонгинов, «Материалы для истории просвещения и литературы в конце XVIII в.»; «Сборник постановлений и распоряжений по Ц. с 1720 по 1862 г.» (СПб., 1862); «Источ. рус. законод. о печ.» («Ист. вестн.», 1881 г. кн. 1); Барсуков, «Жизнь и труды Погодина»; Никитенко, «Записки и дневник»; «Ц. в России при имп. Павле в 1797—1799 гг.» («Рус. стар.», 1875, т. XIV); «Цензор Туманский» («Истор. вест.», 1885, № 10); «Павловская Ц.» («Истор. вест.», 1885, № 10); «Из прошлого Ц.» (при Екатерине и Павле), в «Рус. ст.» (1899, кн. 4 и 5); «Ц. Ведомость, 1786—88» (XVIII век", Бартенева, т. I); Дубровин, "Наши сектанты-мистики: А. Ф. Лабзин и его журнал «Сионский вст.» («Рус. стар.», 1894, № 12 и 1895, №№ 1 и 2); Пятковский, «Из истории нашего литературного и общественного развития» (т. II); Скабичевский (назв. соч.); Пржецлавский, «Ц. в России в 1830—65 гг.» («Рус. стар.», 1875, т. XIV), «Цензор А. И. Красовский» («Рус. стар.», 1872, т. VI); «Ц. в царствование имп. Николая I» («Рус. стар.», 1901, № 9 и 1903, №№ 2—3); Булгаков, «Лермонтов и Ц.» («Ист. вестн.», 1884, кн. 3); Веневитинов, «И. В. Киреевский и Ц. Моск. сборн.» («Рус. арх.», 1897, кн. 10); «Запрещение журн. Моск. Тел.» («Рус. стар.», 1870, 6); "H. A. Полевой и его журнал «Моск. Тел.» («Истор. вест.», 1886, № 4); "Письмо Вигеля к митр. Серафиму о статье Чаадаева, помещенной в «Телескопе» («Рус. стар.», 1870, т. I); «Письмо Серафима по тому же поводу к гр. Бенкендорфу» (там же), "Дело о запрещении «Москов. сборника» («Рус. стар.», 1875, т. XIV); «Арест Булгарина, Греча и Воейкова» («Рус. арх.», 1882, т. 3); Сухомлинов, «Исследования по русской истории и просвещению»; Глинка, «Мое цензорство» («Совр.», 1865, кн. 9); «Исторический очерк Ц. в России» («Библиограф», 1869, т. 1, 2 и 3); Усов, «Из воспоминаний» («Ист. вестн.» 1882, кн. 1, 2, 3 и 5, 1883, кн. 2—5 и 1884 кн. 3): Н. Энгельгардт, «Очерк николаевской Ц.» («Ист. вестн.», 1901, №№ 9—11); Н. Д., «К истории русской Ц.», 1814—20 («Русск. ст.» 1900; № 12); Богучарский, «Из истории нашей журналистики дореформенного периода» («Мир Божий», 1903, № 1); Лемке, «Очерки по ист. Ц.» («Русск. богат.», 1903, кн. 1 и 2).
Деятельность цензуры в России с 1855 г. Севастопольская война вызвала значительное оживление в обществе; более или менее живая литература стала настолько настоятельной потребностью, что цензура, хотя она и действовала на основании старого устава 1828 г., оказалась не в силах стеснять ее по-прежнему. Случаи, когда заметка в печати о дороговизне извозчичьей таксы вызывала переполох в Ц. или поваренная книга выходила с помарками, сразу отошли в прошлое. В высшем правительстве появились люди, стоявшие за расширение рамок предоставленной печати свободы; к их числу принадлежали товарищ мин. нар. просв. кн. Вяземский (1855—58), член главного упр. Ц. Скрипицын, мин. нар. пр. Норов (1854—58), попечитель Моск. учебн. окр. Назимов, еще гораздо более — попечитель Одесского, потом Киевского округа Пирогов. Оживление, вызвав потребность в новых журналах, привело и к облегчению в их разрешении, в котором в последние годы царствования Николая I систематически отказывали. Уже в 1855 г. разрешено основание либерального «Русского вестника» (Каткова) и славянофильской «Русской беседы» (Кошелева), причем в первом имелся политический отдел; позднее возникло много других журналов и газет с программами более широкими, чем допускавшиеся раньше. В 1855 г. «Современник» получил разрешение печатать самостоятельные корреспонденции (не перепечатки из «Русского инвалида») с театра войны и рассказы из военного быта (ранее не допускавшиеся не только из цензурных видов, но и из желания сохранить монополию «Русского инвалида») — и ознаменовал свое торжество напечатанием «Севастопольских рассказов» Л. Толстого. Стал появляться бесконечный ряд повестей, романов, обличительных рассказов, научных произведений, прежде немыслимых или даже уже успевших подвергнуться запрещению. Статьи