Acta Archaeologica Albaruthenica Заснавана ў 2007 годзе Vol. IV Мінск Выдавец І.П. Логвінаў 2008 УДК 902/904(476)(082) ББК 63.4 (4Беи)я43 А 43 Укладальнікі: М.А. Плавінскі, В.М. Сідаровіч А 43 Acta archaeologica Albaruthenica. Vol. ІV (Вып. 4) / уклад. М.А. Плавінскі, В.М. Сідаровіч. – Мінск: І.П. Логвінаў, 2008. – 166 с. Чацвёрты выпуск Acta archaeologica Albaruthenica прысвечаны праблемам археалогіі жалезнага веку і эпохі сярэднявечча. У зборніку змешчаны працы беларускіх, расійскіх і ўкраінскіх даследчыкаў, у якіх разглядаюцца пытанні гісторыі матэрыяльнай і духоўнай культуры насельніцтва тэрыторыі Беларусі і сумежных рэгіёнаў. Зборнік разлічаны на археолагаў, музейных супрацоўнікаў, студэнтаў, краязнаўцаў і ўсіх, хто цікавіцца археалогіяй і гісторыяй Беларусі. У афармленні вокладкі выкарыстаны малюнак чарапахападобнай фібулы з пахавання 1 кургана К140А/ могільніка Кауп. Малюнак У.І. Кулакова. УДК 902/904(476)(082) ББК 63.4 (4Беи)я43 © Плавінскі М.А., Сідаровіч В.М., укладанне, 2008 Рэдакцыйная рада: Плавінскі Мікалай Аляксандравіч вядучы навуковы супрацоўнік Нацыянальнага музея гісторыі і культуры Беларусі (Мінск, Беларусь) галоўны рэдактар Сідаровіч Віталь Міхайлавіч загадчык вучэбнай лабараторыі музейнай справы гістарычнага факультэта Беларускага дзяржаўнага універсітэта (Мінск, Беларусь) намеснік галоўнага рэдактара Белявец Вадзім Георгіевіч малодшы навуковы супрацоўнік аддзела археалогіі першабытнага грамадства Інстытута гісторыі НАН Беларусі (Мінск, Беларусь) Караткевіч Барыс Сяргеевіч к.г.н., старшы навуковы супрацоўнік Аддзела археалогіі Усходняй Еўропы і Сібіры Дзяржаўнага Эрмітажа (Санкт-Пецярбург, Расія) Кошман Вадзім Іванавіч к.г.н., навуковы супрацоўнік аддзела археалогіі сярэдневяковага перыяду Інстытута гісторыі НАН Беларусі (Мінск, Беларусь) Мяцельскі Андрэй Анатольевіч к.г.н., старшы навуковы супрацоўнік аддзела археалогіі сярэдневяковага перыяду Інстытута гісторыі НАН Беларусі (Мінск, Беларусь) Сяргеева Марына Сяргееўна к.г.н., старшы навуковы супрацоўнік Цэнтра археалогіі Кіева Інстытута археалогіі НАН Украіны (Кіеў, Украіна) Рэцэнзенты: Бялецкі Сяргей Васільевіч д.г.н., прафесар, вядучы навуковы супрацоўнік аддзела славяна-фінскай археалогіі Інстытута гісторыі матэрыяльнай культуры РАН (Расія, Санкт-Пецярбург) Зоцэнка Уладзімір Мікалаевіч к.г.н., начальнік Падольскай археалагічнай экспедыцыі Інстытута археалогіі НАН Украіны (Кіеў, Украіна) Штыхаў Георгій Васільевіч д.г.н., галоўны навуковы супрацоўнік аддзела археалогіі сярэдневяковага перыяду Інстытута гісторыі НАН Беларусі (Мінск, Беларусь) ЗМЕСТ АРхЕАлогія жАлЕЗнАгА вЕкУ Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько, Петр Подгурский. Новые данные о начальных этапах земледелия в бассейне Западной Двины .................................................................................9 Алексей Воронцов. Памятники мощинской культуры гуннского времени на территории Окско-Донского водораздела .............................. 35 АРхЕАлогія Эпохі СяРЭднявЕччА Владимир Кулаков. Раскопки на Каупе в 2007 г. Курган К140А/ ............ 61 Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі. Прадметы ўзбраення з гарадзішча Свіслач (па матэрыялах раскопак 2000, 2005–2007 гадоў): да пытання аб мангольскіх нападах на тэрыторыю Беларусі ў сярэдзіне ХІІІ ст. ............................................................................................................................85 Марина Сергеева. Косторезное ремесло ХІ–ХІІ вв. на Киевском Подоле ...............................................................................................................111 Сергей Тараненко. Массовая застройка Подола Киева X–XIII вв. (по материалам исследований 1984–2000 гг.) ....................................................125 Всеволод Ивакин. Топография христианских погребальных памятников древнерусского Киева ..............................................................134 Сергей Тараненко, Всеволод Ивакин. Про находку двух деревянных культовых сооружений древнерусского времени на Киевском Подоле ...............................................................................................................153 Спіс скарачэнняў ..............................................................................................163 Звесткі аб аўтарах .........................................................................................164 CONTENTS IRON AGE ARCHAEOLOGY Ivan Eremeev, Olga Dzyuba, Olga Lisitssyna, Tatjana Buben’ko, Piotr Podgurskij. New Evidence of Initial Agriculture in Western Dzvina Basin .......9 Alexej Vorontsov. Moshchino Culture Monuments of Hun Time in Oka-Don Watershed ............................................................................................35 MEDIEVAL PERIOD ARCHAEOLOGY Vladimir Kulakov. Excavations in Caup in 2007. Barrow K140A/ ..............61 Vadzim Koshman, Mikalai Plavinski. Weapons from Hill Fort Svislach (on Materials of the Years 2000, 2005–2007 Excavations): to the Question of Mongol Raids on the Territory of Belarus in the Middle of the 13th Century................................................................................................................ 85 Marina Sergeeva. The Bone Carving on the Kiev Podol of the 11th–12th Centuries ............................................................................................................111 Sergey Taranenko. Mass Building of the10th–13th Centuries Kiev’s Podol (on the Investigation Materials of the Years 1984–2000) ..................... 125 Vsevolod Ivakin. Topography of Christian Funeral Monuments of Old Russian Kiev ......................................................................................................134 Sergey Taranenko, Vsevolod Ivakin. About Finding of the Two Wooden Churches of the Old Russian Time on the Kiev’s Podol ................................. 153 List of abbreviations ...........................................................................................163 About the authors ...............................................................................................164 Чацвёртым выпускам «Acta archaeologica Albaruthenica» працягваецца публікацыя матэрыялаў міжнароднай навуковай канферэнцыі «Матэрыяльная культура насельніцтва Беларусі і сумежных рэгіёнаў у дагістарычную эпоху і сярэднявеччы», якая праходзіла 22–25 лістапада 2007 г. у Нацыянальным музеі гісторыі і культуры Беларусі. Сапраўдны выпуск прысвечаны праблемам археалогіі жалезнага веку і сярэднявечча. У яго ўвайшлі артыкулы беларускіх, украінскіх і расійскіх даследчыкаў, прысвечаныя шырокаму колу пытанняў матэрыяльнай і духоўнай культуры розных рэгіёнаў Усходняй Еўропы ад паўднёвага ўзбярэжжа Балтыйскага мора на захадзе да Окска-Данскога міжрэчча на ўсходзе і ад Верхняга Падзвіння на поўначы да Сярэдняга Падняпроўя на поўдні. Археалогія жалезнага веку Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько, Петр Подгурский НОвые ДАННые О НАчАльНыХ эТАПАХ ЗеМлеДелия в БАССейНе ЗАПАДНОй ДвиНы На географической карте лесной зоны Восточной Европы РоссийскоБелорусское Подвинье занимает центральное положение. Неоднократно в древности здесь пролегали пути миграций народов. Не единожды эта территория становилась ареной взаимодействия различных культур и хозяйственных традиций. Все это делает особенно интересным изучение истории древнего земледелия на берегах Западной Двины. В 2004–2005 гг. группой российских и белорусских специалистов были осуществлены комплексные палеогеографические исследования в окрестностях Витебска (рис. 1). Полевые и лабораторные работы проведены при поддержке фондов БРФФИ и РГНФ, проект 04-01-78810 е/Б. «Антропогенное воздействие на речные ландшафты Смоленско-Витебского Подвинья в I – начале II тыс. н.э.». Как и большинство издавна освоенных человеком регионов Подвинья, окрестности Витебска лежат на стыке ландшафтов. К северо-западу от Витебска простираются отроги Невельско-Витебской возвышенности и преобладают участки холмисто-моренного рельефа. Ближе к Западной Двине возвышенность переходит в пологоволнистую моренную равнину с участками камово-озового рельефа (Шумилинская моренная равнина). К востоку от города начинается Витебская возвышенность. Рельеф здесь также холмистый с участками моренных равнин. Преобладают суглинистые почвы. К северо-востоку от Витебска на левом и правом берегах Западной Двины лежит краевая часть Суражской озерно-ледниковой равнины, поверхность которой сложена преимущественно песками, супесями и гравием (Физическая…). Почвенные условия на стыке участков моренного рельефа и водно-ледниковых равнин создавали особо благоприятные условия для ранних форм земледелия. Именно в условиях стыка ландшафтов, на западной оконечности Суражской равнины, лежит городище Лужесно, выбранное нами для исследования. Городище Лужесно давно фигурирует в научной литературе (Сапунов, 1893; Штыхов, 1971; 1993, с. 375). В 1970-е годы раскопки на городище и на примыкающем к нему открытом поселении провел Г.В. Штыхов (Штыхов, 1972; 1974). Материалы раскопок опубликованы (Штыхаў, 2003). Поселение расположено неподалеку от небольшой реки Лужеснянки, впадающей в Западную Двину в 6 км к северу от Витебска. Топография памятника типична для укрепленных поселений раннего железного века и третьей четверти I тыс. н.э. Городище расположено в 700 м от русла Западной Двины на небольшом расширении узкой и обрывистой озовой гряды, лежащей между двумя торфяными болотами (рис. 2–4). Древнейшие напластования городища относятся к днепродвинской культуре раннего железного века (Штыхаў, 2003, с. 259, 260). Основная толща культурного слоя содержит лепную слабопрофилированную керамику культуры Тушемли-Банцеровщины V–VIII вв. (Штыхаў, 2003, мал. 3–6). К этому же времени, очевидно, относятся и прослеживающиеся сейчас на поверхности фортификационные сооружения – эскарпы на склонах городищенского холма, вал высотой 1,5–2 м у его юго-западного подножия и невысокий кольцевой вал по краю 10 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV площадки. Время запустения городища не вполне ясно, но, по-видимому, это происходит не позднее X в. н.э. Самой поздней находкой с городища является широкая трапециевидная подвеска с рельефной каймой по трем сторонам и прессованным многорядным пунктирным орнаментом по нижнему краю (рис. 5:11), датирующаяся VIII–X вв. С северо-востока к городищу примыкает небольшое селище, на котором представлена только лепная керамика середины – третьей четверти I тыс. н.э. (рис. 5:1, 5–10) и VIII–X вв. (рис. 5:2–4). Открытая здесь полуземлянка с печьюкаменкой датируется в целом второй половиной I тыс. н.э. (рис. 5:12). Комплекс поселений Лужесно по топографии довольно типичен для области Двинско-Ловатского междуречья и стоит в одном ряду с такими исследованными раскопками памятниками третьей четверти I тыс. н.э., как Жабино, Рудня (Станкевич, 1960), Вышедки (Шадыра, 2005), ранний Витебск и с многочисленными городищами-убежищами, известными по внешним описаниям. Именно типовой характер комплекса поселений позволял нам при начале исследований надеяться на то, что полученная в итоге информация может быть использована при характеристике хозяйства населения на обширных территориях междуречья Ловати и Западной Двины. Палеоэкологические исследования проводились на небольшом торфянике, расположенном к юго-востоку от озовой гряды у подножия городища, в котловине между холмами (рис. 2, 4). В настоящее время торфяник покрыт лесом из ольхи серой Alnus incana (L.) Moench с сомкнутостью древостоя 0,4–0,5; средняя высота древостоя колеблется в пределах 12–15 м1. В качестве примеси в древостое встречаются ель Picea abies (L.) Karsl. и сосна Pinus sylvestris L. В напочвенном покрове преобладают влаголюбивые азотофильные дубравные виды: таволга Filipendula ulmaria (L.) Maxim., сныть Aegopodium podagraria L., паслен Solanum dulcamara L. Образцы для спорово-пыльцевого и радиоуглеродного анализа, а также для анализа ботанического состава торфа были отобраны в декабре 2004 г. В краевой части торфяника, в 10 м от южного основания городищенского холма, был заложен шурф глубиной 2,2 м (отметки глубин указаны вниз от современной поверхности). Разрез вскрыл толщу низинного, преимущественно древесного и древеснотростникового торфа высокой степени разложения (рис. 6). На различных глубинах были зафиксированы фрагменты древесины. Мощность торфа составляет 2,3 м, подстилается он серо-голубой глиной. Образцы отбирались из стенки разреза монолитом в металлические контейнеры размерами 10×10×30 см (рис. 7, 8). Ниже отметки – 2,08 м из дна шурфа при помощи болотного бура была взята колонка глубиной 0,26 м. Методика предполагает возможность работы со сплошной литологической колонкой в лабораторных условиях и, кроме того, дает возможность дальнейшего отбора образцов практически из одних и тех же точек залежи на все необходимые виды анализов. Хронология разреза построена на 8 радиоуглеродных датировках, из которых три верхние получены по торфу, а остальные по фрагментам древесины (рис. 9, 10)2. Самая ранняя дата 9460+60 BP (Ле-7113б, погребенная древесина) получена с глубины – 2,12 м. В целом полученные датировки не противоречат результатам палинологического анализа. Полученные радиоуглеродные датировки позволяют считать, что профиль охватывает практически весь голоцен от раннего до позднего (Нейштадт, 1957). 1 Таксономические названия макроостатков растений даны в соответствии с разработками С.К. Черепанова (Черепанов, 1995). 2 Радиоуглеродный анализ образцов выполнен в лаборатории ИИМК РАН под руководством Г.И. Зайцевой. Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 11 Ботанический анализ торфа позволил восстановить историю развития болота от низинного до облесенного переходного (рис. 11)3. На протяжении всей истории болота на нем или в непосредственной близости от него присутствовали сосна и береза Betula pubescences Ehrh., в некоторые промежутки времени также ольха. Заметные экологические изменения в районе болота зафиксированы в суббореальное время в хронологическом интервале, ограниченном снизу и сверху (ближе к верхней дате) двумя радиоуглеродными датами: 3790±45 BP (Ле-7107, торф) и 3150±55 BP (Ле-7106, торф). С этого периода (отметка – 0,4 м) в отложениях торфа появляется обильная примесь песка, возрастает степень разложения торфа, резко замедляется скорость и/или происходит временный перерыв в торфонакоплении. С глубины – 0,25–0,28 м получена дата 1590+140 BP (Ле-7105б торф). Такая низкая скорость торфонакопления (16 см за 1500 лет) говорит о значительном изменении экологических условий на болоте и вокруг него. В верхней части разреза (с отметки – 0,25 м) в торфе вместе с песком появляются камни и колотые кости животных. При этом находки фрагментов керамики отсутствуют, что делает маловероятным предположение об активном хозяйственном использовании этого участка торфяника. Тем не менее, эта примесь, несомненно, связанна с интенсивной антропогенной деятельностью в непосредственной близости болота. Очевидно, в период существования поселения культуры Тушемли-Банцеровщины в болото с площадки городища сбрасывался и смывался мусор. Также нельзя исключать любое человеческое вмешательство, связанное с регулярным разрушением напочвенного покрова – от строительства фортификационных сооружений до сведения леса и распашки. Полученную при анализе литологии разреза картину подтверждают и проясняют данные спорово-пыльцевого анализа. Были изучены и проанализированы палиноспектры 30 образцов разновозрастных торфов и составлена диаграмма для верхней части разреза мощностью 1,5 м (рис. 12). Разновозрастные образцы торфа, отобранные для исследования с помощью палинологического/спорово-пыльцевого анализа, прежде всего были подвержены технической обработке. Обработка производилась по модифицированной методике Поста для обработки торфов и сапропелей (Дзюба, 1984) с применением пирофосфата натрия и плавиковой кислоты. Исследование и микрофотографирование пыльцы производилось с помощью световых микроскопов (СМ) марки «БИОЛАМ-И» и марки «Leyca DLMS» с использованием системы анализа изображений «Видео-Тест». Пыльцевые зерна по возможности определялись до таксона ранга семейства, рода, в оптимальном случае – вида. Особое внимание уделялось выявлению пыльцы таксонов, присутствие которых могло бы подтвердить наличие хозяйственной деятельности в современное им время и получить ответ на вопрос о системе земледелия. Для уточнения диагностики пыльцы отдельных таксонов использовалась «коллекция сравнения» пыльцы современных культурных и диких растений, привлекалась сканирующая электронная микроскопия (СЭМ). Подсчет содержания пыльцы в спектрах производился общепринятым при изучении палинологических образцов четвертичного времени групповым методом (Пыльцевой…, 1950; Каревская, 1999). При этом количество пыльцы древесных и кустарниковых таксонов, травянисто-кустарниковых таксонов и спор принималось Авторы выражают глубокую благодарность И.И. Сергеевой, выполнившей анализ ботанического состава торфа из отобранных образцов. 3 12 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV каждое за 100 %. Кроме того, для каждого конкретного образца отдельно подсчитывалось участие перечисленных трех групп в суммарном спектре (общий состав спектров). При исследовании подсчет пыльцевых зерен производился, как правило, с площади 4 покровных стекол, но в ряде случаев, вследствие низкой насыщенности образцов пыльцой и спорами, приходилось вести подсчет с площади 4–6 покровных стекол площадью 24×24 мм. Детальное исследование образцов и анализ палинологических материалов, сведенных в диаграмму, позволили проследить эволюцию растительного покрова территории, прилегающей к болоту, начиная с раннебореального времени (BO1). Палинозона IХ (BO1). Выделена на глубине 1,5–1,15 м. В спектрах древесных пород этого времени преобладает пыльца сосны. Ее содержание достигает 42,5– 68 %. Кривые остальных пород сближены и колеблются на уровне 2–18 % от общего числа древесных представителей растительности. В палиноспектрах этого времени зафиксировано присутствие пыльцы широколиственных элементов. Суммарное участие широколиственных пород достигает 8–21 %. В спектрах этих пород преобладают липа (Tilia sp.) – до 14 % и вяз (преимущественно Ulmus laevis Pall. и U. glabra Huds.) – 2,6–10 % от общего состава древесных пород. В одном из образцов выявлено пыльцевое зерно дуба (Quercus sp.). Травянистая растительность представлена в спектрах бедно. Преимущественно это пыльца осоковых (Cyperaceae gen.indet.). Споровая растительность практически на 100 % представлена семейством Polypodiaceae Bercht.