Чернышевского о гоголевском периоде русской литературы становились все смелее; в № 7 «Современника» за 1856 г. Белинский стал называться в них по имени, тогда как ранее о нем говорилось только намеками. Противники движения сдавались не легко; борьба между ними и сторонниками относительной гласности велась с перемежающимся успехом. Так, статья Аксакова о богатырях вел. князя Владимира вызвала переписку в главном управлении Ц., один член которого увидел в ней бессмысленное восхваление прежней вольности; но статья все-таки прошла. Два официальные издания — «Морской сборник» и «Военный сборник», — в которых приняли участие видные писатели того времени (Чернышевский) и стали появляться сравнительно смелые разоблачения хищений и других непорядков во время войны, вызвали репрессию; Военно-цензурный комитет, оказавшийся по отношению к ним слишком мягким, был упразднен, и цензурование их передано в руки общей цензуры, которая совершенно их обуздала (1858). Это сокращение множественности Ц. имело свою компенсацию в виде предписания московскому цензурному комитету все статьи, касающиеся Земли Войска Черноморского и Сибири, препровождать на рассмотрение: первые — в канцелярию Кавказского комитета, вторые — Сибирского комитета (1857). Циркуляр мин. нар. пр. в 1857 г. цензурным комитетам предписывал не дозволять порицания мер прошлого царствования. Вообще годы 1855—62 в истории Ц. являются периодом крайней неустойчивости: сегодня свободно пропускалась какая-либо статья, а завтра или в другом городе совершенно подобная же подвергалась запрещению; в особенности это относилось к обличительным корреспонденциям. Всего более волновавший общественное мнение крестьянский вопрос подвергался особенной охране Ц., которая в этом отношении была сравнительно последовательна (не без колебаний, однако). Правительство не рассчитывало в деле освобождения крестьян на поддержку общественного мнения и боялось ее; кн. Вяземский, в других случаях боровшийся против цензурных стеснений, писал московскому цензурному комитету, что освобождение крестьян — вопрос, подлежащий решению одной только власти и «едва ли участие литературы в этом деле принесет пользу». В силу этого взгляда цензор, пропустивший в 1858 г. в «Современнике» статью Кавелина «О новых условиях сельского быта», получил выговор, а цензурным комитетам было предписано не пропускать статей, подобных этой. «Русский вестник» был принужден закрыть только что открытый отдел «Крестьянский вопрос» (1858); в стихотворениях Некрасова уничтожались все намеки на тяжелое положение крестьянства (запрещался, напр., стих «Где иногда бывал помещиком и я», но дозволялась замена помещика деспотом). Более колебаний обнаруживала Ц. в вопросе о допущении или недопущении статей о свободе слова. В 1859 г. был запрещен на 2 № Аксаковский «Парус» за статьи, в которых увидели защиту свободы слова, но которые, однако, были пропущены московским цензурным комитетом (получившим выговор). В 1862 г. было прекращено на время издание Аксаковского «Дня» за статью, в которой свобода слова признавалась неотъемлемым правом каждого русского. В том же году запрещены были на время «Современник» и «Русское слово». Около этого времени, однако, направление Ц. делается гораздо более определенным. Дозволяется сдержанная критика правительственных мер и законопроектов; зато опубликование теоретических сочинений по вопросам политики, философии, экономии, если они мало согласовались со взглядами правительства, общих изображений бедствий народа и в особенности корреспонденций обличительного характера встречало большие затруднения. В общем положение печати было несравненно свободнее, чем во все царствование Николая I; но сравнение с первыми годами Александра II не допускает категорического вывода. С 1857 г. шла подготовка реформы цензурного законодательства, которая и совершилась, после нескольких частных узаконений, Временными Правилами 1865 г. (см. выше). Почти в тот момент, когда