&J.Presl. Стоит отметить, что насыщенность практически всех образцов настолько низка, что не всегда представлялось возможным оценить процентный состав палиноспектров. Палинозона VIII (BO2–3). Данная палинозона выделена на глубине 1,14–1,09 м и представлена палиноспектром двух образцов. Пыльцевые спектры этого времени характеризуются значительным увеличением роли ели. Ее содержание достигает здесь 16–36 %. Пыльца сосны по-прежнему играет ведущую роль в спектре, но ее количество в спектрах сокращается до 38 %. Кривые пыльцы мелколиственных элементов сближены и колеблются на уровне 0,5–8 % от общего количества древесных пород. Широколиственые элементы представлены липой (Tilia sp. – 8–11 %), вязами (Ulmus laevis Pall., U.sp. – в сумме 5–10 %), дубом (Quercus sp. – 0,5 %) и грабом (Carpinus sp. – 1 %). Их суммарное участие в спектрах – 14,5–21 %. Травянистая и споровая растительность представлена в спектре весьма однообразно. Как и в предыдущей палинозоне, доминируют осоковые (до 91 % от состава пыльцы травянистых растений). В небольших количествах зарегистрирована пыльца злаковых (4 %) и лютиковых (4 %). В целом участие пыльцы травянистых растений в спектрах общего состава заметно возросло – их содержание достигло 20 %. Споровая растительность на 100 % представлена папоротникообразными (Polypodiaceae gen. indet.). В целом насыщенность образцов этого времени заметно выше, чем образцов, отобранных из отложений начала бореального времени. Палинозона VII (ATL1) – соответствует началу атлантического периода и выделена на глубине 1,09–0,89 м. Пыльцевые спектры этого времени характеризуются значительным увеличением роли широколиственных пород (до 36 %) на фоне общего обеднения образцов палинологическим материалом. В целом спектры хвойных и мелколиственных пород сближены, но доминирует в них по-прежнему пыльца сосны. Травянистые растения в самой нижней части палинозоны представлены преимущественно пыльцой осоковых (78 %) и Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 13 злаковых (14 %), которые в верхней части палинозоны встречаются единично, так же, как и пыльцевые зерна сложноцветных, лютиковых и подмаренника. Спектры споровых растений по-прежнему представлены преимущественно папоротникообразными, хотя наряду с ними зафиксированы единичные споры сфагновых мхов и плаунов. Палинозона VI (ATL2) – середина атлантического периода. Палинозона выделена на глубине 0,89–0,79 м. В спектрах древесных пород сосна (до 23 %) уступает ведущую роль ели (до 41 %). Одновременно с подъемом кривой пыльцы ели суммарная кривая пыльцы широколиственных пород падает до уровня 15 %. Спектры мелколиственных пород сближены и колеблются на уровне 1,5–11%. Участие травянистых растений в спектрах по-прежнему невелико, тем не менее, они представлены здесь несколько большим числом таксонов пыльцы. Это осоковые (Cyperaceae gen.indet.), злаковые (Poaceae gen.indet.), розовые (Rosaceae gen. indet.), зонтичные (Apiaceae gen.indet.), вересковые (Ericaceae gen.indet.); в образце с глубины – 0,79–0,8 м зарегистрированы 2 пыльцевых зерна крапивы (Urtica sp.) и 1 зерно щавеля (Rumex cf. acetosa L.). Кроме того, удалось выявить единичные пыльцевые зерна водных и прибрежно-водных растений, в частности рдеста (Potamogeton sp.) и стрелолиста (cf. Sagittaria sp.). Споровая растительность практически на 100 % представлена папоротникообразными (Polypodiaceae gen.indet.), хотя наряду с ними зафиксированы единичные споры сфагновых мхов и плаунов. Палинозона V (ATL3) – заключительный этап атлантического периода – выделена на глубине 0,79–0,69 м. В спектрах древесных пород этого времени доминирует пыльца сосны (38– 52 %). Содержание пыльцы ели сокращается до 21–6 %. Заметно увеличивается участие в спектрах пыльцы ольхи (Alnus incana (L.) Moench и A.glutinosa (L.) Gaertn. – в сумме 16–1 7%). Содержание пыльцы березы не превышает 6 %. Суммарное участие широколиственных пород в палиноспектрах этого времени достигает 16–19 %. В спектрах этих пород преобладают пыльца липы (Tilia sp.) и вяза (преимущественно Ulmus cf. glabra Huds.). Зарегистрированы единичные зерна граба (Carpinus sp.). Травянистая растительность представлена в спектрах бедно. Преимущественно это единичные зерна представителей семейства осоковых (Cyperaceae gen.indet.), злаковых (Poaceae gen.indet.), розовых (Rosaceae), вересковых (Ericaceae gen.indet.) и сложноцветных (Asteraceae gen.indet.). Обращает на себя внимание следующее: в образце с глубины – 0,74–0,75 м зарегистрированы 2 пыльцевых зерна крапивы (Urtica sp.), в образце с глубины –0,70–0,69 м зарегистрированы пыльцевые зерна сорных растений – василька (Centaure cf.cyanus L.) – 1 п.з., и подорожника (Plantago cf. major L.) – 3 п.з. Споровая растительность на 90–98 % представлена папоротникообразными, наряду с которыми выявлены споры плауна булавовидного (Lycopodium clavatum L.) – до 4 % и единичные споры зеленых мхов. В целом, следует отметить, что именно в отложениях атлантического возраста (особенно в отложениях заключительного этапа атлантики) зарегистрирована пыльца очень плохой сохранности, в том числе и сильно пораженная микробиологическими объектами (табл. 1–4). Это явление, скорее всего, в первую очередь связано с условиями фоссилизации пыльцы и большой скоростью накопления осадков в атлантическое время в районе исследования, тем же многие авторы объясняют и низкую насыщенность пыльцой отложений данного возраста на территории Беларуси. 14 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Палинозона IV (SB1) выделена на глубине 0,65–0,64 м и представлена палиноспектром одного образца. Для пыльцевых спектров древесных пород этого времени характерно значительное увеличение роли ели. Ее содержание достигает 66 %, т.е. кривая ели образует здесь свой максимум, что соответствует представлениям о начале суббореального времени. Кривые остальных пород сближены и колеблются на уровне 1–15 % от общего числа древесных представителей растительности. В палиноспектрах этого времени суммарное участие широколиственных пород все еще довольно велико (15 %). Представлены они по-прежнему преимущественно пыльцой липы (5 %) и вязов (10 %). Травянистая и споровая растительность в спектрах не радует ни видовым разнообразием, ни обилием пыльцевых зерен. Здесь, как и в предыдущей палинозоне, зарегистрированы единичные пыльцевые зерна розовых, лютиковых, сложноцветных (в том числе и полыни) и подорожника. В целом количество травянистых растений в спектре общего состава едва достигает 14 %. Споровая растительность представлена преимущественно папоротникообразными, на фоне которых диагностированы 1 спора сфагнового мха и 1 спора зеленого мха. Палинозона III (SB2) выделена на глубине 0,64–0,49 м и характеризуется сближением спектров всех древесных пород на фоне резкого сокращения участия в них пыльцы ели (до 22–24 %). Одновременно с этим, в спектрах несколько возрастает роль сосны. Суммарное участие широколиственных, вопреки традиционным представлениям, в спектрах данной палинозоны не сокращается, а возрастает до 13–30 %4. Представлены они по-прежнему преимущественно пыльцой липы и вязов, но пыльца вязов постепенно уходит из спектров этой палинозоны. Роль травянистых растений в спектрах общего става сокращается, их максимальное содержание составляет 11 %. Видовой состав спектров остается практически таким же, как и в атлантическое время. Зарегистрирована пыльца розовых, злаковых, сложноцветных, лютиковых, капустных (крестоцветных), кипрейных, гречишных (в том числе и непосредственно гречихи – Fagopirum sp.5), подорожника ланцетовидного (Plantago lanceolata L. (табл. 4:4–4c)). Споровые растения представлены практически только спорами папоротникообразных. Палинозона II (SB3) выделена на глубине – 0,49–0,34 м и характеризуется подъемом кривой пыльцы ели, которая колеблется на уровне 27–40 %, т.е. кривая ели образует здесь свой так называемый «второй максимум», что соответствует представлениям о заключительном этапе суббореального времени. Второе место в спектрах общего состава занимает пыльца сосны (10–28 %). Несколько заметнее (посравнению с предыдущими палинозонами) становится участие в спектрах пыльцы ольхи (до 29 %) и березы (5–15 %). Суммарное участие широколиственных пород колеблется на уровне 9–19 %, представлены они преимущественно пыльцой липы и вяза. Зарегистрированы единичные зерна граба (Carpinus sp.) и дуба (Quercus sp.). Травянистая и споровая растительность в спектрах по-прежнему бедна, как по качественному составу, так и по количеству пыльцевых зерен и спор. В спектрах преобладает пыльца злаков, розовых, сложноцветных, лютиковых, гречишных, зонтичных и маревых. Зарегистрированы пыльцевые зерна горца почечуйного (Polygonum persicaria L. (табл. 4)). Существенно, что в образцах этой палинозоны (гл. – 0,40–0,39 м) зафиксированы пыльцевые зерна, которые можно диагностировать как пшеницу (сf. Triticum sp.) и рожь (сf. Secale sp.). 4 Скорее всего, это явление может быть одним из проявлений локальности данной диаграммы. 5 Более детальная диагностика не возможна из-за плохой сохранности пыльцевых зерен. Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 15 Споровая растительность представлена преимущественно папоротникообразными (до 90 % от всех споровых), на фоне которых диагностированы споры плаунов (Lycopodium clavatum L. и L.complanatum L.) – в сумме до 11,5 %, и сфагновых мхов (до 11,5 %). Палинозона I (SA1–3) выделена на глубине 0,34–0,01 м. Субатлантическое время. Данный период характеризуется резким падением кривой пыльцы ели и столь же резким подъемом кривой пыльцы сосны, которая колеблется здесь на уровне 34,5–54 %. Спектры остальных древесных пород сближены, на фоне чего отчетливо просматривается абсолютное доминирование пыльцы сосны. Пыльца широколиственных элементов занимает в спектрах все более незначительную роль. Их суммарная кривая колеблется на уровне 0–9 %, причем в спектрах практически не осталось пыльцы вязов и липы, преимущественно это единичные зерна дуба и граба. В спектрах общего состава стало несколько больше пыльцы травянистых и споровых растений. Одновременно с этим возросло и количество влаголюбивых элементов, в частности, представителей семейства осоковых, появилась пыльца валерианы (Valeriana sp. (табл. 4)); зарегистрированы пыльцевые зерна горца почечуйного, подорожника ланцетовидного, крапивы. Роль пыльцы злаков в спектрах тоже стала несколько заметнее. Среди пыльцы злаковых трав имеются зерна, которые можно диагностировать как рожь – сf. Secale sp. (гл. – 0,29–0,3 м) и пшеницу – cf. Triticum sp. (гл. – 0,04–0,05 м и – 0,09–0,1 м). Споровая растительность по-прежнему представлена преимущественно папоротникообразными, но появились и постоянно, а не спорадически встречающиеся споры сфагновых мхов. В заключение хочется отметить, что данная диаграмма в целом отражает общерегиональные особенности формирования растительности на территории исследования (Кожаринов, Сирин, Клименко, Климанов, Малясова, Слецов, 2003; Еловичева, 2006), хотя и несет в себе некоторые черты локальности. Удивляет бедность палиноспектров практически всех образцов и плохая сохранность пыльцы и спор, содержащихся в них. Это явление, скорее всего, связано, в первую очередь, с условиями захоронения пыльцы и скоростью накопления осадков (особенно в атлантическое время). Анализ характера повреждений пыльцы дает основание полагать, что коррозия пыльцы и спор в исследованном разрезе обусловлена окислительно-восстановительными процессами и деятельностью микроорганизмов. По всей видимости, литологический состав в изученном разрезе не способствовал хорошему сохранению пыльцы. О подобных явлениях писали многие авторы (Тюремнов, 1962; Березина, Тюремнов, 1973; Кондратене, 1976; Мусина, 1980; 1982; Мусина, Сахибгареев 1981; 1984; Skvarla, Rowley, Chissoe, 1996). Тем не менее, это явление дает возможность развитию мысли аналитика и еще в одном направлении. Известно, что у пыльцевых зерен, продуцированных в неблагоприятных условиях, в большинстве случаев изменяются не только морфологические структуры, но и их биохимические свойства, а именно: окислительно-восстановительные реакции и каталитическая активность белковых компонентов. Следовательно, и оболочки таких зерен могут быть подвергнуты деструкции под влиянием химических, физических или биологических (микроорганизмы) факторов значительно раньше, чем оболочки пыльцевых зерен, сформировавшихся в условиях с благоприятной экологической обстановкой. То есть, здесь есть еще над чем подумать не только палинологу, но и палеогеографу, и литологу, и климатологу. Кроме того, наряду с вторично измененными пыльцой и спорами нами были зафиксированы тератоморфные 16 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV пыльцевые зерна в двух верхних образцах (гл. – 0,00–0,01 м и – 0,04–0,05 м). По всей видимости, эти находки являются следствием техногенной катастрофы 1986 года (авария на Чернобыльской АЭС (табл. 2:1–1d))6. Анализ литологии разреза и спорово-пыльцевые данные позволяют сделать некоторые выводы о начале хозяйственной деятельности в окрестностях городища Лужесно и о земледелии его последних обитателей в раннем средневековье. Скорее всего, начало заноса песка в слой торфа у подножия озовой гряды связано с какими-то нарушениями почвенного покрова на ее склонах, приводившими к смыву вниз мелких частиц. Одновременно с этим в толще торфа на глубине – 0,40–0,39 м появляется несколько пыльцевых зерен, которые можно диагностировать как пшеницу (сf. Triticum sp.) и рожь (сf. Secale sp.). Существенно, что момент начала отложения песка в торфянике совпадает с пиком кривой травянистых растений, отмечающимся на заключительном этапе суббореала. Вероятно, эти явления взаимосвязаны и в совокупности отражают начало активной хозяйственной деятельности в окрестностях городища приблизительно с середины II тыс. до н.э. Связывая занос песка в торфяник с антропогенной деятельностью, необходимо ответить на вопрос: в чем она могла выражаться? Полученная нами дата является слишком ранней для городищ эпохи раннего железного века. По хронологической шкале, разработанной А.М. Микляевым для Смоленского Подвинья, она соответствует финальной стадии северобелорусской культуры эпохи позднего неолита и времени существования узменьской культуры эпохи бронзы (или «начального железного века» по А.М. Микляеву (Микляев, 1992, с. 58, 59)). Археологических материалов этого времени при раскопках не найдено, и пока у нас нет данных для того, чтобы предполагать существование на озе столь раннего поселения, а, следовательно, и соотносить с ним повреждения почвенного покрова. Едва ли это повреждение могло быть связано и с использованием озовой гряды под посевы (хотя исключать это полностью нельзя). Песчано-гравийная почва оза не благоприятствует выращиванию культурных растений. Возделываемые поля находились, вероятно, где-то неподалеку, на равнинных берегах реки Лужеснянки. Что же касается озовой гряды, то, скорее всего, в эпоху бытования узменьской культуры здесь проходила дорога, ведшая к земледельческим участкам. Следы древней дороги, огибавшей городище с юга, прослеживаются в виде узкой террасы на краю оза, как раз над тем местом, где и был заложен наш разрез (рис. 2). С началом постоянного функционирования этой лесной тропы и можно предположительно связывать появление в торфе примеси песка. Вероятно, на этой дороге через многие сотни лет после ее возникновения и соорудили свой городок сначала носители днепро-двинской культуры раннего железного века, а затем и носители культуры тушемли-банцеровщины. Пыльцевые зерна ржи (сf. Secale sp.) и (несколько выше в диаграмме) пшеницы (сf. Triticum sp.) выявлены и в самой верхней части торфяника, соответствующей позднему этапу жизни на городище (IV–VII вв. н.э). В эту эпоху рожь в качестве самостоятельной посевной культуры в Верхнем Подвинье и смежных областях еще не возделывалась (Фляксбэргер, 1932, с. 166; Шмидт, 1989, с. 72; Седин, 1997, с. 282) и, вероятнее всего (так же, как и в более раннее время), присутствовала в посевах как сорняк. Иначе обстоят дела с культивацией пшеницы – ее зерна в культурных слоях городищ эпохи раннего железного века и раннего средневековья неоднократно фиксировались исследователями. Из материалов последних лет (ближайших по времени к верхней дате нашей диаграммы) следует упомянуть о 6 Характер тератоморфоза пыльцевых зерен (п.з.), выделенных из указанных отложений, очень напоминает таковой у п.з., продуцированных в зоне отчуждения ЧАЭС. Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 17 находках карбонизированных зерен пшеницы в предматериковом слое городища Новое Село в Сенненском районе Витебской области (раскопки П.Н. Подгурского (рис. 13))7. Так же, как и городище Лужесно, городище Новое Село функционировало длительный период времени, вероятно, с перерывами, начиная с раннего железного века вплоть до VIII–IX вв. Обнаруженные здесь в предматериковых напластованиях карбонизированные зерна культурных злаков, исходя из стратиграфического контекста, следует, вероятно, отнести к I–III вв. н. э. В том же слое обнаружен и набор земледельческих орудий (серпы и серповидные ножи (рис. 14:1–3, 5)). Заслуживает внимания находка на городище Новое Село фрагмента железного наральника (рис. 14:4), стратиграфическое положение которого не исключает аналогичную датировку. Возвращаясь к проблеме начальных этапов земледелия в бассейне Западной Двины следует заключить, что материалы, полученные в результате наших исследований, не могут дать уверенного ответа на вопрос о времени начала земледелия в Витебском Подвинье – слишком незначительно количество пыльцы, сохранившейся в болотных отложениях. Для окончательного ответа необходимы дополнительные исследования торфяников, расположенных в археологических микрорегионах. Тем не менее, полученные данные заставляют задуматься о том, что представления об исключительно присваивающем характере хозяйства племен Подвинья в эпоху позднего неолита и бронзы (Микляев, 1992, с. 42–43) могут оказаться неверными. Вполне возможно, что разрыв в хозяйственных традициях Западной и Восточной Европы в этот период был не столь велик, как это представлялось еще недавно. О том же свидетельствуют, в частности, исследования шведских ученых на Северо-Западе России, на озере Ильмень (Königsson, Possnert, Hammar, 1997). Намечающийся в нашей диаграмме ранний этап аграрной деятельности можно предположительно сопоставить с выделенным этими авторами вторым периодом земледельческой активности в Приильменье, определяющимся там датами 3695+60 BP (Ua-10610) и 3590+60 BP (Ua-10609 (Königsson, Possnert, Hammar, 1997)). Литература 1. дзюба, о.Ф. Результаты палинологического исследования разреза торфяных отложений Никольско-Лютинского болота (Новгородская – Псковская обл.) // Труды ВНИИ торфяной промышленности. Вып. 53. 1984. С. 10–16. 2. Еловичева, я.к. Своеобразие и динамика голоценовых экосистем на территории Беларуси // Динамика современных экосистем в голоцене. Материалы российской научной конференции 2–3 февраля 2006. Москва, 2006. 3. каревская, И.А. Спорово-пыльцевой анализ при палеогеографических и геоморфологических исследованиях. Москва, 1999. 4. кожаринов, А. в., Сирин, А.А., клименко, в.в., климанов, в.А., Малясова, Е.С., Слецов, А.М. Динамика растительного покрова и климата Западнодвинской низины (Тверская область) за последние 5 тысяч лет // Ботанический журнал. 