состоялась эта реформа, в обществе обнаружилась обратная волна. Заграничная пресса (среди которой выдающуюся роль долго играл «Колокол») потеряла свой престиж; значительная часть либералов стала консервативной (Катков). Это дало возможность при действии гораздо более свободного цензурного устава создать цензурный режим, вряд ли значительно более свободный, чем режим 1862—65 гг. Во всяком случае тотчас же после опубликования временных правил 1865 г. явилось стремление назад, которое сказалось и в цензурном законодательстве (см. выше), и еще больше в цензурной практике. Впрочем, временные правила создали не один, а два режима, довольно различных. В столицах периодические издания были изъяты от предварительной Ц. и подвергнуты воздействию предостережений и суда, а более объемистые книги — одной судебной власти; этот сравнительно более свободный режим отразился рикошетом и на книгах меньше 10 печатных листов, от предварительной Ц. не освобожденных. В провинции же ни один журнал, ни одна газета не были изъяты от предварительной Ц., хотя цензурный устав дозволял это, а книги и не могли быть изъяты в силу закона; там господствовали порядки совершенно дореформенные. Нередко статьи, запрещенные в провинциальных газетах, спокойно печатались в столичных с указанием, что они только что были запрещены и именно потому печатаются, хотя для столичной публики представляют мало интереса. Всеобщее внимание обратила на себя провинциальная Ц. в 1879 г. при разбирательстве в Тифлисе дела Николадзе, редактора тифлисской газеты «Обзор», напечатавшего несколько заметок помимо цензурного разрешения. На суде было указано, что делает Ц. с провинциальной газетой; в фразе «Сколько собак дворника приходится ласкать подрядчику?» (чтобы получить заказ) цензор вычеркивает первые два слова, оставляя бессмысленную фразу: «дворника приходится ласкать подрядчику?»; Ц. позволяет себе исправлять, по усмотрению, слог, по суткам задерживает спешные газетные сообщения и т. д. Нередко провинциальная Ц. запрещает простые перепечатки из разрешенных столичных изданий и даже из «Правительственного вестника». Различие между печатью столичной и провинциальной объясняется не столько юридическими особенностями печати подцензурной и бесцензурной, сколько различием в положении органов столичных и провинциальных. Нередко провинциальные авторы посылают свои произведения, которые они желают напечатать в виде книги менее 10 печатных листов, следовательно под предварительной Ц., на Ц. в Петербург. — В Петербурге после 1865 г. шел длинный ряд процессов печати (более известны: Гайдебурова — по поводу книги Вундта, Павленкова — соч. Писарева, П. Щапова — книги Луи Блана, Полякова — «История рационализма» Лекки, Суворина — «Всякие», Пыпина и Жуковского — ст. «Вопрос молодого поколения» в «Современнике»). Издателям иногда удавалось отстаивать свои права, но все-таки книги сожигались ежегодно целыми десятками, иногда даже книги по естествознанию (Геккель, «Естественная история миротворения», СПб., 1872). Периодические издания подвергались предостережениям и запрещениям (важнейшие — запрещения «Современника» и «Русского слова» в 1866 г.), но в то же время давались, хотя и не без труда, разрешения на новые журналы («Дело»). В семидесятых годах судебные преследования по делам печати прекратились, и с тех пор все предоставлено дискреционной власти Ц. В 1873 г. министр внутренних дел получил право запрещать периодической прессе касаться известных вопросов, и с тех пор министерство рассылает ежегодно по нескольку десятков таких запретительных циркуляров. Циркуляры издаются обыкновенно без срока, иногда сами собой, tacito consensu, теряют силу, реже отменяются. В 1897 г. была сделана попытка кодификации циркуляров, 24 из которых, сохраняющих силу, были собраны, напечатаны и разосланы редакциям и цензорам. Позднее издано много новых. В целом эти циркуляры составили как бы самостоятельное законодательство, параллельное с ценз. уставом и в некоторых отношениях более важное, чем он, так как именно они определяют, о чем нельзя говорить. Положения ценз. устава, касающиеся этой стороны дела, потеряли большую часть своего значения, частью в пользу литературы (так, статья, запрещающая изложение вредных учений социализма и коммунизма, более не применяется, хотя не отменена; то же можно сказать о статье, запрещающей говорить по слухам о предполагаемых правительственных мерах), частью в ограничение ей (дозволение говорить приличным тоном о несовершенстве существующих у нас постановлений ограничено многими циркулярами). Циркулярное законодательство отличается гораздо большей подвижностью, чем общий ценз. устав, лучше отражает веяния эпохи и является более ценным материалом для истории Ц., но оно недоступно обсуждению. Ввиду этого весьма трудно сказать что-нибудь определенное по истории Ц. в последнее 30-летие. В течение 1872—80 гг. право печатания книг было, в общем, несколько стеснено: многие произведения, ранее допущенные (Герцен, Чернышевский, Писарев, Маркс и др.), более не допускались. То же можно сказать и о печати периодической. Важным событием в эту эпоху было распоряжение Главного управления по делам печати не допускать ни ввоза из-за границы, ни печатания в России произведений на малороссийском языке, кроме беллетристики и исторических документов. На основании этого распоряжения был запрещен малороссийский перевод Евангелия. Эпоха Лорис-Меликова (1880—81) дала несомненное облегчение, весьма быстрое и заметное, но только для печати столичной: провинциальная печать оставалась в прежнем положении; распоряжение о малороссийском языке тоже соблюдалось, даже в Петербурге; в 1880 г. был сожжен малороссийский перевод книги Иова. С февр. 1880 по 1 марта 1881 г. ни один орган не был запрещен. После 1 марта 1881 г. предостережения стали даваться очень щедро: прекратились «Голос», «Страна», «Порядок», «Молва», «Русск. курьер» и мн. др. органы печати, возникшие в предыдущее царствование; «Дело» принуждено было закрыться вследствие неутверждения нового редактора; важнее всего было запрещение «Отечественных записок» по постановлению 4 министров (1884). И в эту эпоху, однако, хотя и с гораздо большим трудом, чем раньше, давались разрешения на новые журналы; так, на смену «Отеч. записок» возник «Северный вестник», издававшийся, однако, под предварительной Ц. (только впоследствии он был от нее освобожден). Ограничительные циркуляры по-прежнему издавались в большом числе, как по общим цензурным соображениям, так и по желанию отдельных ведомств, вследствие чего они очень точно отражали и настроение высших сфер, и изменения личного их состава. Так, за все время управления министерством финансов Бунге (1881—86) был только один циркуляр, ограничивавший прессу относительно финансовых вопросов, а при его преемнике такие циркуляры стали издаваться часто. Весьма много было циркуляров, ограничивающих критику министерства путей сообщения, а также циркуляров, запрещавших касаться тех или других случаев с отдельными лицами. Было совершенно запрещено говорить о внутренних порядках средних учебных заведений (этот циркуляр потерял силу только при П. С. Ванновском, в 1901 г.). В 1888 г. было запрещено печатать отзывы, оскорбляющие честь жен турецк. султана, как главы дружественного России государства. Было запрещено говорить о распоряжениях полиции во время похорон Тургенева и т. д. В разное время бывали изъяты из ведения печати многие события, весьма интересовавшие общество, напр. студенческие беспорядки, голод, холера, крестьянские волнения. О подобных событиях дозволялось иногда только перепечатывать правительственные сообщения, без всяких комментариев. В первой половине 1890-х гг. разрешения на новые общие периодические издания даются с чрезвычайным трудом, вследствие чего число периодических изданий, если не считать органов специальных и местных, скорее сокращалось, чем увеличивалось; в