2003. С. 90–102. Анализ проведен в Лаборатории флоры и систематики растений Института экспериментальной ботаники им. В.Ф. Купревича НАН Беларуси ведущим научным сотрудником Д.И. Третьяковым 15.03.2004 г. Авторы выражают Д.И. Третьякову глубокую благодарность. 7 18 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 5. кондратене, о.п. Некоторые методические особенности и погрешности спорово-пыльцевого анализа на примере разреза Куркляй (Литовская ССР) // Палинология в континентальных и морских геологических исследованиях. Рига, 1976. С. 142–148. 6. Микляев, А.М. Каменный-железный век в междуречье Западной Двины и Ловати. Автореф. дисс. … докт. ист. наук. СПб., 1992. 7. Мусина, г.в. Значение данных о сохранности пыльцевых и споровых оболочек для биостратиграфических исследований // Палинология в СССР. М., 1980. С. 78. 8. Мусина, г.в. Формирование спорово-пыльцевого комплекса в процессе литогенеза. Автореф. дисс. канд. геол.-мин. наук. Свердловск, 1982. 9. Мусина, г.в., Сахибгареев, Р.С. О литогенетических факторах разрушения пыльцы и спор // Биостратиграфические аспекты в палинологии (методика и интерпретации). Тюмень, 1981. 10. Мусина, г.в., Сахибгареев, Р.С. Влияние условий седиментации на сохранность пыльцы и спор // Проблемы современной палинологии. Новосибирск, 1984. С. 34–41. 11. нейштадт, М.И. История лесов и палеогеография СССР в голоцене. М., 1957. 12. Пыльцевой анализ. М., 1950. 13. Седин, А.А. Никодимовское городище раннего средневековья в Восточной Белоруссии. // Труды VI Международного конгресса славянской археологии. Т. 3. М., 1997. С. 279–289. 14. Станкевич, я.в. К истории населения Верхнего Подвинья в I и начале II тыс. н. э. // МИА. № 76. М., 1960. 15. Тюремнов, С.н. Сохранность пыльцы и спор в торфяных и озерных отложениях голоцена // К первой палинологической конференции (Таксон, США). М., 1962. С. 49–65. 16. Тюремнов, С.н., Березина, н.А. Использование спорово-пыльцевого анализа почв при палеофитологических исследованиях // Вестник МГУ. Серия биология, почвоведение. № 3. 1973. С. 65–70. 17. Шадыра, в.I. Гарадзiшча Вышадкi Гарадоцкага раёна // ГАЗ. № 20. 2005. С. 73–81. 18. Шмидт, Е.А. О земледелии в верховьях Днепра во второй половине I тыс. н.э. // Древние славяне и Киевская Русь. Киев, 1989. С. 70–74. 19. Штыхов, г.в. Археологическая карта Белоруссии. Памятники железного века и эпохи феодализма. Мн., 1971. 20. Штыхов, г.в. Отчет о раскопках в Витебске и обследовании археологических памятников в Витебском и Городокском районах в 1972 г. / АА ІГ НАН Беларусі. Спр. № 413. Мн., 1972. Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 19 21. Штыхов, г.в. Отчет о работах Полоцко-Витебского отряда в 1974 г. / АА ІГ НАН Беларусі. Спр. № 477. Мн., 1974. 22. Штыхаў, г.в. Лужасна // Археалогiя i нумiзматыка Беларусi: Энцыклапедыя. Мн., 1993. С. 375. 23. Штыхаў, г.в. Лужаснянскi археалагiчны комплекс каля Вiцебска // Ранние славяне Белорусского Поднепровья и Подвинья / МАБ. № 8. 2003. С. 256–274. 24. Физическая география Витебской области. Витебск, 2004. 25. Фляксбэргер, к. Зёрны з Банцароўскага гарадзішча пад Менскам // Працы. Т. ІІІ. Мн., 1932. С. 163–166. 26. черепанов, С.к. Сосудистые растения России и сопредельных государств. СПб., 1995. 27. Skvarla, J.J., Rowley, J.R., Chissoe, W.F. Corroded Exines from Havinga’s Leav Mold Experiment. SEM // Palynology. № 20. 1996. P. 45–57. 28. Königsson, l.-K., Possnert, G., Hammar, Th. Economical and Cultural Changes in the Landscape Development at Novgorod, Russia // Tor. Bd. 29. 1997. P. 353–385. Ivan Eremeev, Olga Dzyuba, Olga Lisitsyna, Tatjana Buben’ko, Piotr Podgurskij New Evidence of Initial Agriculture in the Western Dzvina Basin Multidisciplinary investigations target at the evidence of the initial agriculture were conducted by Russian and Belarusian scholars in 2004–2005 in the Vitebsk area. They included the sampling and testing the peat bog, located close to the Early Iron Age Luzhesno hill-fort. The botanical and pollen analyses controlled by radiocarbon dating provided the full sequence of vegetation development for entire period of Holocene. The occurrence of cultivated cereals (wheat and rye) as well as weeds is acknowledged starting with the final stage of the Subboreal period (mid-2nd Millennium BC), much earlier than had been previously hold. The common occurrence of rye (cf. Secale sp.) and wheat (cf. Triticum sp.) corresponds to the final stage in the hill-fort’s existence (4th–7th centuries AD). 20 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 1. Область исследований в Витебском Подвинье. На врезке: ландшафтная схема окрестностей городища Лужесно. Пунктиром выделены пяти- и десятикилометровые ресурсные зоны поселения. Цифрами обозначены: 1 – области холмисто-моренного рельефа (преобладают валунные суглинки и супеси), 2 – озерно-ледниковые равнины (пески, супеси, суглинки), 3 – флювиогляционные равнины (пески, супеси) Fig. 1. Territory studied in the Vitebsk Dzvina Region. Landscape scheme of the Luzhesno hill-fort neighborhoods. Dotted lines – five and ten kilometer radii circles around the site. With numbers are marked: 1 – hummocky moraine plain, 2 – ice-dammed lake plane, 3 – fluvio-glacial plain Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 21 Рис. 2. Городище Лужесно (глазомерный план И.И. Еремеева). Местоположение разреза указано стрелкой. Пунктиром указано направление предполагаемой дороги Fig. 2. Hill-fort Luzhesno (plan made by Ivan Eremeev). Location of the sondage is marked by the pointer. Direction of the supposed road is indicated by the dotted line 22 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 3. Городище Лужесно (вид с юго-запада) Fig. 3. Hill-fort Luzhesno (view from the South-East) Рис. 4. Местоположение разреза в торфянике у подножия городища Лужесно. Вид с запада Fig. 4. Location of the sondage near the foot of the hill-fort. View from the West Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 23 Рис. 5. Городище и селище Лужесно: 1–10 – лепная керамика второй половины І тыс. н.э., 11 – бронзовая подвеска из культурного слоя городища, 12 – полуземлянка на неукрепленном поселении к северу от городища (по Г.В. Штыхову) Fig. 5. Hill-fort and settlement Luzhesno: 1–10 – hand made pottery of the second half of the 1st Millennium A.D., 11 – bronze pendant from the cultural layer of hill-fort, 12 – subterranean building on the unfortified settlement to the North from the hill-fort (after Georgij Shtyhov) 24 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 6. Городище Лужесно. Разрез на торфянике у подножия городища. Западная стенка разреза Fig. 6. Hill-fort Luzhesno. Sondage on the peat-bog near the foot of the hill-fort. Western profile of sondage Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 25 Рис. 7. Городище Лужесно. Образец из торфяника в контейнере перед упаковкой. Удаление лишнего слоя торфа Fig. 7. Hill-fort Luzhesno. Sample from the peat-bog in container before packing. Moving away of superfluous peat layer Рис. 8. Городище Лужесно. Образец торфа после упаковки Fig. 8. Hill-fort Luzhesno. Sample of peat after packing 26 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 9. Разрез торфяника у подножия городища Лужесно. Радиоуглеродные датировки верхней толщи торфяника, несущей следы антропогенного воздействия (насыщенной песком) Fig. 9. Sondage on the peat-bog near the foot of the hill-fort Luzhesno. Radiocarbon dating of the upper layer of peat-bog with the signs of the antropogenic influence (satiated with sand) Рис. 10. Радиоуглеродные датировки по торфянику у подножия городища Лужесно. Калибровка проводилась по программе OxCal v3.9 Fig. 10. Radiocarbon dating of the peat-bog near the foot of the hill-fort Luzhesno. Calibration was realized with the program OxCal v3.9 Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 27 Рис. 11. Разрез торфяника у подножия городища Лужесно. Ботанический состав, радиоуглеродный возраст и степень разложения образцов торфа. Таблица составлена О.В. Лисицыной по результатам ботанического анализа, выполненного И.И. Сергеевой. Выделенные участки хронологической и литологической шкалы соответствуют на спорово-пыльцевой диаграмме предполагаемым периодам земледельческой активности Fig. 11. Sondage of the peat-bog near the foot of the hill-fort Luzhesno. Botanical composition, radiocarbon age and decomposition degree of peat samples. Table is worked out by Olga Lisitsyna on the results of the botanical analyses, made by I. Sergeeva. Picked out parts of chronological and lithologic scale corresponds on pollen diagram to supposed agricultural activity 28 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 12. Спорово-пыльцевая диаграмма разреза низинного болота, расположенного у подножия городища Лужесно. Выделенные участки диаграммы отражают активизацию земледельческой деятельности Fig. 12. Sporo-pollen diagram of sondage of low peat-bog near the foot of the hill-fort Luzhesno. Picked out parts of diagram reflects activation of agricultural activity Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … пласт квадрат название растений количество зерен 2/36 Triticum – пшеница 1 2/38 Triticum – пшеница Fabaceae – бобовые 3 + 1 фрагмент 1 фрагмент 2/39 Triticum – пшеница 1 + 1 фрагмент 2/43 Triticum – пшеница 1 2/46 Triticum – пшеница Chenopodium album – лебеда обыкновенная 2 1 2/47 Triticum – пшеница Hordeum – ячмень 6 1 2/48 Triticum – пшеница Fabaceae – бобовые 2 + 2 фрагмента 1 2/54 Triticum – пшеница 3 2/55 Triticum – пшеница Ranunculus – козелец Fabaceae – бобовые 2 1 1 фрагмент 29 Рис. 13. Карбонизированные зерна растений из предматерикового слоя городища Новое Село (Витебская область, Сенненский район) Fig. 13. Carbonized plant grains from the pre-basic earth level of the hill-fort Novoe Selo (Vitsebsk region, Senno district) 30 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 14. Городище Новое Село. Земледельческие орудия Fig. 14. Hill-fort Novoe Selo. Agricultural tools Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 31 Табл. 1. Микрографии спор, выделенных из отложений разного возраста торфяника близ деревни Лужесно: 1–1а – Lycopodium sp., спора, снятая на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 0–1Лу, гл. 0,00–0,01 м), 2–2а – Lycopodium sp., спора, снятая на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 34–35Лу, гл. 0,34–0,35 м), 3–3g – Botrychium sp., спора, снятая в разных положениях на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 49–50Лу, гл. 0,49–0,50 м), 4–4b – Polypodiaceae gen. indet., хорошо видна поверхность споры, поврежденная микроорганизмами, снятая на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 79–80Лу, гл. 0,79–0,80 м) Tabl. 1. Angiosperm pollen from the peat-bog near hill-fort Luzhesno 32 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Табл. 2. Микрографии пыльцевых зерен голосеменных растений, выделенных из отложений разного возраста торфяника близ деревни Лужесно: 1–1d – тератоморфное пыльцевое зерно Pinus sp., экваториальное (1–1d) и полярное (1–1b) положения светового микроскопа (Обр. 0–0,1Лу, гл. 0,00–0,01 м), 2–2а – смятое тератоморфное пыльцевое зерно Picea sp., экваториальное положение, снятое на разных глубинах резкости светового микроскопа (Обр. 34–35Лу, гл. 0,34–0,35), 3–3а – рваное пыльцевое зерно Picea sp., полярное положение, снятое на разных глубинах резкости светового микроскопа (Обр. 34–35Лу, гл. 0,34–0,35) Tabl. 2. Angiosperm pollen from the peat-bog near hill-fort Luzhesno Иван Еремеев, Ольга Дзюба, Ольга Лисицына, Татьяна Бубенько … 33 Табл. 3. Микрографии пыльцевых зерен покрытосемянных растений, выделенных из отложений разного возраста торфяника близ деревни Лужесно: 1–1c – тератоморфное пыльцевое зерно Alnus sp. с хорошо видной нетипичной «сдвоенной» апертурой (стрелка), снятое в разных положениях на разных глубинах резкости микроскопа, полярное (1) и экваториальное (1а–1с) положения (Обр. 1–4Лу, гл. 0,01–0,04 м), 2–2c – пыльцевое зерно Alnus sp. с сильно измененной (возможно, в процессе фоссилизации) скульптурой экзины, снятое на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 34–35Лу, гл. 0,34–0,35 м), 3 – пыльцевое зерно Tilia sp. с хорошо различимой однослойной экзиной (Обр. 9–10Лу, гл. 0,09–0,10 м), 4–4b – трехразноапертурное зерно Tilia sp. с хорошо видными повреждениями оболочки зерна, скорее всего, бактериологического характера (Обл. 69–70Лу, гл. 0,69–0,70 м), 5–7 – пыльцевые зерна Poaceae fam., gen. indet (Обр. 29–30Лу, гл. 0,29–0,30 м, Обр. 44–45Лу, гл. 0,44–0,45 м) Tabl. 3. Angiosperm pollen from the peat-bog near hill-fort Luzhesno 34 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Табл. 4. Микрографии зерен покрытосемянных растений, выделенных из отложений разного возраста торфяника близ д. Лужесно: 1–1d – пыльцевое зерно Centaurea sp., снятое на разных глубинах резкости микроскопа, экваториальное (1–1b) и полярное (1c–1d) положения (Обр. 4–5Лу, гл. 0,04–0,05 м), 2–2c – пыльцевое зерноValeriana sp., снятое на разных глубинах резкости микроскопа (2–2b) и фрагмент его оболочки (Обр. 14–15Лу, гл. 14–0,15 м), 3–3c – пыльцевое зерно Polygonum persicaria L., снятое на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 34–35Лу, гл. 0,34–0,35 м), 4–4b – пыльцевое зерно Plantago cf. laceolata L., снятое на разных глубинах резкости микроскопа (4–4b) и фрагмент того же зерна в области одной из апертур (4с (Обр. 49–50Лу, гл. 0,49–0,50 м)), 5–5а – пыльцевое зерно cf. Sagittaria sp., снятое на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 84–85Лу, гл. 0,84–0,85 м), 6–6а – пыльцевое зерно Cyperaceae gen. Indet., снятое на разных глубинах резкости микроскопа (Обр. 109– 110Лу, гл. 1,09–1,10 м) Tabl. 4. Angiosperm pollen from the peat-bog near hill-fort Luzhesno Алексей Воронцов пАМяТнИкИ МощИнСкой кУльТУРы гУннСкого вРЕМЕнИ нА ТЕРРИТоРИИ окСко-донСкого водоРАЗдЕлА Несмотря на более чем столетнюю историю изучения памятников мощинской культуры, большинство связанных с ней важнейших вопросов далеки от разрешения. До сих пор не определены достаточно аргументированно ее хронологические рамки, отсутствует внутренняя периодизация, не решен вопрос о ее месте в системе этнокультурных процессов, проходивших на территории Восточной Европы в рассматриваемый период. Полученные за последнее время материалы позволяют перейти к решению этих проблем в рамках локальных групп, одна из которых рассматривается в настоящем исследовании. Она занимает территорию Окско-Донского водораздела, по сути дела соединяющего два крупных культурно-географических региона – лесостепное Подонье и Верхнее Поочье, и в позднеримское время представляла собой контактную зону (рис. 1). Согласно современному административно-территориальному делению большая ее часть относится к территории Тульской области, за исключением югозападного участка, расположенного в Орловской области. На основании данных новейших исследований памятники мощинской культуры Окско-Донского водораздела разделены автором на четыре культурнохронологических горизонта: – середина – вторая половина III в., – конец III – первая половина IV в., – вторая половина IV в. – конец IV–V вв. Последнему из них и посвящена данная статья. Список исследованных объектов, относящихся к этому периоду, невелик, поэтому предлагаемые построения не претендуют на полноту и представляют собой лишь первую попытку обобщения собранного материала. В настоящее время мы располагаем следующими материалами гуннского времени, происходящими с территории Окско-Донского водораздела: комплекс постройки 3 со Щепиловского городища (раскопки автора 2004 г.), комплексы построек 5 и 7 с Борисовского городища (раскопки автора 1999 г.), комплекс из раскопа 1 на городище Картавцево (раскопки автора 2003 г.), материалы из шурфа на Пореченском городище (раскопки автора 2005 г.), серия находок, не имеющих привязки к комплексам, происходящая из раскопов разных лет, подъемного материала и кладоискательских раскопок, с городищ Сенёво, Супруты, Картавцево, Щепилово (рис. 1). Наиболее ярким комплексом, имеющим хорошие основания для датировки, является постройка 3 из раскопа V на Щепиловском городище (рис. 4:I). Она представляет собой полуземлянку, заглубленную в культурный слой поселения до 0,5 м и сориентированную по сторонам света. Котлован имеет прямоугольную форму, размеры изученной части – 3,6×2,1 м. Стены постройки имели, по всей видимости, срубную конструкцию, поскольку следов столбов зафиксировано не было. Отопительное сооружение в изученной части отсутствовало. Постройка 3 представляет 36 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV собой стратиграфически наиболее поздний комплекс на городище, из числа относящихся к мощинской культуре, и перекрывает постройку 2, надежно датированную находкой фибулы второй половиной IV в. (рис. 4:1). Из находок наибольший интерес для датировки имеет плоская калачиковидная серьга (рис. 4:7). Она имеет выраженную дужку, плоскую широкую основную часть, украшенную мелким точечным орнаментом, и близка по форме к цельнолитым калачиковидным серьгам, получившим широкое распространение в степных памятниках гуннского круга с конца IV в. и существовавших вплоть до VII в. (Засецкая, 1994, c. 76; Богачев, 1996, c. 101–104). От большинства серег этого типа Щепиловская находка отличается плоским сечением. Наиболее близкой аналогией ей может служить плоская калачиковидная серьга с поселения Замятино 5, относящегося к верхнедонской группе памятников гуннского времени типа ЧертовицкоеЗамятино (Бирюков, 2004, c. 65, pис. 112:2; Обломский, 2004а, c. 146). Возможность проведения аналогий с материалами типа ЧертовицкоеЗамятино подтверждается активным участием мощинского населения в формировании этой группы памятников, что выражается в значительном проценте посуды мощинского типа в составе характерного для нее керамического комплекса (Обломский, 2004б, c. 148–153, 156, pис. 142). Подробный сравнительный анализ керамических комплексов мощинских памятников Окско-Донского водораздела гуннского времени и памятников типа Чертовицкое-Замятино будет приведен ниже. Намеченное направление культурных связей подтверждает еще ряд находок, к сожалению, не связанных с конкретными комплексами. Во-первых, это найденный на городище Щепилово костяной гребень (раскопки С.А. Изюмовой, 1952 г.), относящийся к типу III, варианту 2 по С. Томас (Thomas, 1960, s. 104–107). По мнению А.М. Обломского, форма вырезов, похожих на замочную скважину, являющаяся характерной чертой почерка мастера из косторезной мастерской, раскопанной на поселении Замятино 8, говорит в пользу того, что Щепиловский гребень вероятнее всего был сделан именно в этой мастерской (Обломский, 2004а, c. 144). Второй находкой является Т-образная фибула (рис. 10:8), подъемный материал с разрушенной части городища Супруты (Шеков, 1996). Интерпретация этой находки была предложена И.