тех же случаях, когда разрешения даются, обыкновенно ограничивается программа журнала («Мир Божий» разрешен без внутренней и иностранной хроники; киевская газета «Жизнь и искусство» была разрешена без передовых статей и т, д.). Последние годы внесли мало изменений в положение печати. За исключением короткого перерыва в 1896 г., когда было разрешено довольно много новых периодических изданий, очень скоро закрытых или принужденных закрыться вследствие цензурных стеснений (напр. вследствие неутверждения постоянного редактора), разрешения на новые издания давались по-прежнему с большим трудом. После запрещения совещанием министров «Нового слова» (1897) был разрешен журнал того же направления «Начало», через несколько месяцев запрещенный в том же порядке; были разрешены газеты «Северный курьер» и «Россия», тоже скоро запрещенные. Циркуляры по-прежнему издавались в значительном количестве. Провинциальная печать находилась в прежнем положении. Рядом с этим книги, в особенности большие, стали разрешаться с несколько большей легкостью, чем прежде. Так, был разрешен русский перевод «Капитала» Карла Маркса, дозволенный в 1872 г., но потом долгое время не дозволявшийся к перепечатке. В 1900 г. впервые провинциальная газета («Киевлянин») была освобождена от предварительной Ц. (ранее был только один случай разрешения в 1895 г. местной газеты без предварительной Ц. в Чите, но эта газета очень скоро прекратилась). За «Киевлянином» был освобожден от предварительной Ц. «Южный край» (в Харькове). Литературу см. выше; кроме того, множество отдельных статей в «Вестн. Европы», «Русском богатстве», «Русской мысли», «С.-Петербургских ведомостях» и др. Имеющие особенный интерес статьи: Биншток, «Материалы по истории русской Ц.» («Рус. стар.», 1897, № 5); Η. Шаховской, «Две цензуры», 1851 и 1863 («Рус. архив», 1897, № 2); В. Сиповский, «Из прошлого русской Ц.» («Рус. стар.», 1899, №№ 4 и 5), Чумиков, «Мои цензурные мытарства» («Рус. стар.», 1889, № 9); «Несколько слов о духовной Ц.» («Вестн. Европы», 1869, № 12); Арсеньев, «Русские законы о печати» («Вестн. Европы», 1863, №№ 4 и 6); его же, ст. в газете «Право» 1903, №№ 1 и 2; Усов, «Цензурные реформы 1862 г.» («Вестн. Европы», 1882, №№ 5—6); Г. Градовский, "Воспоминание о судьбе, постигшей газету «Русское обозрение» (1876—78, «Рус. стар.», т. XXXIII); «М. Салтыков и Е. Феоктистов» («Истор. вестник», 1901, № 10) и мн. др. Официальные сборники материалов: «Материалы, собранные особою комиссиею для пересмотра законов о Ц. и печати» (СПб., 1870); «Сборник распоряжений по делам печати», 1863—64 (СПб., 1865); «Сборник постановлений и распоряжений по делам печати с 5 апр. 1865 по 1868 г.» (СПб., 1868); «Собрание материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее 10-летие» (СПб., 1865); «Алфавитный каталог изданиям на русском языке, запрещенным к обращению и перепечатанию» (СПб., 1888). Весьма объемистая (482 стр.) и по внешнему виду представляющая ценное исследование книга: W. J. Nagradow, «Moderne russische Censur und Presse» (Берл., 1894), имеет весьма малую цену. Весьма интересна брошюра «Первый процесс Обзора. Отчет заседаний Тифлисского окружного суда и палаты» (Тифлис, 1879). Несколько речей по поводу процессов печати — см. в V т. «Соч.» Спасовича (СПб., 1893).
Дополнение
[править]Цензура. — В министерство Плеве (1902—04) цензура в России продолжала свою деятельность с прежней энергией. Главное управление по делам печати беспрестанно издавало циркуляры, запрещавшие опубликование тех или иных сведений или помещение статей на те или иные темы. Когда началась война с Японией (начало 1904 г.) всякая статья, в которой можно было увидеть похвалу Японии, как культурному и в особенности конституционному государству, подвергалась запрещению или вызывала кары на поместивший ее журнал. В этот период времени или несколько ранее (1901—02 г.) появились за границей новые журналы («Освобождение», «Искра», «Революционная Россия»), которые строго преследовались, но проникали в Россию и распространялись в большом числе экземпляров. Во время министерства кн. Святополк-Мирского положение печати стало несколько более сносной, но цензура существовала по-прежнему, и по-прежнему общество должно было почерпать сведения о главных событиях русской жизни из печати нелегальной. Вновь возникшие либеральные или радикальные газеты («Наша Жизнь», «Сын Отечества», «Наши Дни») подвергались предостережениям и другим карам. После событий 9 января 1905 г. периодическая печать в России попробовала говорить свободней, но сейчас же «Наша Жизнь» и «Наши Дни» были запрещены на трехмесячный срок. По отношению к книгам цензурные преследования стали несколько слабее: с конца 1904 и в 1905 г. появились в свет в большом числе брошюры (в русских переводах) Маркса, Энгельса, Каутского, Бебеля и т. п. Октябрьские события 1905 г. нанесли сильный удар цензуре. В манифесте 17 октября 1905 г. были обещаны «основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Обещание это, однако, не было немедленно реализовано в виде определенных законоположений, и Ц. продолжала существовать. Редакции петербургских газет, по взаимному соглашению, перестали посылать номера своих изданий в цензуру; вслед за ними тоже самое сделали и толстые журналы, а затем и издатели книг. Ц. была фактически отменена. На многих брошюрах, изданных в то время, вместо прежней надписи: «Дозволено цензурой» имеется надпись: «Настоящая брошюра цензуре не подвергалась». В провинции, за немногими исключениями, Ц. продолжала существовать. Вскоре и в Петербурге полиция начала конфисковывать издания, выпущенные помимо Ц., и закрывать типографии, печатавшие книги помимо Ц., и книжные склады, их хранившие. 24 ноября был подписан именной Высочайший указ сенату, являющийся новым временным («впредь до издания общего о печати закона») законом о периодических изданиях. Рассматриваемый вне исторических условий и сравниваемый с предыдущими цензурными узаконениями, этот закон является крупным шагом вперед; но, следуя за фактической свободой, которая существовала, по крайней мере, в Петербурге, он восстанавливал значительные стеснения для периодической печати. Этим законом была отменена предварительная цензура для всех повременных изданий, выходящих в России в городах. Постановления об административных взысканиях (предостережениях, запрещениях, запрещениях розничной продажи и т. д.) отменены. Для основания новых периодических изданий установлен явочный (в юридич. смысле слова) порядок; издатель, желающий выпускать новое издание, должен подавать местному губернатору или градоначальнику заявление с оповещением о проектируемом издании. В течение двух недель лицу, желающему выпускать издание, должно быть выдано на то свидетельство, в кот. может быть отказано, только если наименование издания или программа заключают что-либо противное нравственности или угол. закону, или если ответств. редактор повременного издания не русский подданный, не достиг 25 лет, или не пользуется общей гражданской правоспособностью, или когда-либо состоял под судом по обвинению в преступлении, влекущем за собой ограничение прав состояния, и судом оправдан не был. Каждый номер повременного издания одновременно с выпуском его из типографии представляется местному установлению или должностному лицу по делам печати, которые имеют право сделать распоряжение о предварительном его аресте с сообщением о том суду, если найдут в нем признаки преступного деяния, уголовным законом предусмотренного. Суд, в распорядительном заседании, может постановить либо об освобождении номера, либо о возбуждении судебного преследования против его редактора и издателя, причем может временно приостановить издание впредь до судебного решения. В том же законе 24 ноября 1905 г. назначены кары за разные преступления печати, до тех пор законом не предусмотренные, напр., возбуждение к устройству или продолжению стачки (тюрьма