О. Гавритухиным (Гавритухин, 2005а) и коротко приводится в нашей совместной с ним работе, посвященной находкам фибул позднеримского и гуннского периодов на территории Окско-Донского водораздела (Гавритухин, Воронцов, в печати). Она сводится к следующему. Точных аналогий этой фибуле не известно. Ее своеобразие невозможно объяснить исходя из вариаций восточно- и центральноевропейских фибул, даже как комбинацию или переработку деталей из образцов разных типов. Особенно специфично сечение дужки, не предусмотренной даже в классификационных схемах фибул аналогичной схемы – Т-образных пружинных и со сплошным приемником. Но такое сечение дужки будет понятным, если предположить, что это попытка имитации «луковичных» провинциальноримских фибул с «раздутой» дужкой (Zwiebelknopffibel типа 5 или 6 по Keller 1971 – Pröttel 1991). Мастер не владел техникой пайки, поэтому эффекта массивной дужки достиг, придав ей необычное сечение. Мода на «разбухшие», внешне массивные дужки сложилась на фибулах Империи около середины IV в. (когда оформился тип 5; Pröttel 1991) и просуществовала по крайней мере до эпохи Юстиниана Великого (Гавритухин, 2002). Потребность иметь такое изделие могла появиться у заказчика, знакомого с образцами римской военной моды. Имитация изделий позднеримской военной Алексей Воронцов 37 моды в далёкой лесной зоне Восточной Европы документирована, например, рядом находок с памятников пражской культуры (Гавритухин, 2005б, с. 405). Территориально ближайшие образцы изделий этого круга известны на памятниках типа Чертовицкое – Замятино (Гавритухин, 2004). Сказанное как позволяет относить рассматриваемую супрутскую фибулу к изделиям мастеров лесной зоны, не исключая местных, так и считать ее вещью полученной через соседей, вполне вероятно, верхнедонских. Другую по происхождению группу находок представляет найденный в постройке 3 со Щепиловского городища топор, который относится к категории узколезвийных проушных, так как имеет слабо расширяющееся лезвие шириной до 5 см (рис. 4:10). Особенностями его конструкции являются уплощенный, очень широкий в плане треугольный клин и увеличенный в обе стороны обух, переходящий в щековицы, имеющие слабо выраженные «выступы» – заострения в обе стороны. Контекст находки (стратиграфическое положение постройки, находка в комплексе плоской калачиковидной серьги) позволяет датировать его в рамках кон. IV–V вв. Впервые два подобных топора на территории Верхнего Поочья были найдены на городище Мощины. В монографии Т.Н. Никольской они были отнесены к раннеславянскому горизонту (Никольская, 1959, c. 59, pис. 24:4, 5), в силу того, что, по всей видимости, не были связаны с каким либо комплексом мощинской культуры. В последнее время список находок на Верхней Оке расширился за счет клада из трех подобных топоров в мощинской яме на городище Воротынск (раскопки Г.А. Массалитиной), что позволило уверенно связать их с этим кругом древностей. Из клада опубликован только один топор (Нигматуллин, Прошкин, Массалитина, Хохлова, 2005, c. 122, pис. 133:25), но благодаря любезности автора раскопок мне удалось ознакомиться со всеми тремя экземплярами. Известны находки топоров этого типа и на рязано-окских могильниках, в частности, в погребениях № 19 и 24 могильника Заречье 4, датирующихся концом IV–V вв. (Ахмедов, Белоцерковская, 1996, c. 133, 135, 139–140, pис. 21: 5; 22: 3). За пределами Поочья наиболее близкие аналогии этой группе находок происходят из восточнолитовских курганов (Казакявичус, 1988, c. 78–81). Это так называемые «топоры со щековицами-выступами по обеим сторонам проуха», которые относятся В. Казакявичюсом к категории боевых и имеют широкую дату в рамках V–IX вв. Автором не приводится никаких признаков, которые могли бы позволить выделить хронологические варианты топоров этого типа, к тому же в приведенных прорисовках зачастую отсутствует верхняя проекция. Тем не менее, возможно указать, что приводимая им в качестве одного из наиболее ранних экземпляров находка из погребения № 1 кургана № 2 могильника Цегельня имеет слабо выраженные «выступы» – заострения на щековицах, подобные экземплярам с территории Поочья, в отличие от других приведенных топоров (Казакявичус, 1988, c. 79. pис. 31:5). Аналогичные признаки имеет и топор из могилы № 3, кургана № 5 могильника Skersabalių, в целом датирующегося V–VII вв. (Šimėnas, 1998, p. 16). В специально посвященной находкам узколезвийных проушных топоров на территории Литвы работе А. Малонайтиса подобные находки отнесены к типу 9, датирующемуся V–X вв. (Malonaitis, 2001, s. 170, abb. 3). Несмотря на то, что автором активно используется более широкий набор признаков, в том числе форма клина в вертикальной проекции и форма отверстия (по его типологии окские находки имеют форму клина 1а), в случае с типом 9 малочисленность выборки (12 экземпляров, из которых в приведенном каталоге значится только 5) не позволила ему выделить хронологических признаков, ограничившись констатацией наличия у учтенных топоров различных форм клина. 38 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Топоры, происходящие с Мощинского городища, неоднократно рассматривались М.М. Казанским в качестве примера проникновения «балтского» по происхождению импортного оружия в лесную зону Восточной Европы в эпоху великого переселения народов (Казанский, 1999, с. 408; Kazanski, 2000, s. 203, fig. 2:11). В последнее время эта категория находок была им исключена из списка импортов и отнесена к «автохтонным» видам оружия (Казанский, в печати). Этот вывод основан на том, что «подобные топоры» бытуют вплоть до X–XI вв. у поволжских финнов (Голубева, 1987а, табл. 43:5, 44:22; 1987б, табл. 52:19, 22). К этому можно добавить, что аналогичные приведенным М.М. Казанским поволжские топоры достаточно широко распространены в IX–X вв. и бытуют, в частности, среди славянских древностей на территории Окско-Донского водораздела (Григорьев, 2005, с. 76, рис. 29:1–4). Для нашего исследования важно то, что рассмотренные выше находки, имеющие яркие отличительные признаки (широкий клин, увеличенный обух, слабо выраженные выступы на щекавицах), образуют устойчивый тип, появляющийся и бытующий на территории Поочья в эпоху великого переселения народов. Местных прототипов он не имеет, приведенные литовские аналогии позволяют связать его появление с центральноевропейским влиянием, причем не обязательно балтским, поскольку в восточнолитовских курганах подобные изделия появляются синхронно и также не имеют местных прототипов. Центральноевропейские влияния, по всей видимости, отражает также найденная на городище Сенёво (раскопки А.С. Фролова, 1979 г.) фибула с длинной узкой ножкой, сплошным приёмником и отверстием в дужке для оси пружины (рис. 10:7). В то же время она может быть использована и для подтверждения контактов населения Окско-Донского водораздела с верхнедонскими памятниками. Ее интерпретация подробно рассматривается в уже упоминавшейся работе, посвященной находкам фибул позднеримского и гуннского периодов на территории Окско-Донского водораздела (Гавритухин, Воронцов, в печати). Вкратце она сводится к следующему. Типологически близкие рассматриваемой находке фибулы были выделены И.О. Гавритухиным в тип Вильканцы, датирующийся около середины – второй половины V в и распространенный среди ряда групп балтского населения в Мазурском Поозерье, в основном – в Сувалкии, в Центральной и Восточной Литве, районе озера Свирь в Белорусском Понеманье (Гавритухин, 1989; 2005б, с. 406). Для рассмотрения контекста фибулы из Сенёво также важны фибулы типов 43 и 44 по М. Шульце, явно связанных с типом Вильканцы. Это фибулы той же конструкции, с аналогичной спинкой, но имеющие длинную ножку или короткую ножку, но с приёмником не просто отогнутым, а сделанным в виде коробочки-пенала (Schulze, 1977). В то же время, своеобразие фибуле из Сенёво придают довольно массивные бронзовые цилиндрики, надетые на концы оси пружины. Единственный известный нам культурный круг, где фибулы с бронзовыми цилиндриками на концах оси пружины представлены довольно выразительным рядом – Подонье. На активно контактировавших в эпоху великого переселения народов памятниках этого региона – Танаисе и типа Чертовицкое – Замятино этот признак присутствует у фибул двух типов. В этом регионе в настоящее время выявлены свидетельства возможных контактов с территорией распространения фибул типа Вильканцы и типов 43 и 44 по М. Шульце (Schulze, 1977). Очевидно, что рассматривать сенёвскую находку необходимо в рамках дальних связей между донскими и понеманскими культурами, опосредованных группами верхнеокского и верхнеднепровского населения. Место изготовления фибулы Алексей Воронцов 39 из Сенёво определяется неоднозначно. Возможно, она – импорт из Подонья. Не исключено и её местное производство. Наиболее вероятное время производства её приходится на середину или вторую половину V в., не исключая актуальность аналогичных вещей и несколько позднее. Из материалов, происходящих с городища Картавцево, наиболее интересна находка подвески, относящейся к группе украшений, выполненных из тонких серебряных листов, украшенных крупным пуансоном. Она имеет полукруглую форму, приклепанное сделанное из бронзовой пластины ушко и была украшена тремя крупными выпуклинами, образующими треугольник (рис. 10:3). Из постройки 4 с городища Борисово, вероятнее всего относящейся к горизонту второй половины IV в., происходит аналогичная подвеска, имеющая на месте выпуклин отверстия (по всей видимости, из-за плохой сохранности). Кладоискателями на Картавцевском городище был найден целый клад из украшений этого стиля. Кроме девяти аналогичных описанной подвесок в него входили две крупные трапециевидные подвески с проволочными колечками для подвешивания, украшенные одной выпуклиной в центре, три ведерковидные подвески и набор красных и зеленых пастовых бус. Полных аналогий украшениям этого стиля мне не известно. Находки, которые могут быть привлечены для обоснования датировки этого памятника, к сожалению, найдены также кладоискателями. Часть из них была уже мною опубликована как пример возможной поздней датировки слоев мощинских городищ (Воронцов, 2003). В их число входит крупная фибула, относящаяся к группе Т-образных пружинных (рис. 10:1). Она сделана из бронзы, имеет длину 8,7 см, по всей видимости, пружинную конструкцию (пружинный механизм и игла утрачены), дугообразную массивную спинку, орнаментированную поперечными полосами, биконическую кнопку на головке, трапециевидную ножку со скругленным основанием, орнаментированную по периметру полосой диагональной прочерченной сетки, короткий сплошной приемник. Единственная близкая ей аналогия происходит с городища Серенск, из раскопок И.К. Фролова, и интерпретирована автором находки как один из вариантов окских крестовидных фибул V–VII вв. (Фролов, 1970, с. 81, рис. 1:1). И.Р. Ахмедов и М.М. Казанский предлагают рассматривать ее в контексте переработок в западнобалтийском и центрально-европейском мире (в первую очередь в междуречье Вислы и Эльбы) римских т-образных фибул, поскольку, за исключением общих элементов конструкции, никаких специфических, характерных для окских крестовидных, черт на этой фибуле не прослеживается (Ахмедов, Казанский, 2004, с. 174). Предлагаемая ими датировка серенской фибулы – V в. На сегодняшний день можно констатировать, что фибулы из Картавцево и Серенска образуют некую локальную группу на верхней Оке, но поскольку обе они не имеют ни четкой привязки к комплексам, ни аналогий за пределами этой территории, дальнейшее решение вопроса об их хронологии и культурной принадлежности пока невозможно. Кроме фибулы интерес представляет дротовый несомкнутый, круглого сечения браслет с утолщенными концами. Концы имеют подквадратное сечение со скругленными углами, орнаментирован прочерченными косыми крестами и поперечными полосами (рис. 10:2). Наиболее близкие территориально аналогии ему известны на позднедьяковских памятниках и рязано-окских могильниках. Согласно данным И.Р. Ахмедова и М.М. Казанского, подобные браслеты появляются на верхней и средней Оке в гуннское время и становятся неотъемлемой чертой воинской моды V в. (Ахмедов, Казанский, 2004, с. 176). 40 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Некоторые находки на Картавцевском городище, в частности найденный на нем кладоискателями комплекс накладок геральдического типа, датирующийся VII в., позволяют предположить его существование и в более позднее время (рис. 10:4, 5 (Воронцов, 2003)). Кроме вышеописанных, важных для датировки предметов, в рассмотренных слоях и объектах присутствуют и более массовые типы находок. Типичными для этого культурно-хронологического горизонта, как и для более ранних древностей региона, являются находки битрапециевидных лощеных пряслиц с очень широким каналом и ножей с переходом от спинки в черешок без уступа (рис. 4:6; 7:8–10; 8:1; 10:6). Если суммировать доступные нам немногочисленные данные о постройках этого культурно-хронологического горизонта, можно утверждать следующее. В конце IV–V вв. на территории Окско-Донского водораздела продолжают использоваться появившиеся во второй половине IV в. подпрямоугольные наземные постройки площадью до 20 кв.м с полом, представляющим собой вымостку из небольших известняковых камней и очагом открытого типа (типа постройки 2 с городища Щепилово (рис. 4:I)). Так же, как и в более раннем горизонте, с постройками связаны небольшие округлые хозяйственные ямы, расположенные внутри них либо в непосредственной близости. Кроме того, постройка 3 со Щепиловского городища говорит о появлении прямоугольных полуземлянок, заглубленных до 0,5 м, размеры которых и конструкция отопительных сооружений в настоящее время не ясны. Отчасти подтверждают это материалы шурфа на городище Поречье. Изученная здесь часть прямоугольного заглубленного в культурный слой на 0, 35 м сооружения, давшего характерный для гуннского времени керамический материал, может интерпретироваться как часть аналогичной полуземлянки. На памятниках мощинской культуры левобережья верхней Оки в последнее время изучен ряд полуземлянок, в частности на поселении Дешовки 2 (Нигматуллин, Прошкин, Массалитина, Хохлова, 2005, с. 120). Там были изучены остатки четырех полуземлянок, заглубленных в материк до 0,6 м, почти квадратных в плане, размерами около 3,8×4 м, в качестве отопительных сооружений имевших очаги. К сожалению, фрагментарность керамического материала и отсутствие в этих объектах датирующих находок не позволяют в настоящее время их точно датировать. Далее необходимо охарактеризовать керамический материал, типичный для памятников этого культурно-хронологического горизонта. В первую очередь необходимо отметить, что крайняя малочисленность выборки и фрагментированность находок не позволяют в достаточной мере провести статистический анализ и охарактеризовать пропорции сосудов. Тем не менее, удалось выявить характерные признаки и получить устойчивый характерный набор типов посуды памятников гуннского времени территории Окско-Донского водораздела. Анализ проведен на основе разработанной типологии (Приложение 1, рис. 2, 3). В гуннское время на памятниках мощинской культуры Окско-Донского водораздела продолжает свое существование ряд типов, характерных для более ранних горизонтов. В число их входят: существующие на протяжении всех выделенных периодов горшки типа III.1 (рис. 5:5; 9:9), появляющиеся на рубеже III–IV вв., горшки типа V.2 (рис. 5:2; 7:6), приобретающие, правда, характерную особенность – утоньшенный край венчика; появляющиеся в то же время миски типа III (рис. 6:1–3; 9:4); миски типа IV (рис. 6:8–10; 9:1), родственные горшкам типа III.1, и глиняные сковороды (рис. 6:6, 7; 7:7; 9:6). Горшки типа I.2, появляющиеся во 2-ой половине IV в., получают более заметное утолщение стенки в районе перехода от низа венчика к плечику и более выраженный утоньшенный верх венчика (рис. 5:6; 9:8). Алексей Воронцов 41 Прекращают свое существование характерные для третьего культурнохронологического горизонта горшки типов I.1, II, III.2, IV.1, V.1, миски типа V. Несмотря на приведенный большой список типов керамики переходящих в гуннское время из более ранних горизонтов, этот период характеризуется большим количеством инноваций. Так, в этот период появляются горшки типов IV.2, V.3, V.4, VI. Кроме того, в комплексах гуннского времени появляются миски-плошки (рис. 6:4, 5; 9:3), зафиксированные прежде только в материалах середины – второй половины III в. Горшки типа IV.2 вместе с сосудами типа IV.1 и мисками типа III входят в состав выделенных Г.А. Массалитиной специфических форм керамики мощинского типа (Массалитина, 2003, с. 159–160, 162–163). Их главное отличие состоит в заметном утолщении стенки в начале плечика, за счет чего получается резкий, через уступ, «подчеркнутый» переход к плечику и утоньшенном верхе венчика (рис. 5:4; 9:2). Горшки типа V.3 являются развитием типа V.2, так же, как и вышеописанные формы, отличающиеся заметным утолщением стенки в начале плечика (рис. 5:1, 2; 9:7). Тип V.4 наряду с этим признаком имеет характерное для типа IV.2 очень короткое плечико и утоньшенный верх венчика (рис. 7:5). Тип VI из всего массива характерной для мощинской культуры керамики отличается наличием декоративного ребра в верхней части плечика и по форме более всего близок типу V.3, отличаясь характером и местом расположения «акцента» (рис. 7:4; 9:5). Часто имеет утоньшенный верх венчика. Для большинства типов керамики памятников гуннского времени территории Окско-Донского водораздела характерен утоньшенный верх венчика (соотношение толщины венчика в основании и в его верхней части составляет 1:2), что позволяет использовать этот признак при работе с сильно фрагментированными коллекциями, поскольку доля подобных венчиков составляет более 50 %. Среди выделенных комплексов встречены лишь единичные фрагменты груболепных горшков, имеющих орнаментацию (рис. 5:6). Она продолжает зафиксированную в более ранних слоях традицию, при этом прослеживается явная тенденция к сильному сокращению числа орнаментированных сосудов. Нетрудно заметить общую линию развития, реализованную в керамическом комплексе памятников эпохи великого переселения народов на рассматриваемой территории. Это усиление и дальнейшее развитие тенденции к утолщению стенки в начале плечика, за счет чего часто получается резкий, через уступ, «подчеркнутый» переход к плечику, и утоньшению верха венчика. Вследствие этого появляется большое количество новых типов и вариантов горшков, позволяющих отличать керамический набор этого горизонта от комплексов предшествующих периодов (рис. 3). Далее представляется целесообразным провести сравнительный анализ керамики конца IV–V вв. с территории Окско-Донского водораздела и выделенных А.М. Обломским верхнеокских компонентов в составе керамического комплекса памятников типа Чертовицкое-Замятино (Обломский, 2004б, с. 148–156, табл. 1, рис. 134, 142, 144). Это позволит, с одной стороны, подтвердить достоверность выделенных нами типов керамики гуннского времени, а с другой стороны продолжить аргументацию в пользу существования тесных культурных связей между этими группами памятников. К мощинской традиции А.М. Обломским, во-первых, возводятся горшки типа I, 1, а, а имеющие под венчиком уступ (Обломский, 2004б. с. 149). По нашей типологии им соответствуют сосуды типов V.2 и V.3. Для сосудов, аналогичных 42 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV типам IV.2 и V.4, автору даже пришлось вводить новый таксон – I, 6, поскольку они имеют серьезные отличия от форм позднезарубинецко-киевского круга и имеют явное мощинское происхождение (Обломский, 2004б, с. 148). По поводу встреченных на памятниках типа Чертовицкое-Замятино горшков, аналогичных типу III.1 (тип I, 1, в по А.М. Обломскому). Существует мнение А.П. Медведева и Д.В. Акимова о том, что они происходят из местной керамической традиции первых веков н.э. Но А.М. Обломский склоняется в пользу их верхнеокского происхождения, поскольку верхнедонская традиция изготовления подобных сосудов прекращается в III в. (Медведев, 1998, с. 58; Обломский, 2004б, с. 149, 150, рис. 144:6–9). Не исключается мощинское происхождение и для верхнедонских сосудов типа II, 3 имеющих в верхней части профиля декоративное ребро (Обломский, 2004б, с. 151). В типологии керамики Окско-Донского водораздела ему соответствует тип VI. Вслед за А.М. Обломским нами было отмечена их близость горшкам типа V.3. Отмечены на верхнедонских памятниках и миски типов III и IV (типы 3 и 4 лощеной столовой посуды по А.М. Обломскому), отнесенные автором к посуде верхнеокского происхождения, а также сковородки и миски-плошки, отнесенные к киевской традиции, и сосуды типа I, 3, a (тип I.2 по нашей типологии (Обломский, 2004б, с. 148, 151, 152, рис. 136:7, 8; 144:6–9)). Приведенные данные свидетельствуют о том, что выделенные нами типы керамики, характерные для мощинских памятников гуннского времени территории Окско-Донского водораздела, находят полные аналогии среди верхнеокского компонента керамического комплекса памятников типа Чертовицкое-Замятино, датировка которых концом IV–V вв. не вызывает сомнений. Это косвенно подтверждает правильность и работоспособность предложенной нами классификации. Поскольку не вызывает сомнения тот факт, что мощинское население непосредственно присутствовало на памятниках типа Чертовицкое-Замятино, можно предположить, что некоторые инновации в керамической традиции населения Окско-Донского водораздела связаны именно с этим культурным влиянием других существовавших на них групп населения. В частности, появление горшков типа VI с декоративным ребром в верхней части плечика, не имеющих прототипов в более ранних мощинских горизонтах, можно связать с влиянием керамической традиции киевской культуры, в которой широко представлены ребристые горшки. С этим же кругом можно связать «возвращение» в состав керамического набора мощинских памятников Окско-Донского водораздела мисок-плошек. Дальнейшее изучение вопроса взаимовлияния керамических комплексов мощинских памятников конца IV–V вв. и поселений типа Чертовицкое-Замятино представляется весьма перспективным и позволит уточнить и, возможно, расширить список зафиксированных взаимовлияний. Исходя из анализа приведённых фактов, можно сделать ряд выводов. Во-первых, можно констатировать, что мощинские городища Окско-Донского водораздела содержат слои конца IV–V вв., причем в большинстве случаев они продолжают последовательную хронологию сети городищ, сложившейся на рубеже III–IV вв. Они имеют достаточно яркие отличия от памятников более раннего культурно-хронологического горизонта по составу керамического и вещевого комплексов, а также в связи с появлением нового типа построек. Вторым важным выводом является наличие активных культурных связей с регионом верхнего Подонья, где в этот период существуют памятники типа Чертовицкое-Замятино. Благодаря тому, что мощинское население непосредственно Алексей Воронцов 43 проживало на верхнедонских памятниках, контакты не ограничивались заимствованием предметов, входящих в «престижный набор» (таких, как фибулы из Сенёво и Супрут и гребень со Щепилово), а влияли на формирование керамического комплекса. Возможно, зафиксированное появление на поселениях полуземлянок также может быть объяснено культурным влиянием верхнедонских памятников, где подобные сооружения известны (Обломский, 2004б, с. 155). Но для подробного анализа в настоящее время не хватает данных. Третий вывод касается того, что наряду с достаточно очевидными «южными» связями памятников Окско-Донского водораздела в конце IV–V вв. фиксируется и наличие культурного импульса из центральной Европы, в первую очередь со стороны групп балтского населения в Мазурском Поозерье, в основном – в Сувалкии, центральной и восточной Литве и Белорусском Понеманье. Этот культурный импульс необходимо рассматривать в рамках дальних связей между донскими и понеманскими культурами, опосредованных группами верхнеокского и верхнеднепровского населения. Материальными свидетельствами его являются фибула из Сенёво и распространение на верхней и средней Оке узколезвийных топоров с широким клином, увеличенным обухом и слабо выраженными выступами на щекавицах, в число которых входит и находка с городища Щепилово. Четвертым выводом может служить явное наличие культурных связей с культурой рязано-окских могильников, хотя и не таких обширных, как в более ранние периоды. Примером этому могут служить уже упоминавшиеся находки топоров, а также близкие по стилю окским крестовидным фибулам находки из Картавцево и Серенска, набор бус в составе клада из Картавцево и происходящая оттуда же находка браслета. В заключение необходимо заметить, что на ряде памятников сделаны находки, свидетельствующие о возможном наличии на них слоев VI–VII вв. Интересно то, что происходят они только с пунктов, расположенных в глубине лесной зоны на мелких притоках Оки, и полностью отсутствуют на более близких к границе лесостепи памятниках (например, бассейна реки Упы). По всей видимости, именно в этом регионе, к сожалению, слабоисследованном, следует искать памятники, которые смогут заполнить существующую в настоящее время хронологическую лакуну, включающую VI–VIII вв. вплоть до появления в регионе Окско-донского водораздела славянских поселений в начале IX в. (Григорьев, 2005). 44 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV пРИложЕнИЕ 1. Типология керамики памятников мощинской культуры окско-донского водораздела Нами предпринята попытка самостоятельной типологии керамического материала памятников мощинской культуры Окско-Донского водораздела, основанная на предложенных А.М. Обломским для памятников Днепровского лесостепного левобережья и Верхнего Подонья принципах (рис. 2). Отдельно графически представлена хронология существования типов (рис. 3). Керамика памятников мощинской культуры Окско-Донского водораздела включает в себя только лепную посуду. В ее состав входят горшки с грубой и лощеной поверхностью, миски, преимущественно имеющие лощеную поверхность, глиняные сковороды (диски) и миски-плошки. Материал представлен, в основном, фрагментами сосудов, целые формы редки. горшки Тип I представлен сосудами с отогнутым наружу высоким прямым венчиком (участок «а»), плавным переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), слабо выраженным плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным примерно на середине высоты сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Тип имеет два варианта. Вариант 1 имеет равную толщину стенок на протяжении всего профиля, в верхней части плечика и на шейке переход часто подчеркнут линиями орнамента, чаще всего двумя (прочерченного или отпечатком перевитой веревочки). Вариант 2 имеет заметное утолщение стенки в районе перехода от низа венчика к плечику и утоньшенный верх венчика. Тип II представлен сосудами с отогнутым наружу высоким прямым венчиком (участок «а»), резким, часто подчеркнутым переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), часто дополняемым четким ребром на месте этого перехода на внутренней поверхности профиля, слабо выраженным плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным примерно на середине высоты сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Тип III представлен сосудами с отогнутым наружу высоким прямым венчиком (участок «а»), резким, часто подчеркнутым переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), иногда дополняемым четким ребром на месте этого перехода на внутренней поверхности профиля, хорошо выраженным плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней трети сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Тип имеет два варианта. Вариант 1 имеет равную толщину стенок на протяжении всего профиля, от мисок типа IV отличается только пропорциями, часто неуловимыми на фрагментарном материале. Вариант 2 имеет заметное утолщение стенки в начале плечика, за счет чего получается резкий, через уступ, «подчеркнутый» переход к плечику. Тип IV представлен сосудами с прямым либо немного отогнутым наружу венчиком (участок «а»), резким, часто подчеркнутым переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), очень коротким, хорошо выраженным плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб Алексей Воронцов 45 «г»), расположенным в верхней части сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Тип имеет два варианта. Вариант 1 имеет равную толщину стенок на протяжении всего профиля. Вариант 2 имеет заметное утолщение стенки в начале плечика, за счет чего получается резкий, через уступ, «подчеркнутый» переход к плечику, часто утоньшенный верх венчика. Тип V представлен сосудами с отогнутым наружу высоким плавно изогнутым венчиком (участок «а»), плавным, часто подчеркнутым переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), хорошо выраженным выпуклым плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней трети сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Имеет ряд вариантов, отличающихся оформлением перегиба от венчика к плечику (перегиб «б») и верхней части плечика (верхняя часть участка «в»). Вариант 1 имеет равную толщину стенок на протяжении всего профиля и отличается отсутствием подчеркивания на участке перехода от венчика к плечику. Вариант 2 имеет равную толщину стенок на протяжении всего профиля и характеризуется слабо подчеркнутым или подчеркнутым только линией переходом от венчика к плечику. Подчеркивание часто смещается с перегиба «б» на верхнюю часть плечика. Вариант 3 отличается тем, что линию, подчеркивающую переход от венчика к плечику, дополняет уступ, полученный путем увеличения толщины профиля на небольшом участке ниже ее. Подчеркивание часто смещается с перегиба «б» на верхнюю часть плечика. Вариант 4 отличается очень коротким плечиком (аналогично типу IV) и так же, как вариант 3, характеризуется тем, что линию, подчеркивающую переход от венчика к плечику, дополняет уступ, полученный путем увеличения толщины профиля на небольшом участке ниже ее. Тип VI представлен сосудами с отогнутым наружу высоким плавно изогнутым венчиком (участок «а»), плавным, часто подчеркнутым переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), хорошо выраженным выпуклым плечиком, в верхней части которого расположено ребро (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней трети сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Ребро в верхней части плечика образуется за счет утолщения в этом месте стенки сосуда, венчик утоньшается в верхней части. Миски Тип I представлен сосудами без венчика (участок «а»), коротким, прямым вогнутым верхом (участок «в»), переходом через острое ребро на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней части сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»), некоторые экземпляры имеют выделенное снаружи массивное донце. Тип II представлен сосудами без венчика (участок «а»), коротким, прямым вертикальным верхом (участок «в»), переходом через острое ребро на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней части сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»), некоторые экземпляры имеют выделенное снаружи массивное донце. Тип III представлен сосудами без венчика (участок «а»), высоким, прямым вертикальным или слегка отогнутым верхом (участок «в»), переходом через острое 46 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV ребро на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней части сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»), некоторые экземпляры имеют выделенное снаружи массивное донце. Тип IV представлен сосудами с отогнутым наружу высоким прямым венчиком (участок «а»), резким, часто подчеркнутым переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), иногда дополняемым четким ребром на месте этого перехода на внутренней поверхности профиля, хорошо выраженным плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней трети сосуда, практически прямым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). От горшков типа III эти миски отличаются только пропорциями. Тип V представлен сосудами с плавно отогнутым наружу небольшим венчиком (участок «а»), плавным переходом от венчика к плечику (перегиб «б»), хорошо выраженным плечиком (участок «в»), округлым переходом на месте максимального расширения тела сосуда (перегиб «г»), расположенным в верхней трети сосуда, выпуклым участком от максимального расширения к донцу (участок «д»). Сковороды (диски) Представлены дисками с небольшим отогнутым наружу бортиком, часто скругленным. Внутренняя поверхность залощена. Миски-плошки Представлены сосудами конической формы с маленьким донцем на расширяющемся к низу кольцевом поддоне. Некоторые экземпляры залощены. Литература 1. Ахмедов, И.Р., Белоцерковская, И.в. Вещевые комплексы могильника Заречье 4 // Археологические памятники Окского бассейна. Рязань, 1996. С. 104–140. 2. Ахмедов, И.Р., казанский, М.М. После Аттилы. Киевский клад и его культурно-исторический контекст // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского времени и в раннем средневековье. СПб., 2004. С. 168–202. 3. Бирюков, И.Е. Материалы гуннского времени поселения Замятино 5 // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. М., 2004. С. 57–66. 4. Богачев, А.в. К эволюции калачиковидных серег IV–VII вв. в ВолгоКамье // Культуры Евразийских степей 2-ой половины I тысячелетия н. э. Самара, 1996. С. 99–114. 5. воронцов, А.М. К вопросу о поздней дате мощинской культуры // Куликово поле. Исторический ландшафт. Природа. Археология. История. Т. 1. Тула, 2003. С. 294–300. 6. гавритухин, И.о. Кодынские фибулы (типы и некоторые проблемы интерпретации) // Vakarų baltų archeologija ir istorija. Klaipėda, 1989. C. 78–85. 7. гавритухин, И.о. Фибулы византийского круга в Восточной Европе Алексей Воронцов 47 (I. Дунайско-иллирийские) // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. IX. Симферополь, 2002. С. 229–250. 8. гавритухин, И.о. Детали поясов «позднеримского воинского» стиля с поселения Замятино 10 // Острая Лука в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. М., 2004. С. 14–15. 9. гавритухин И.о. Фибула с городища Супруты // Europa Barbarica. Czwierć wieku archeologii w Masłomęczu. Lublin, 2005а. С. 113–115. 10. гавритухин, И.о. Комплексы пражской культуры с датирующими вещами // Archeologia o początkach Słowian. Kraków, 2005б. С. 403–461. 11. гавритухин, И.о., воронцов, А.М. Фибулы верхнеокско-донского водораздела: двучленные прогнутые, подвязные и со сплошным приемником // в печати. 12. голубева, л.А. Мордва // Финно-угры и балты в эпоху средневековья / Археология СССР. М., 1987а. С. 97–106. 13. голубева, л.А. Марийцы // Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М.а, 1987б / Археология СССР. С. 107–115. 14. григорьев, А.в. Славянское население водораздела Оки и Дона в конце I – начале II тыс. н.э. Тула, 2005. 15. Засецкая, И.п. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху. СПб., 1994. 16. казакявичус, в. Оружие балтских племен II–VIII веков на территории Литвы. Вильнюс, 1988. 17. казанский, М.М. О балтах в лесной зоне России в эпоху великого переселения народов // АВ. Вып. 6. 1999. С. 404–417. 18. казанский, М.М. Оружие «западного» и «южного» происхождения в лесной зоне России и Белоруссии в начале средневековья // в печати. 19. Массалитина, г.А. О специфическом типе верхнеокской керамики // Slavia Antiqua. T. XLIV. 2003. С. 157–165. 20. Медведев, А.п. III Чертовицкое городище (материалы 1-ой пол. I тыс. н.э.) // Археологические памятники Верхнего Подонья первой половины I тысячелетия н.э. Воронеж, 1998. С. 42–84. 21. нигматуллин, Р.А., прошкин, о.л., Массалитина, г.А., хохлова, Т.М. Древний Козельск и его округа. М., 2005. 22. никольская, Т.н. Культура племен бассейна верхней Оки в I тыс. н.э. М., 1959. 23. обломский, А.М. Хронология Замятинского археологического комплекса // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. М., 2004а. С. 144–147. 24. обломский, А.М. Замятинский археологический комплекс – «перекресток этнокультурных традиций» // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. М., 2004б. С. 148–163. 48 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 25. Фролов, И.к. Нижний слой городища у дер. Серенск // Древние славяне и их соседи. М., 1970. С. 80–82. 26. Шеков, А.в. Работы в Щёкинском и Дубенском районах Тульской области // АО 1995 г. М., 1996. С. 201–203. 27. Kazanski, M. Les armes Baltes et Occidentales dans la zone forestiere de l`Europe orientale a l`époque des grandes migrations // AB. Vol. 4. 2000. S. 199–212. 28. Malonaitis, A. Schmaläxte mit Naken in Litauen // AB. Vol. 5. 2001. S. 163– 182. 29. Schulze, M. Die spätkaiserzeitlichen Armbrustfibeln mit festem Nadelhalter. Bonn, 1977. 30. Šimėnas, V. Skersabalių pilkapyno 2-osios grupės tyrinėjimai 1997 metais // Archaeological investigations in Lithuania in 1996 and 1997. Vilnius, 1998. S. 165–167. 