до 16 месяцев), возбуждение к устройству запрещенных законом скопищ, распространение заведомо ложных о деятельности правительства сведений (тюрьма до 8 месяцев), оскорбление войска (тюрьма до 16 месяцев), возбуждение к нарушению воинскими чинами обязанностей военной службы (ссылка на поселение или заключение в исправительном доме). В дополнение к наказаниям редакторов суд может постановить о прекращении издания навсегда. Та часть этого закона, которая касается преступлений печати, была частью пересмотрена (с повышением кар), частью пополнена Высочайшим повелением 13 февр. 1906 г., которым за распространение заведомо ложных сведений о деятельности правит. учреждений при отягчающих вину обстоятельствах назначается тюрьма до 16 мес., за возбуждение вражды между отдельными частями населения — тюрьма или даже исправительный дом. Закон 24 ноября действовал в полном объеме только в местах, где не было исключительного положения, или в местах, которые находились только на положении усиленной охраны; в местностях же, находящихся на положении чрезвычайной охраны или на военном положении, в силу законов более ранних, не отмененных и действующих доныне, продолжало существовать право запрещения периодических изданий в административном порядке без объяснения причин этой кары; таким образом de facto сохранена была Ц. В течение 1906—07 гг. весьма значительное количество местностей в России (в том числе Петербург) находилось именно в таком положении; периодические издания беспрестанно запрещались здесь административной властью. Со времени введения закона 24 ноября 1905 г. учреждения, ведающие печатью, не ставили сколько-нибудь значительных препятствий основанию новых периодических изданий; но правом конфискации номеров они пользовались весьма широко и находили поддержку в судебных установлениях, часто запрещавших период. издания как впредь до судебного приговора, так и окончательно. 18 марта 1906 г. был подписан именной Высочайший указ правительствующем сенату, которым изменены некоторые пункты закона 24 ноября. Мотивом к тому указана недостаточность правил 24 ноября для борьбы с нарушениями предписанных для повременных изданий требований. Обязанность представления номеров с издателя перенесена на содержателя типографии; номера изданий иллюстрированных предписано представлять за 24 часа до выпуска из типографии (впрочем, предоставлено право представлять в этот срок не сами номера, а только иллюстрации); суд, в таких случаях, может уничтожить номер, в котором «заключаются признаки преступного деяния», хотя бы и не было на лицо оснований к возбуждению уголовного преследования. Установлена кара (арест до 3 месяцев и штраф до 3000 р. как с издателя, так и с типографии) за основание нового повременного издания, взамен запрещенного по судебному приговору. Целью этого последнего постановления было затруднить обход закона, до тех пор практиковавшийся довольно широко. Почти всякий издатель периодического издания имел в запасе свидетельство на право выпуска другого однородного издания, с другим названием, фактически, в случае надобности, являвшегося продолжением прекращенного или приостановленного издания. 26 апр. 1906 г. был подписан новый указ сенату, относящийся к непериодическим изданиям, т. е. к книгам. Предварительная цензура для всех книг уничтожена. Цензурные комитеты переименованы в комитеты по делам печати, цензоры — в членов комитетов по делам печати или в инспекторов по делам печати. По отношению к книгам более 5 печатных листов предоставлено право представления их в эти комитеты одновременно с выпуском из типографии; брошюры до печатного листа предписано представлять в комитеты за 2 дня, а брошюры от 1 до 5 листов — за 7 дней до выхода в свет. Комитетам и инспекторам по делам печати предоставлено право подвергать книги и брошюры предварительному аресту, с арестом также стереотипов и других принадлежностей тиснения, изготовленных для печатания; вопрос о судьбе