31. Thomas, S. Studien zu den germanischen Kämmen der römischen Kaiserzeit // Arbeits- und Forschungsberichte zur Sächsischen Bodendenkmalpflege. B. 8. Leipzig, 1960. S. 54–215. Alexej Vorontsov Moshchino Culture Monuments of Hun Time in Oka-Don Watershed In the article data about Moshchino Culture monuments of Oka-Don watershed in the end of the 4th–5th centuries is examined. Layers of Hun Time mostly continue chronology of hill-forts which arose at least on the border of the 3rd and 4th centuries. The only known exception is hill-forts Kartavtsevo which doesn’t contain layers belonging to the time earlier than the end of the 4th–5th centuries and isn’t included in the system of hill-forts of the earlier time. They’ve got quite glaring differences relatively to monuments of previous cultural and chronological horizon in pottery and complex of artifacts. Appearance of semi-dug-out equally with surface buildings also makes difference. Analysis of finds brings out active cultural connections with Upper Don Region where at this time monuments of Chertovitskoe – Zamiatino type exist. The material confirmations of these contacts are goods of so called «prestige collection», which include fibula from Seniovo and Supruty and comb from Shchepilovo and appearance of vessels with new shapes. To such innovations belong vessels with decorative rib in the upper part of shoulder and flat dishes. Also in the end of the 4th–5th centuries powerful cultural impulse coming from Central Europe is fixed, especially from groups of Baltic population of Mazur Lake Region (mostly in Suvalkiya), Central and Eastern Europe and from Belarusian Neman Region. This cultural contact is necessary to examine in limits of distant connections between cultures of Don and Neman Regions which are mediated by groups of inhabitants of Upper Oka and Upper Dnieper. Its material confirmation is represented by fibula from Seniovo and spreading in the Upper and Middle Oka Region of special type of narrowbladed axes. Алексей Воронцов 49 Рис. 1. Памятники мощинской культуры на территории Окско-Донского водораздела: 1 – городище Супруты, 2 – городище Поречье, 3 – городище Щепилово, 4 – городище Картавцево, 5 – городище Сенёво, 6 – городище Торхово, 7 – городище Ново-Клеймёново, 8 – городище Борисово Fig. 1. Monuments of Moshchino Culture on the territory of Oka-Don watershed: 1 – hill-fort Supruty, 2 – hill-fort Porechie, 3 – hill-fort Shchepilovo, 4 – hill-fort Kartavtsevo, 5 – hill-fort Seniovo, 6 – hill-fort Torhovo, 7 – hill-fort Novo-Klejmionovo, 8 – hill-fort Borisovo 50 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 2. Типология керамики мощинской культуры Окско-Донского водораздела Fig. 2. Typology of Oka-Don watershed Moshchino Culture pottery Алексей Воронцов Рис. 3. Хронология керамики мощинских памятников Окско-Донского водораздела Fig. 3. Chronology of Oka-Don watershed Moshchino Culture pottery 51 52 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 4. Постройки 2 и 3 из раскопа 2004 г. на городище Щепилово и найденные в них находки: I – планы и профили построек (а – дерн, б – темно-серый гумусированный суглинок, в – серый гумусированный суглинок, г – включения материкового суглинка, д – прокал, е – угли, ж – зола, з – камни, и – тракторный перемес), 1–10 – находки (нумерация соответствует плану (1, 2, 7–9 – бронза, 3, 4 – стекло, 5 – глина, 6, 10 – железо)) Fig. 4. Buildings 2 and 3, excavation area of 2004 on the hill-fort Shchepilovo and objects found in them: 1 – plans and profiles of buildings (a – turf, б – dark-grey humusised clay loam, в – grey humusised clay loam, г – inclusions of the basic earth level clay loam, д – bake, e – coals, ж – ashes, з – stones, и – tractor-mixed layer), 1–10 – finds (numbers correspond to plan (1, 2, 7–9 – bronze, 3, 4 – glass, 5 – clay, 6, 10 – iron)) Алексей Воронцов Рис. 5. Грубая лепная керамика из постройки 3 раскопа 2004 г. с городища Щепилово Fig. 5. Crude hand made pottery from the building 3, excavation area of 2004 on the hill-fort Shchepilovo 53 54 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 6. Лощеная лепная керамика из постройки 3 раскопа 2004 г. с городища Щепилово Fig. 6. Polished hand made pottery from the building 3, excavation area of 2004 on the hill-fort Shchepilovo Алексей Воронцов 55 Рис. 7. Лепная керамика и находки из постройки 5 раскопа 1999 г. с городища Борисово (1–11 – глина, 12 – серебро) Fig. 7. Hand made pottery and finds from the building 5, excavation area of 1999 on the hill-fort Borisovo (1–11 – clay, 12 – silver) 56 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 8. Находки из постройки 7 раскопа 1999 г. с городища Борисово (1, 3, 4 – глина, 2 – стекло, 5 – кость) Fig. 8. Finds from the building 7, excavation area of 1999 on the hill-fort Borisovo (1, 3–4 – clay, 2 – glass, 5 – bone) Алексей Воронцов Рис. 9. Лепная керамика из постройки 7 раскопа 1999 г. с городища Борисово Fig. 9. Hand made pottery from the building 7, excavation area of 1999 on the hill-fort Borisovo 57 58 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 10. Некоторые находки с поздних слоев памятников мощинской культуры Окско-Донского водораздела: 1–6 – городище Картавцево, 7 – городище Сенёво, 8 – городище Супруты (1–2, 4–5, 8 – бронза, 3 – серебро, бронза, 6 – глина, 7 – железо, бронза) Fig. 10. Some finds from the late layers of Oka-Don watershed Moshchino Culture: 1–6 – hill-fort Kartavtsevo, 7 – hill-fort Seniovo, 8 – hill-fort Supruty (1–2, 4–5, 8 – bronze, 3 – silver, bronze, 6 – clay, 7 – iron, bronze) Археалогія Эпохі Сярэднявечча Владимир Кулаков РАСКОПКи НА КАуПе в 2007 г. КуРгАН К140А/ Летом 2007 г. Балтийская экспедиция Института археологии Российской академии наук продолжила начатые в 1979 г. исследования комплексного памятника археологии Кауп (Зеленоградский район Калининградской области). Исследования осуществлялись в рамках проекта, совместного с Земельным Археологическим музеем (замок Готторф) и при финансовой поддержке Римско-Германской Комиссии Германского Археологического Института (Франкфурт-на-Майне). Комплексный памятник археологии, включающий открытое торговоремесленное поселение и связанный с ним курганно-грунтовой могильник, а также не менее трех грунтовых могильников V и XI–XII вв. (Kulakov, 2005, S. 55) расположен в северной части полуострова Самбия, в 2,5 км к югу от города Зеленоградска, на северной окраине поселка Моховое (ehem. Wiskiauten, широта: 54.9238889°, долгота: 20.4805556°). Кауп, как и его старший современник Трусо, занимает место на краю прусской племенной территории (рис. 1). В Северной Самбии, вокруг Каупа в результате многовековой распашки сохранились лишь незначительные фрагменты лесного покрова. В таком небольшом лесу (преимущественно – лиственном), носящем историческое название «Кауп», расположен курганно-грунтовой могильник, со времени своего открытия (3 августа 1865 г.) именуемый также «Кауп» (Wulff, 1865, S. 641–646). Языковеды предвоенного времени связывали этот топоним с литовским (возможно – куршским) словом kaūpas – «насыпная куча земли» (Gerullis, 1922, S. 8). Этот термин активно используется в обозначении всхолмлений при геологическом изучении Куршской косы, однако на косе такие «каупы» – небольшие, слабо сформированные конусообразные кучки песчаного грунта, никак не схожие с курганами. Тем не менее, немецкие археологи с завидным постоянством продолжают связывать топоним «Кауп» либо с упомянутым литовско-куршским «kaūpas», либо с прусским (скорее – литовским) словом «kapas/kapurn» – «могила/могильник» (La Baume, 1940, S. 1345; Mühlen, 1975, S. 14, 62). Как установлено известным русским лингвистом Владимиром Николаевичем Топоровым, в прусском языке существовало существительное «kaupiskan» – «торговля», генетически связанное с древнегерманским «kaup» – «торговля» (Топоров, 1980, с. 286). В современном словаре исландского языка, максимально близкого к языку древних скандинавов, находим: kaup n -s, ≡ 1) покупка; сделка; eiga ~ við e-n иметь (торговые) дела с кемлибо; vera til ~s продаваться; verða af ~unum не суметь осуществить сделку; 2) жалованье, заработок, зарплата; ◊ það er ~ ~s, ~s ~s одно приходится на одно, одно стоит другого; kaup||staður m торговое местечко, торговый городок; ~stefna f рынок, базар; ярмарка; ~sýsla f торговое предприятие (http://www.slovarus.info/isl.php?id). Возможно, что урочище Кауп своим происхождением может быть связано или с прусским, или с древнегерманским (скандинавским) понятием «торговля». Наличие большого количества импортных вещей в погребениях могильника Кауп и соответствующего поселения прямо свидетельствует о торговле, как об одном из важнейших (если не основном) видов занятий жителей Каупа. Таким образом, название урочища Кауп может быть отражением старого названия поселения эпохи викингов, сохранившегося (как и многие другие самбийские топонимы) на 62 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV протяжении многих веков. Хорошим аналогом такого названия может являться имя города в Дании (Кøbenhavn) и в Южной Норвегии (Kaupangr, рядом с ним – торгово-ремесленный пункт Skiringssal). Интересующий нас памятник археологии занимает лесное урочище (к настоящему времени лес имеет в плане форму неправильного ромба) в 3 км к югу от города Зеленоградска, на вершине мощной камовой возвышенности. Ее высота от уровня моря – 10 м. Примерно в 1 км к востоку и северо-востоку от Каупа, за железной дорогой Зеленоградск-Калининград, возвышенность переходит в слабо заболоченную пойму реки Тростянки (бывш. Brast, прусск. «Мокрая дорога», «Брод»). Как считал в предвоенное время один из исследователей Каупа Отто Клееманн, по линии подошвы упомянутой возвышенности в эпоху викингов проходил берег Куршского залива, воды которого в результате трансгрессии превышали современный их уровень на 1,5–2 м (Kleemann, 1939, Аbb. 1). После открытия Каупа расположенные в лесном урочище курганы привлекли внимание кенигсбергских археологов и на протяжении 1873–1937 гг. на могильнике было раскопано не менее 86 курганов (Кулаков, 1996, с. 140). Наиболее результативен в раскопках Каупа был полевой сезон 1932 г., когда в этом лесном урочище в сентябре и октябре совместно работали немецкие и шведские археологи под руководством Биргера Нермана. В 2000, 2004 гг. и позднее, в 2005–2007 гг. в рамках совместного немецкорусского проекта «Wiskiauten» нами в лесном урочище были исследованы 5 раскопов общей площадью 596,5 кв.м (2000 г – 86 кв.м, 2004 г. – 96,5 кв.м, 2005 г. – 199 кв.м, 2006 г. – 94 кв.м, 2007 г. – 121 кв.м). Работы велись «широкой площадью», в западной части лесного урочища Кауп (рис. 2). Каждый полевой сезон вскрывались все объекты, входившие в пределы раскопа, в том числе – не отмеченные при топографических съемках 1932 и 1980 гг. Как это принято на курганно-грунтовом могильнике Кауп, нумерация его курганов начинается с литеры «К» (=Кауп), продолжается номером, отмеченным на немецких планах могильника, через косую линию следует номер кургана по нумерации 1980 г., времени снятия базового топографического плана курганно-грунтового могильника Кауп. С 2004 г. глубинные замеры в процессе раскопок на могильнике Кауп измеряются при помощи нивелира на базе репера, расположенного на юго-западном углу Раскопа 2005 г. В полевом сезоне 2007 г. было решено продолжить по линии запад-восток вскрытие площади могильника Кауп единым массивом раскопов, начатым в 2000 г. Для этого к восточной части Раскопа 2006 г. было решено прирезать Раскоп 2007 г. Выяснилось, что с севера с Раскопом 2007 г. будет граничить раскопанный немецкими археологами курган К140/ и с востока – курган К129/143. На дерновой поверхности Раскопа 2007 г. были размечены крестообразно две бровки шириной 0,4 м, разделявшие сектора A–D (рис. 3). После разметки проведена нивелировка бортов и краев бровок Раскопа 2007 г. Вся поверхность Раскопа 2007 г. была размечена квадратами 1×1 м, первоначально имевших количество 77, а в конце работы после выборки южной прирезки к Раскопу 2007 г. достигшими количества 121. Нивелировочный план кургана К140а/ (так решено назвать имеющуюся здесь еле заметную по высоте насыпь, соседствующую с севера и пронумерованную на плане могильника как К140/) показал наличие у кургана, предназначенного к вскрытию, 8-образной в плане насыпи, вытянутой по линии северо-восток – югозапад и имеющей размеры 8×6 м при высоте от своей подошвы примерно 0,3 м (сечение горизонталей на нивелировочном плане – 5 см – рис. 3). Зачистка уровня штыка 1 показала наличие в секторе А слабо изогнутой в плане каменной конструкции, вытянутой по линии север – юг на 3 м. Интересно, Владимир Кулаков 63 что в соседствующем с востока секторе В (оба сектора имели ширину 3 м) также была найдена каменная конструкция (рис. 4), камни которой гораздо многочисленнее и мощнее кладки из сектора А. Эта кладка, камни которой были обнаружены практически под поверхностью лесного дерна, образовывала в плане дугу, выгнутую к западу и пересекающую по линии север – юг всю ширину сектора В. В центральной части сектора В в квадратах 19–21 и 30–32 было зачищено на уровне подошвы штыка 1 яйцевидное в плане пятно интенсивно-золистого суглинка (здесь и ниже имеется в виду «легкий суглинок» с заметной примесью частиц песка) с включениями частиц органики. Это пятно ориентировано по линии северо-запад – юго-восток и имеет размер 1,5×1,1 м. По периметру это пятно было ограничено мелкими камнями. Серия мелких камней была найдена в юго-восточной части сектора С. Здесь в квадратах 59, 60 и 70, 71 выявлено овальное (?) в плане пятно слабо-золистого суглинка, частично ограниченное по периметру упомянутыми камнями. Пятно имеет размер не менее 2×1,7 м и уходит в своих восточной и южной частях под бровки. Как будет видно далее, пятно в секторе В является верхней частью засыпки погребения 1 (так точнее, ибо погребение не осуществлялось в яме, а постоянно досыпалось грунтом по мере формирования насыпи). Пятно в секторе С оставлено верхним заполнением ямы погребения 4. В западной части сектора С на штыке 1 в квадрате 56 в свободном грунте (вне комплексов и грунтовых пятен) был обнаружен обломок кремневого ножа. Не исключено, что этот и прочие найденные в данном кургане каменные изделия попали в насыпь из находящегося поблизости культурного слоя неолитического времени. В ходе очистки территории южной прирезки стали видны некоторые камни, выходившие здесь из грунта на современную дневную поверхность. При зачистке поверхности подошвы штыка 1 в секторе Е была отмечена граница округлого в плане скопления интенсивно-золистого суглинка, являющаяся, очевидно, краем массива насыпи кургана К140а. В ходе выемки грунта на штыке 1 в части сектора F стала выявляться группа мощных валунов, выложенных виде полуовала. Крупные валуны подпирались мелкими камнями, что указывает на вполне определенный замысел, реализовавшийся строителями каменной конструкции в секторе F. В восточной части сектора А на штыке 2 (рис. 4) были выявлены очередные камни конструкции, имевшей вид овала или прямоугольника со скругленными краями. Как показывают глубины расположения камней этой конструкции, разница которых хорошо видна на снимке сектора А, сделанном с запада, они накладывались друг на друга по мере подсыпки насыпи в данной части кургана. Например, в том случае, если эти камни клались бы по периметру ямы, выбранной в уже созданной яме, присутствовал бы выброс грунта из нее (при снятии штыков 1 и 2 не отмечен). Было бы заметно заполнение ямы, отличавшееся от основного массива насыпи (отсутствует) и, очевидно, камни лежали бы друг на друге с бóльшей степенью аккуратности (в реальной ситуации они лежат в весьма условном порядке (рис. 4)). При выборке штыка 2 в секторе В аспирант ИА РАН Е.А. Тюрин сделал замечательную находку: в квадрате 8 им была найдена пара бронзовых черепаховидных (овальных) фибул, лежавших на грунте лицевыми сторонами вверх. В ходе расчистки этих фибул, получивших по их расположению относительно друг друга №№ 6Nord и 6Süd, было выявлено довольно аморфное по своим очертаниям пятно остатков органики темного оттенка (толщиной менее 1 мм), имевшее размер 0,7×0,7 м и вытянутое по линии северо-запад – юго-восток (рис. 4). Пара фибул располагалась в северо-западной части этого пятна, очень слабо читавшегося на поверхности расчистки штыка 2. Уже при выявлении и расчистке фибул in situ было установлено, что у фибулы № 6Nord отсутствует один из четырех секторов верхней ажурной сферы (рис. 5). 64 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Обращает на себя внимание близость (примерно около 1 м) находки фибулы и останца погребения 1, сохранявшегося в секторе В со штыка 1. После проведения полевой фазы расчистки поверхностей фибул выяснилось, что на их лицевых сторонах (точнее – на ажурных внешних полусферических накладках) следы органики отсутствуют. Напротив, на внутренних сторонах остатки органики были представлены обильно, концентрируясь вокруг железных игл фибул. Это наблюдение указывает на то, что фибулы, вполне вероятно, присутствовали на верхней женской одежде (вариант сарафана), скрепляя его бретели на уровне женских плеч. Очевидно, этот сарафан был положен на уровне штыка 2 в насыпи кургана. Кстати, при раскопках прусского грунтового могильника Доллькайм в отдельных трупосожжениях VI в. ранее также было отмечено положение в могилу женского платья с фибулами in situ (Кулаков, 2007, рис. 76, 111). Можно предполагать наличие пары масок Óдина (пара птичьих головок над маской именно так позволяет трактовать ее принадлежность (рис. 5)) на фибуле № 6Nord как оберег для ее владелицы. Интересно, что мастер фибулы №6Süd, изготовленной в этой паре позже, уже не смог передать черты Óдина в его маске, и она превратилась в декоративную виньетку, весьма отдаленно напоминающую образ Царя богов. Очевидно, на протяжении определенного отрезка времени (одно или два поколения) в Балтии и в Скандинавии мастера забыли канон изображения Царя богов. В секторе F после зачистки подошвы штыка 2 были выявлены отдельные мелкие камни, как правило, подпиравшие более крупные валуны, уже обнаруженные ранее на штыке 1. Конструкция приняла еще более аморфные очертания, очень отдаленно напоминая серповидную в плане фигуру. При сохранении останца погребения 1 в секторе В на штыке 3 были выявлены отдельные мелкие камни (рис. 6). В 1 м к югу от еще не разобранного погребения 1 в бровке (точнее – при ее сносе в конце полевого сезона 2007 г.) на уровне штыка 3 была выявлена гряда из камней, вытянутая по линии запад-восток и ограждавшая (?) погребение 1 с юга. В западной части сектора С на штыке 3 была выявлена серповидная в плане зона распространения интенсивно-золистой супеси размером примерно 3×1,5 м. Эта зона, частично перекрытая мелкими камнями, являлась, видимо, остатками засыпки ровика, существующего ниже уровнем и окружавшего курган. При выборке штыка 3 в секторе D обнаружены мелкие камни, лежавшие также в виде некоей серповидной в плане фигуры, обратно симметрично серповидной зоне грунта, описанной для сектора С. В секторе Е на штыке 3 была выявлена цепочка мелких камней, практически соединявшая серповидные зону и ряд камней в секторах С и D. После завершения выемки штыка 4 в секторе А и после проведения зачистки подошвы штыка 4 в восточной части этого сектора выявлен ряд мелких камней, расположенных серповидно по линии север – юг (рис. 7). При зачистке подошвы штыка 4 в западной части сектора В в квадратах 6, 7, 17, 18 обнаружено пятно интенсивно-золистого суглинка с частицами органики, вытянутое по линии северо-восток – юго-запад. При зачистке двух северных секторов Раскопа 2007 г. установлено наличие здесь полукруглой в плане линзы гравийно-песчаного грунта, граница которого на плане Раскопа показана точечным пунктиром (рис. 7). Ее можно интерпретировать или как границу гравийной подушки, характерной для многих курганных насыпей Каупа, или как границу курганной насыпи в целом. После окончания зачистки поверхности штыка 4 в секторе С выявлена вытянутая с северо-востока на юго-запад миндалевидная в плане группа многочисленных мелких камней. Возможно, значительная часть этих камней является остатками Владимир Кулаков 65 крепежа основания мелких столбов или кольев. В таком случае упомянутая группа камней является остатками некоей столбовой конструкции, связанной с процессом погребальных церемоний. Зачистка подошвы штыка 4 в секторе D дала лишь несколько бессистемно лежащих мелких камней. При общем взгляде на зачистку штыка 4 в секторах С и D выявляется читаемое с большим трудом локальное пятно, сформированное на глинистом предматерике (подошва штыка 4 в Раскопе 2007 г.) небольшим массивом гравийно-песчаного смешанного грунта. В плане это пятно имеет вид неправильного овала. Как и описанный выше подобный феномен в секторах А и В, гравийно-песчаное пятно в центральных секторах также является границей гравийной подушки или границей курганной насыпи в целом. Как показывает план зачистки штыка 4 на Раскопе 2007 г., оба гравийно-песчаных пятна соприкасаются в северной части раскопа. Их интерпретация будет возможна после осуществления зачисток бортов и бровок на Раскопе 2007 г., предполагаемых в конце процесса раскопок. Погребальные комплексы, выявленные на разных этапах работ на Раскопе 2007 года погребение 1 (сектор В, квадраты 20, 31, (рис. 8)) изучалось по останцу, оставленному на штыке 2 ввиду очень слабо читаемого пятна с весьма невнятными очертаниями (на плане погребения 1 контур могилы обозначен пунктиром). Сечение А–В было получено после снятия юго-западной части останца погребения 1. Изучение этого останца и поверхности насыпи кургана в процессе снятия штыков 2–4 позволяет создать следующую характеристику погребения 1. Оно располагалось в округлой в плане яме диаметром около 0,63 м, выбранной с уровня верхней поверхности слоя интенсивно-золистого суглинка, в 0,5 м от уровня глинистого материка. Здесь материк на площади будущего кургана был перекрыт частью насыпи, а затем в этой части насыпи была выкопана могила для погребения 1. Именно благодаря рыхлой, не сформировавшейся консистенции данной части насыпи, очертания могильной ямы в плане оказались весьма аморфными. Эта могильная яма не достигла 6 см до материка, ее глубина составляет 0,47 м. В нижней части заполнения могилы обнаружены 5 мелких камней, могущих являться остатками крепления нижней части кола, имевшего некое церемониальное (?) значение. Могила в разрезе имеет вид усеченного конуса, заполнена слабо-золистым суглинком с редкими включениями частиц органики. В южной части заполнения могилы выявлена группа из семи мелких фрагментов кальцинированных костей и шести кусков древесного угля. Между отдельными кусками костей и угля находились частицы заполнения могилы. Таким образом, ясно, что остатки проведенного на стороне трупосожжения не были совокупно положены в могилу, а были высыпаны в нее, смешавшись с частицами грунта заполнения. Отдельные обломки кальцинированных костей оказались вне могил, что, скорее всего, стало результатом деятельности грызунов. При выборке штыка 2 в квадрате 30, к западу от погребения 1 найден фрагмент сланцевого точила, очевидно, относящегося к этому комплексу. К нему же относится и пара фибул, обнаруженная на штыке 2 в 0,86 м к северо-западу от могильной ямы погребения 1. Фибулы лишь на 0,1 м превышают уровень верхней плоскости заполнения могильной ямы погребения 1. Их нахождение в непосредственной близости от этого погребального комплекса, в сущности, весьма скромного по своему инвентарю, является следствием заупокойной жертвы, принесенной кем-то из участников погребальной церемонии. Сходная черта обрядности была зафиксирована на курганно-грунтовом могильнике Кауп в Раскопе 2004 г. при раскопках кургана К128/146. Там над женским 66 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV трупосожжением была найдена частично обожженная трилистная фибула IX – начала Х в. (Кулаков, 2006, с. 454). Правда, рядом с погребением 1 в кургане К140а находился комплекс из двух овальных фибул с застегнутыми иглами, сохранившими остатки весьма темной, густой и вязкой на ощупь органики. К юго-востоку от фибул было выявлено довольно аморфное по своим очертаниям пятно остатков органики темного оттенка (толщиной менее 1 мм), имевшее размер 0,7×0,7 м и вытянутое по линии северо-запад – юго-восток. Расположение фибул №№ 6Nord и 6Süd лицевыми сторонами вверх, а также указанные выше параметры пятна остатков органики предполагают возлагание застегнутого фибулами платья лицевой поверхностью непосредственно к северо-западу от уже засыпанного заполнением погребения 1. В соответствии с типологией овальных фибул Ингмара Янссона, фибула № 6Nord относится к типу J.Р.51С, а фибула № 6Süd – к типу J.Р.51G (Jansson, 1985, p. 68–76). В целом данный тип фибул датируется в Скандинавии концом IX – началом Х в. (Jansson, 1985, p. 182). При этом более ранним в нашем комплексе фибул предметом является застежка № 6Nord типа J.Р.51С. Можно считать фибулу № 6Süd типа J.Р.51G релятивно более поздней относительно фибулы № 6Nord, точнее – ее дериватом, что вытекает из анализа деталей изображений на обеих фибулах (рис. 5). Быть может, более поздняя фибула была изготовлена на месте по образцу более ранней фибулы. погребение 2 (сектор С, квадраты 59, 60, 70, 71) изучалось по останцу, оставленному на штыке 2 ввиду очень слабо читаемого пятна с нечетко читаемыми очертаниями (на плане контур верхней границы погребения 2 обозначен пунктиром). Погребение 2 расположено в могильной яме, верхняя граница которой имеет очертания вытянутого по линии запад-восток пятиугольника размером 1,92×1,1 м, глубиной до 0,48 м. Эта могильная яма выбрана с уровня подошвы штыка 1 (глубинная отметка +60) и заполнена интенсивно-золистым суглинком. Могильная яма выбрана в слое слабо-золистого суглинка, являвшегося верхней частью массива курганной насыпи, вскрытой в центральной части Раскопа 2007 г. Сечение А–В, пролегавшее по линии север – юг в западной части останца погребения 2, показало глубину могильной ямы в его западной части – 0,4 м, наличие в его придонной части линзы супеси со значительной примесью гравия мощностью 0,2 м и присутствие к северу от погребения 2 овальной в плане (?) ямы 5 размером 0,8 × не менее 1 м, глубиной от подошвы штыка 1 около 0,5 м, вытянутой по линии запад – восток и заполненной интенсивно-золистым суглинком. Находки в яме 5 отсутствовали, однако на глубине +38 между этой ямой и погребением 2 была обнаружена группа небольших кусков древесного угля № 15 (квадрат 59). В своей восточной части глубина ямы 5 падает до 0,4 м. Судя по сечению, могильная яма погребения 2 пронизывает яму 5. Ясно, что погребение 2 было осуществлено позже создания ямы 5, предназначение которой, возможно, культовое. Она могла использоваться в неких погребальных церемониях, завершившихся сооружением могилы для погребения 2. В сечении С–D в верхней части заполнения могильной ямы погребения 2, представленном преимущественно интенсивно-золистым суглинком, видна тонкая (толщиной не более 0,05 м) прослойка угля и остатков погребального костра (ОПК). Также мощное скопление ОПК отмечено в левой (северной) части этого сечения. Оно могло оказаться здесь будучи насыпанным (и принесенным с погребального костра) в некое углубление цилиндрической формы (по сечению С–D – глубиной около 0,4 м, заполнено слабо-золистым суглинком с примесью гравия), оставленное после изъятия стоявшего здесь столба (?). При подготовке третьего сечения – E–F – на глубинной отметке +60 была обнаружена урна № 22 (рис. 9). Владимир Кулаков 67 После ее выемки из погребения 2 и первичной реставрации в полевых условиях были установлены ее параметры – высота 18 см и диаметр горла 12 см. Урна является лепным сосудом, ее поверхность серо-охристая, обжиг неровный, в примеси глиняного теста имеются крупный песок и дресва, верхняя плоскость венчика уплотнена при помощи оттисков палочки. Кроме урны в заполнении погребения 2 были обнаружены отдельно от урны фрагмент венчика № 47, принадлежащий толстостенному черно-глиняному лепному сосуду с крупным песком (кварцитом) в примеси и с пальцевыми (?) вдавлениями по венчику и кусок серой сильно обожженной глины № 24. Фрагмент венчика № 47 интенсивно обожжен (фактически – сожжен) вторично. Интерес представляет происходящий из квадрата 60, обнаруженный к западу от урны фрагмент обожженного глиняного предмета № 26. Первоначально принятый за фрагмент сосуда, при дополнительном осмотре этот обломок оказался частью желобообразного предмета, назначение которого остается неясным. Уже при первичной расчистке урны было установлено, что она стоит, наклонившись на север (сечение E–F), на слое горелой древесины толщиной до 0,1 м. Как показывает план погребения 2, этот слой имеет подпрямоугольные очертания, размером 0,9×0,8 м. Урна, заполненная слабо-золистым суглинком и содержавшая у своего дна не более 10 мелких обломков кальцинированных костей, располагалась в юго-западной части слоя горелого дерева. Благодаря весьма тщательной долговременной расчистке этого массива сожженного дерева удалось выявить не только западную часть урны, выступавшую из сечения E–F, но и мелкие обломки дерева, на которых урна стояла. Эти обломки относились, судя по их профилю, к некоему уплощенному предмету, края которого возвышались над его дном примерно на 2–3 см. Скорее всего, этот предмет можно интерпретировать как долбленое деревянное корыто (возможно – широкий поднос). Грунт под слоем горелой древесины сохранил следы слабого прокала, поэтому с уверенностью можно предположить, что перед тем, как урна с костями была поставлена на деревянное «корыто», оно было подожжено и сгорело полностью. На этом деревянном ложе находилось тело умершего (судя по размерам ложа – ребенка). После осуществления кремации некоторые его кости были собраны с костра и помещены в урну, поставленную в юго-западной части погасшего кострища. На самой урне следов воздействия огня не отмечено. Однако кости были собраны с кострища далеко не полностью, их основное скопление обнаружено в восточной части кострища, а 31 обломок кальцинированных костей рассеян в западной части могилы за пределами сожженного in situ деревянного ложа. Вместе с обломками кальцинированных костей на кострище остались фрагменты сожженных деталей инвентаря. Эти детали были обнаружены на уровне расположения урны в погребении 2 и представлены обломками бронзовой черепаховидной фибулы (в том числе – два ажурных умбона) №№ 21, 27, 48 (рис. 9), тип которой, к сожалению, не установим. Кроме того, под № 20 в квадрате 70 найдены мелкие обломки железной (с псевдожемчужным орнаментом) и бронзовых пластин (подвесок, пластинчатых украшений одежды ?) и заклепок, относящихся к предметам неустановленных типов. Особенности погребения 2, выявленные при его разборке, и обстоятельства находок элементов погребального инвентаря позволяют предложить следующую реконструкцию процесса сооружения этого объекта: 1. После возникновения необходимости сооружения погребения 2 (то есть – после факта смерти одной из обитательниц поселения Кауп) в массиве слабозолистой супеси, заблаговременно насыпанной на месте сооружения кургана, была выбрана яма 5. Не исключено, что она имела культовое предназначение; 68 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 2. После завершения действий, связанных с ямой 5, к югу от нее была выкопана могильная яма для погребения 2. В ее северной части был в заполнении могилы поставлен памятный (жертвенный?) столб, вынутый после осуществления погребения. Его яма была после этого заполнена остатками погребального костра; 3. Могильная яма была заполнена примерно на 0,4 м от уровня своего дна слоем слабо-золистого суглинка (практически идентичен первоначальному массиву насыпи кургана), на этот слой было поставлено деревянное «корыто» (точнее – ложе). На нем по линии север – юг (так вытянуто ложе) было помещено тело умершей и кремировано in situ; 4. Тело умершей, сопровождаемое погребальным инвентарем (в основном – украшения в виде фибул и прочих предметов), закладывается горючим материалом в виде досок (остатки одной из них удалось отметить в юго-западном углу квадрата 60) и кремируется; 5. После завершения процесса кремации часть останков собирается и помещается в урну, которая ставится в юго-западной части погребального костра. Ни один из фрагментов обожженного (точнее – сожженного при большой температуре) инвентаря после завершения горения погребального костра не был собран (возможно, у участников церемонии не было достаточно времени для ожидания остывания этих предметов) и в урну не попал. Так как основная часть обломков украшений найдена в северной части кострища, а фрагмент сосуда № 48 – в его юго-восточной части, можно полагать, что тело погребенной (фибулы указывают пол покойной) было возложено головой на север. Сосуд с заупокойными подношениями мог находиться у ног погребенной; 6. Урна установлена, и погребение 2 начинает засыпаться грунтом, аналогичным ранее использовавшемуся при начале сооружения насыпи. Как показывает план погребения 1, по границам могильной ямы на уровне более высоком, нежели уровень венчика урны, возлагаются отдельные камни. погребение 3 (сектор В, квадрат 29) – располагается в яме округлой (точнее – несколько подквадратной) в плане формы, диаметром 0,45×0,43 м, глубиной около 0,12 м, которая была заполнена остатками погребального костра. Благодаря действиям грызунов значительная часть объекта оказалась разрушенной, поэтому могильная яма погребения 3 сохранилась на незначительную глубину, что имеет мало общего с практикой создания погребальных комплексов на Каупе. В погребении 3 зафиксированы три фрагмента стенок лепного буро-глиняного сосуда с мелким кварцитом в примеси и со следами горизонтального заглаживания глины на внешней поверхности сосуда и обломок венчика светло-охристого лепного горшка с мелким песком в примеси и с вдавлениями пальца (?) по краю венчика № 23. В пределах могильной ямы на уровне предматерика в погребении 3 найдены 2 мелких обломка кальцинированных костей. Данный комплекс представляет собой сожжение на стороне, остатки которого были принесены со стороны и помещены в могильную яму. Она могла, как и в случае с погребениями 1 и 2, выбираться с уровня частично уже насыпанной насыпи. погребение 4 (сектор А, квадраты 4, 5, 15, 16, (рис. 10, 11)) – трупоположение, в котором череп теменем ориентирован на север. Следов могильной ямы в материке для погребения 4 зафиксировано не было. В процессе подсыпки насыпи по условной границе могилы люди, сооружавшие насыпь, постоянно выкладывали камни разной величины. Некоторые из них были встречены уже на штыке 1. На штыке 2 каменная конструкция вокруг погребения 2 составляла в плане овальную фигуру, вытянутую по линии северо-восток – юго-запад, размером 2,2×1,5 м. Так как камни из юго-западной части этой конструкции были обнаружены на штыке 1, Владимир Кулаков 69 можно предположить, что эта фаза конструкции была возведена после завершения процесса создания курганной насыпи, на ее поверхности. На штыке 3 каменная конструкция имела вид остроугольного треугольника, а на штыке 4, на уровне предматерика, обладала формой овала, вытянутого по линии северо-восток – югозапад, размером 2,3×1,2 м. Для выяснения положения камней в их нижних частях было осуществлено сечение А–В (рис. 10), которое позволило выявить могильную яму размером 1,95×0,9 м, выбранную для погребения 4 в предматерике на глубину 0,1 м и ориентированную по линии юго-запад – северо-восток. Заполнение могилы – интенсивно-золистый суглинок. Поразительно несовпадение контуров могильной ямы и очертаний каменной конструкции, призванной, очевидно, обозначать границу могилы на протяжении всего массива курганной насыпи. Как показывает план погребения 4, и череп, и верхняя часть туловища погребенной (правда, кроме остатков левого плеча, кости костяка здесь не сохранились ввиду специфики местной почвы, лишь много южнее, в квадрате 15 встречена, возможно, пяточная кость ноги скелета) выходят на 1 м в северном направлении от северной границы каменной конструкции, зафиксированной на штыке 4. Камни северной части конструкции пересекают наискось могильную яму и под тяжестью своего веса сквозь ее заполнение глубоко проседают в материк. Складывается впечатление, что или между моментом возлагания тела умершей в могилу и началом формирования каменного венца прошел довольно значительный отрезок времени, или эти указанные операции производили разные люди. Несмотря на повышенную степень осторожности при разборке погребения 4, лицевую часть черепа, обращенную вверх со слабым склонением к западу, сохранить не удалось. После первичной расчистки остатков черепа (остальные кости скелета, как уже указывалось, не сохранились) выяснилось, что в районе его нижней челюсти, представленной в виде развала отдельных фрагментов костей и зубов, расположена группа находок, включая изделия из бронзы (рис. 11). Повторная расчистка на глубине около 1 см была начата с юго-западного края этого скопления и сразу в массиве бронзовой окалины была обнаружена янтарная бусина № 36. Дальнейшая расчистка позволила уточнить состав группы находок в районе нижней челюсти, с запада ограниченных зубом, с востока – мелким обломком несожженной кости. На остатках бронзовой пластины № 35 были обнаружены янтарная граненая бусина № 36 (вполне симметричных очертаний) и пастовая бусина темно-синего (со свинцовым оттенком за счет патины) цвета № 37 (сохранность плохая, крошится). В западной части бронзовой пластины № 35 была обнаружена янтарная кубо-октаэдральная бусина № 38. Однотипная (но более симметричная) янтарная бусина № 29 была найдена в восточной части черепа. В его западной части обнаружены обломки плохо сохранившейся бронзовой пластины № 30 (рис. 11). Видимо, обе последние находки связаны с головным венчиком, некогда украшавшим голову покойной. Наконец, у левой ключицы покойной были найдены С-видно свернутый обломок бронзовой пластины и микроскопическая серебряная бусина № 39. Упомянутые два обломка бронзовой пластины, найденные у нижней челюсти и у левого плеча погребенной, сложены таким образом, что позволяет трактовать ее как бронзовое оформление верхнего ворота края платья (бронзовый «воротник»). Последним компонентом погребального инвентаря, обнаруженным в погребении 4, является обломок кремневого ножа № 31, обнаруженный в северо-западном углу квадрата 16 на штыке 4. Кроме того, возможна связь с комплексом погребения 4 фрагмента венчика толстостенного лепного серо-глиняного горшка, найденного в восточной части каменной конструкции в квадрате 17 на штыке 3. Этот фрагмент не имеет следов вторичного обжига, обладает большим числом частиц крупной дресвы и песка в качестве примеси. 