арестованной книги вносится в суд вместе с возбуждением против виновных уголовного преследования. Суду, как и в отношении периодических изданий, предоставлено право возбуждения уголовного преследования против лиц, а в случае отсутствия оснований к таковому, но при наличности признаков преступного деяния, постановлять об уничтожении книги, стереотипов и других принадлежностей тиснения. Таким образом, фактически цензурные учреждения продолжали свое существование, только под новым именем. На главное управление по делам печати по росписи 1907 года ассигновано 129677 р., на комитеты и на инспекторов по делам печати — 283242 р. В течение 1906 г. цензурные учреждения действовали весьма энергично, в особенности по отношению к периодическим изданиям. Почти все сколько-нибудь оппозиционные периодические издания подверглись нескольким судебным преследованиям. Многие редакторы приговорены к лишению свободы на более или менее продолжительные сроки. Пресса крайних левых партий уничтожена почти безусловно; большие потери понесены и прессой более умеренных оппозиционных партий. В местах, находящихся на каком-нибудь исключительном положении, местные власти беспрестанно запрещали продажу то той, то другой петербургской или московской газеты. Генерал-губернаторы, губернаторы и градоначальники восстанавливали иногда чисто цензурную практику, издавая для газет, выходящих в подведомственных им местностях, циркуляры с запрещением касаться того или иного вопроса, либо даже перепечатывать ту или иную статью из органов столичной печати. Во многих местах, в том числе и в Петербурге, закрывались типографии и опечатывались книжные склады. Журнал «Былое», выходящий в Петербурге с января 1906 г., систематически регистрировал в течение 1906 г. все меры против печати; за январь 1906 г. их было принято в пределах России 128, за февраль — 114, за март — 138, за апрель — 81, за май — 89, за июнь — 99, за июль (месяц роспуска первой Думы) — 134, за август — 82, за сентябрь — 86, за октябрь — 79, за ноябрь — 78, итого за 11 месяцев — 1108. Хотя таким образом печать находилась вообще в очень тяжелых условиях, тем не менее сравнение положения печати в 1906 и 1907 гг. с ее положением в дореволюционный период дает право сказать, что оно все же стало свободнее. Если невозможна социалистическая периодическая пресса, то социалистические книги издаются довольно свободно; появляются беспрепятственно не только произведения Маркса, Энгельса, Каутского и т. п., но и произведения Плеханова, Аксельрода, Веры Засулич, Лаврова, Степняка; из статей социал-демократического журнала «Искра», выходившего в 1901—1905 гг. за границей, составился сборник под названием «За два года». Что касается таких научных произведений, как «Жизнь Иисуса» Ренана или Штрауса, которые в прежние годы были строго запрещены, то о запрещении или преследовании их в настоящее время не может быть и речи. Ц. иностранных книг оказалась устойчивее, чем Ц. внутренняя. Много месяцев после того, как Ренан, Штраус, Бебель и др. появились в полных русских переводах, их книги в подлинниках оказывались запрещенными. Только со второй половины 1906 г. иностранная Ц. почувствовала давление жизни и разрешила названные книги; но и теперь она просматривает все вновь приходящие из-за границы книги, разрешая одни, запрещая другие.
Литература. О деятельности Ц. прежнего времени появились следующие новые книги: В. Розенберг и П. Якушкин, «Русская печать, цензура в прошлом и настоящем» (Москва, 1906); M. Лемке, «Эпоха цензурных реформ, 1859—65 гг.» (СПб., 1903); его же, «Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия» (СПб., 1904). Новые законы о печати не кодифицированы официально, но собраны в издании «Права»: «Законодательные акты переходного времени 1904—1906 гг.» (2 изд., СПб., 1907) и в брошюре В. К. Фром, «Новые законы о печати» (Одесса, 1906). См. С. Р. Минцлов, «14 месяцев свободы печати. Заметки библиографа» («Былое», 1907, № 3).