70 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Результаты раскопок кургана К140а/, проведенные в процессе вскрытия Раскопа 2007 г., позволяют следующим образом реконструировать процесс возникновения этой погребальной насыпи и изменений, с ней произошедших. Предлагаемые выводы основаны в первую очередь на результате анализа стратиграфических особенностей сечений Раскопа 2007 г. и погребений, выявленных в его пределах. Древнейшим для кургана К140а/ является погребение 2 – трупосожжение на месте. Ему предшествовало создание культовой ямы 5, частично прорезанной могильной ямой погребения 2. Оно было осуществлено в верхней части заполнения могильной ямы, выбранной на вершине небольшой по высоте (не более 0,3 м от подошвы) насыпи (ранняя версия), составленной из интенсивно-золистого суглинка. Перед сооружением этой насыпи в северной части ее будущей территории была выбрана яма 2, на южном краю будущего кургана появилась яма 4 (рис. 12). Обе они имели, скорее всего, культовое (жертвенное?) значение. Начальный этап сооружения насыпи был отмечен появлением серповидного в плане ровика, следы которого обнаружены в материке в секторе С (рис. 12). Принадлежность этого ровика связана или с ритуальными надобностями, или с получением дополнительного грунта при сооружении ранней версии насыпи. Наличие на штыке 3 засыпи этого ровика слоем слабо-золистого суглинка, с запада ограниченными мелкими камнями, кажется, свидетельствует в пользу первого варианта интерпретации ровика. Правда, указанный феномен может являться результатом оползания первой версии насыпи. В основе этой насыпи находилась «подушка» из гравийнопесчаной грунтовой смеси, фрагментарно встреченная при расчистке штыка 4 и отмеченная на соответствующем плане Раскопа 2007 г. Эта «подушка» имеет в плане овальную форму и обладает размерами примерно 7×5 м. Непосредственно с юго-востока к этой «подушке» примыкает каменная конструкция полукруглой в плане формы, открытая в секторе F при вскрытии Южной прирезки. Мощные камни этой конструкции возвышались на протяжении веков над поверхностью почвы, что, очевидно, было задумано при сооружении этой величественной каменной кладки. Она имеет отношение к неким заупокойным (поминальным?) ритуалам. Ранее подобные комплексы неоднократно были обнаружены при раскопках курганов Каупа. При создании ранней версии насыпи в ее массиве оказалось большое число мелких и средних камней, лежавших, в отличие от упомянутой кладки, вполне бессистемно. По прошествии некоего отрезка времени насыпь кургана К140а/ была увеличена в размерах и объеме. Перед этим на материке в секторе А было осуществлено трупоположение девушки (погребение 4). В ходе заупокойных церемоний, связанных в первую очередь с этим погребением, была создана новая округлая в плане гравийно-песчаная подушка, примыкающая к ранней версии насыпи кургана с севера и обладающая диаметром не менее 7,5 м. С востока эту «подушку» окаймлял серповидный в плане ровик, следы которого выявлены в секторе В в пределах материка. «Подушка» перекрыла связанную с поздней версией насыпи К140а/ яму 3, выбранную частично в предматерике, частично – в гравийно-песчаной подушке ранней версии насыпи. Поздняя гравийно-песчаная подушка (более массивная, нежели ранняя «подушка») была перекрыта слоем слабо-золистого суглинка и центр приложения максимума высоты насыпи переместился севернее первоначального центра ранней версии насыпи. По мере роста насыпи над погребением 4 постоянно возводились ряды каменного венца, имевшего овальную в плане форму и ориентированного по линии северо-восток – юго-запад. Процесс создания насыпи затянулся во времени, в Владимир Кулаков 71 результате чего была допущена ошибка в расположении этого венца относительно его приуроченности к погребению 4: их контуры уже со штыка 2 не совпадали. Несколько выше по уровню залегания и, возможно, позже относительно погребения 4 было создано трупосожжение на стороне – погребение 3, пожалуй, самое скромное по номенклатуре погребального инвентаря среди комплексов К140а/ (лишь несколько фрагментов керамических сосудов). Позднее оно оказалось перекрыто мощными валунами кладки, сооруженной на штыке 2 непосредственно к востоку от венца погребения 4. Эта кладка, в процессе раскопок интерпретировавшаяся как серповидная в плане, имела первоначально, скорее всего, ладьевидную форму. Подобные конструкции, обязательно возвышавшиеся над поверхностью земли и характерные для скандинавской поминальной обрядности эпохи викингов, известны и на Каупе (Кулаков, 2006, с. 216). Открытая в секторе В каменная кладка, первоначально обладавшая миндалевидной (ладьевидной) формой (длина 3 м, ориентирована практически точно по линии север-юг), в своей восточной части была частично уничтожена при сооружении самого позднего погребального комплекса в Раскопе 2007 г. – погребения 1. Это трупосожжение, произведенное на стороне, было помещено в могильную яму, выбранную в слое поздней версии насыпи с уровня +60, соответствующего уровню, на который были помещены камни миндалевидной в плане кладки. Ее камни были частично рассредоточены, расколоты (?) и использованы при заполнении могильной ямы погребения 1. После заполнения этой могильной ямы примерно в 1 м к северо-западу от нее на грунт было положено предположительно женское платье с парой черепаховидных (овальных) фибул типа J.P.51, который датируется в Скандинавии концом IX – началом Х в. Платье было придавлено к земле небольшим камнем, оказавшимся в непосредственной близости от упомянутых фибул. На уровне штыка 1 контур пятна грунта, подсыпанного над заполнением могильной ямы погребения 1, был окружен мелкими камнями. Показательно, что эта черта обряда в точности дублирует сходный аспект у самого раннего в Раскопе 2007 г. погребения 4, чья каменная обкладка также была видна на штыке 1. Таким образом, только самое позднее погребение в Раскопе 2007 г. имеет устойчивую дату по фибулам – конец IX – начало Х в. Остальные выявленные здесь погребальные комплексы релятивно более ранние и были осуществлены в пределах IX в. Вызывает удивление отсутствие в кургане К140а мужских комплексов (погребение 3 не имеет данных для определения половозрастной характеристики). Более того, отсутствие мужских комплексов в курганах, изученных Балтийской экспедицией ИА РАН на Каупе в 2004–2007 гг., позволяет предполагать, что выявлен ряд курганов, содержавших исключительно (преимущественно?) женские погребения. Объяснение этому ранее не отмечавшемуся на могильниках эпохи викингов феномена могут дать дальнейшие исследования курганов Каупа. Литература 1. кулаков, в.И. Трусо и Кауп (протогородские центры в земле пруссов) // РА. № 3. 1996. С. 134–147. 2. кулаков, в.И. Меморативный комплекс на могильнике Кауп (раскоп 2005 г.) // Археология Верхнего Поволжья (к 80-летию К.И. Комарова). М., 2006. С. 211–224. 4. кулаков, в.И. Отчет о раскопках, проведенных Балтийской экспедицией ИА РАН в 2006 г. на курганно-грунтовом могильнике и на поселении Кауп (Зеленоградский р-н Калининградской обл.) / Архив ИА РАН. 72 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 5. кулаков, в.И. Доллькайм-Коврово. Исследования 1992–2002 гг. Мн., 2007. 6. Топоров, в.н. Прусский язык, I-K. М., 1980. 7. Gerullis, G. Die atpreußischen Ortsnamen. Berlin – Leipzig, 1922. 8. Jansson, I. Ovala spängabucklor. En studie av vikingatida standardsmycken med utgångspunkt från Björkö-fynden. Uppsala, 1985. 9. Kleemann, O. Ueber die wikingische Siedlung von Wiskiauten und über die Tiefs in der Kurischen Nehrung // Alt-Preußen. 4. Jg., H. 2, 1939. S. 4–14. 10. Kulakov, V.I. Die wikingerzeitliche Siedlung und das Gräberfeld Kaup bei Wiskiauten. Bericht über die Ausgrabungen der Jahre 1956–2004 // Offa. Bd. 59/60. 2002/2003, 2005. S. 55–79. 11. La Baume, W. Die Wikinger // Reinerth H. Vorgeschichte der deutsche Stämme. Bd. 3. Ostgermanen und Nordgermanen. Berlin, 1940. S. 1341–1364. 12. Mühlen, B. Die Kultur der Wikinger in Ostpreussen / Bonner Hefte zur Vorgeschichte. Nr 9. 1975. 13. Wulff. Bericht über die Aufdeckung altpreußischer Begräbnisstetten bei dem zum Gut Bledau gehörigen Vorwerke Wiskiauten im Samlande // Altpreußische Monatshrift. Bd. 2. 1865. S. 641–646. Vladimir Kulakov Excavations in Kaup in 2007. Barrow K140A/ In summer of the year 2007 the Baltic Expedition of the Institute of Archaeology of Russian Academy of Science continued studies of complex of archaeological monument Kaup (Zelenogradskij district of Kaliningrad region) begun in the year 1979. Researches were realized in limits of the project joint with the Land Archaeology Museum (Gottorf castle) and with financial support of Roman-German Commission of German Archaeological Institute (Frankfurt-on-Main). This complex archaeological monument includes open trade and handicraft settlement, related with it barrow and ground cemetery and at least 3 ground cemeteries of the 5th and 11–12th centuries. It is situated in the Northern part of Sambia peninsula 2.5 kilometers to the South from Zelenogradsk in the northern outskirt of settlement Mohovoe (ehem. Wiskiauten, Kr. Samland). Like its elder contemporary Truso Kaup is situated on the edge of Prussian tribe territory. As a result of many centuries plaguing up in the Northern Sambia around Kaup just insignificant fragments of forest are remained. In this small forest which is mostly deciduous named historically «Kaup» is situated barrow and ground cemetery also named «Kaup» since it was discovered (on the 3 of August, 1865). In the article are described the results of excavations of barrow K140a (Excavation area of the year 2007). The oldest for barrow K140a/ is burial 2 which is cremation on a place. It took place in the upper part of grave pit filling which was dug out on the hill of small bank. Before arising this bank in its future northern part was excavated out pit 2 and on its Southern part appeared pit 4. Both of them had most probably cult meaning. The primary stage of bank arising was marked by appearance of sickle-like in plan moat. Its remains are found Владимир Кулаков 73 on the basic earth level in sector C. In barrow’s bank foundation was found a 7 meters length and 5 meters width «pillow» of gravel and sand soil mixture. A semi sphere in plan stone construction adjoins to this «pillow» from South East. Some time later barrow’s K140a bank was enlarged in its dimensions and size. And before in the sector A a girl was buried (burial 4). During burial rituals which are connected first of all with this burial was made another one gravel and sand pillow rounded in plan. It adjoins to the earlier barrow version from the North and its diameter is at least 7.5 meters. From the East this «pillow» was encircled by sickle-like in plan moat. Its remains were found in the limits of basic earth in sector B. «Pillow» re-covered pit 3 which was related with the later bank version. Pit 3 was dug out partly in the basic earth and partly in the gravel and sand pillow of the earlier bank version. As the bank grew over the burial 4 rows of stone венец were made. It had oval in plan shape and was oriented from North East to South West. A bit higher from bedding level and probably later relatively to burial 4 was made a cremation 3. Later it was re-covered by powerful boulder laying made on the layer 2 direct towards East from the edge of burial 4. This laying interpreted during excavations as sickle-like in plane was probably originally boat-like. Found in sector B stone laying originally had almondslike (boat-like) shape. It was 3 meters length and oriented almost exactly from North to South. Its Eastern part was partly destroyed while making the latest burial complex which is burial 1. This cremation was made elsewhere and then placed in the grave pit of appropriate level, over it were placed stones of almonds-shaped in plan laying. Its stones were partly dispersed, broke up and used for filling of a grave pit of burial 1. After filling this grave pit at about 1 meter to North West from it on the soil was possibly put woman’s dress and a pare of turtle-like fibulas belonging to type J.P.51 which in Scandinavia is dated within the end of the 9th – beginning of the 10th centuries. 74 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 1. Трусо и Кауп на краю западнобалтийских племенных ареалов IX–XI вв. Fig. 1. Truso and Kaup on the border of Western Baltic tribal area of the 9–11th centuries Рис. 2. Генеральный план курганно-грунтового могильника Кауп Fig. 2. General plan of barrow-ground cemetery Kaup Владимир Кулаков Рис. 3. Нивелировочный план кургана К140а/ (Раскоп 2007 г.) Fig. 3. Leveling plan of barrow K140a/ (Excavation area 2007) 75 76 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 4. План Раскопа 2007 г. на уровне штыка 2 Fig. 4. Plan of the Excavation area 2007 on the level of the layer 2 Владимир Кулаков Рис. 5. Фибулы №№ 6Nord (вверху) и Süd, относящиеся к комплексу погребения 1 Fig. 5. Fibulas №№ Nord (above) and Süd, which belong to the complex of burial 1 77 78 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 6. План Раскопа 2007 г. на уровне штыка 3 Fig. 6. Plan of the Excavation area 2007 on the level of the layer 3 Владимир Кулаков Рис. 7. План Раскопа 2007 г. на уровне штыка 4 Fig. 7. Plan of the Excavation area 2007 on the level of the layer 4 79 80 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 8. План и сечение погребения 1 в кургане К140а/ Fig. 8. Plan and profile of burial 1 in barrow K140a/ Владимир Кулаков Рис. 9. Инвентарь погребения 2 в кургане К140а/ Fig. 9. Goods of burial 2 in barrow K140a/ 81 82 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 10. План и сечение погребения 4 в кургане К140а/ Fig. 10. Plan and profile of burial 4 in barrow K140a/ Владимир Кулаков Рис. 11. План остатков черепа в северной части погребения 4 в кургане К140а/ Fig. 11. Plan of cranium remains in Northern part of burial 4 in barrow K140a/ 83 84 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 12. План Раскопа 2007 г. на уровне материка Fig. 12. Plan of the Excavation area 2007 ground level Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі ПРАДМеТы ЎЗБРАеННя З гАРАДЗІШчА СвІСлАч (ПА МАТэРыялАХ РАСКОПАК 2000, 2005–2007 гАДОЎ): ДА ПыТАННя АБ МАНгОльСКІХ НАПАДАХ НА ТэРыТОРыЮ БелАРуСІ Ў СяРэДЗІНе ХІІІ СТ. Тапаграфія Гарадзішча Свіслач размешчана на паўднёвай ускраіне аднайменнай вёскі Асіповіцкага раёна Магілёўскай вобласці і займае высокі мыс, які ўтвораны ўпадзеннем ракі Свіслач у раку Бярэзіну (мал. 1:1). З поўдня, захаду і ўсходу гарадзішча мае стромкія схілы вышынёй 10–12 м. Пляцоўка блізкая да трохвугольнай, памерам каля 70×70 м (мал. 1:2). З боку вёскі (з поўначы) яна ўмацавана ровам глыбінёй каля 2 м, шырынёй да 13–17 м і валам вышынёй каля 2,2–2,5 м, шырынёй каля падэшвы 8–9 м. Уезд на гарадзішча размешчаны ў разрыве вала з напольнага боку. Мясцоваму насельніцтву гэты помнік вядомы пад назвамі «Замак», «Замчышча». Гісторыя вывучэння Гарадзішча (як «замок Свислочь») неаднаразова згадваецца ў дакументах часоў Вялікага княства Літоўскага і Рэчы Паспалітай. Захаваўся інвентар Свіслацкага замка 1560 г., вядомыя дзяржаўцы і ўладальнікі Свіслачы. Першыя апісанні гарадзішча змяшчаюцца ў так званым «апытальніку» 1882 г., складзеным па цыркулярным прадпісанні мінскага губернатара (НГАБ, ф. 295, воп. 1, адз. зах. 3823г, арк. 4–7 адв.) і ў «апытальных лістах» 1924 г. (Опросные..., 1924, с. 305–308). Першае навуковае апісанне, збор пад’ёмнага матэрыялу і папярэдняе датаванне помніка ажыццявілі С.С. Шутаў і М.М. Улашчык пры апісанні сваёй разведкі па абодвух берагах ракі Свіслач і невялікага ўчастка правага берага ракі Бярэзіны (Шутаў, Улашчык, 1930, с. 112–113, табл. 1:10–18, мал. 2). У далейшым гарадзішча вывучалася экспедыцыяй БДУ пад кіраўніцтвам Э.М. Загарульскага. На працягу 1962, 1969–1971 гг. было даследавана каля 720 кв.м (Ваганава, 1993, с. 559–560). Новыя раскопкі гарадзішча былі распачатыя ў 2000 г. В.І. Кошманам (сумесна з А.У. Ільюцік) і працягнуліся ў 2005–2008 гг. – даследавана 164 кв.м (Кошман, 2001; 2005; 2006; 2008; Ільюцік, Кошман, 2003). Характарыстыка культурнага слоя і атрыманых матэрыялаў Культурны слой на гарадзішчы мае магутнасць 1,7–2,2 м (у ямах да 3,2 м). Верхнія напластаванні (магутнасць 0,3–0,5 м) уяўляюць сабой шчыльны цёмна-шэры слой з уключэннямі будаўнічага смецця і перамяшанымі матэрыяламі ХІІ–ХХ стст. (пераважна XVI–XVII стст.). Сярэдні гарызонт (магутнасць 1–1,4 м) прадстаўлены чорным вільготным гумусаваным слоем, насычаным попелам, вуголлем, праслойкамі светлага пяску і гліны. Па характэрных знаходках ён датуецца ХІІ–ХІІІ стст. Ніжні гарызонт (чорны сухі гумусаваны перадмацерыковы слой і частка ямаў) звязаны з першапачатковым засяленнем гарадзішча ў ІІ–IV стст. н.э. Паўторнае засяленне гарадзішча адбываецца на мяжы ХІ–ХІІ стст. Аднаўленне ўмацаванага паселішча ў Свіслачы мы звязваем з другім этапам у развіцці т.зв. «свіслацкай агламерацыі паселішчаў» (Кошман, 2006, с. 154–161; 2008, с. 42–43, 49, 58–61, мал. 18). Можна меркаваць, што аднаўленне гарадзішча ў Свіслачы трэба 86 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV звязваць з дзейнасцю сына Усяслава Брачыслававіча – Глеба Усяслававіча Менскага (1104–1119 гг). Асабліва інтэнсіўна жыццё працякала тут у сярэдзіне ХІІ – сярэдзіне ХІІІ стст. Згодна з сацыяльна-гістарычнай тыпалогіяй, гарадзішча Свіслач у ХІІ– ХІІІ стст. можна з упэўненасцю аднесці да феадальнай сядзібы-замка на паўднёваўсходнім рубяжы Менскага княства. Адметным з’яўляецца тое, што каля гарадзішча адсутнічае (ці дагэтуль не выяўлена) сінхроннае селішча-спадарожнік. Гэта часам расцэньваецца даследчыкамі як прыкмета памежных крэпасцей. Аналіз археалагічнага матэрыялу, а таксама стратыграфічныя і планіграфічныя дадзеныя сведчаць аб тым, што жыццё на гарадзішчы Свіслач у сярэдзіне ХІІІ ст. было перарвана ваенным катаклізмам, падчас якога драўляная забудова была спаленая, а ў культурны слой трапіла вялікая колькасць артэфактаў. Раскопы 2005–2007 гг. патрапілі на рэшткі вялікай спаленай пабудовы памерамі каля 10×8 м. Пабудова арыентаваная па баках свету і фіксавалася па адзінкавых рэштках абгарэлых бярвенняў, распаўсюджанню вуголля і нівеліровачнай праслойцы светла-жоўтага пяску (мал. 10). Зафіксаваны таксама ганак з двух вялікіх пляскатых камянёў, абпаленае бервяно з пятачнай адтулінай пад дзверы і падклет (падпадлогавая яма (?)) памерамі ≈4,4×4,4 м і глыбінёй ад мацерыка 0,8–1 м. Не выключана, што гэта магла быць двухкамерная наземная пабудова з падклетам (падпадлогавай ямай). Падчас раскопак у яме было сабрана абпаленае зерне і мноства археалагічных артэфактаў (фрагменты ганчарнага посуду, астэалагічны і іхціялагічны матэрыял, сякеры (мал. 4), фрагменты шкляных бранзалетаў, амфар, невызначальныя вырабы з каляровага металу і інш.). У межах пабудовы сабрана асноўная колькасць побытавых рэчаў (нажы, нажніцы, замкі, ключы, далоты, шыферныя праселкі, варган, гіра ад бязмена), прылад працы (камні ад жорнаў, порхліца, сашнік, цясла, фрагмент сярпа, рыбалоўны кручок), упрыгажэнняў (шкляныя бранзалеты, сердалікавая пацерка, колт), фрагмент т.зв. «багародзіцкага» энкалпіёна, прадметы ўзбраення і рыштунку вершніка (фрагменты шпор). Комплекс «элітарных» матэрыялаў, атрыманых падчас раскопак гэтай часткі гарадзішча, дазваляе казаць аб высокім сацыяльным статусе ўладальніка знойдзеных рэчаў – мясцовы феадал (баярын, князь (?)) і аб тым, што выяўленая пабудова належала менавіта яму. Летапісныя звесткі Між тым, летапісы ведаюць князя «Изяслава со Вислочи». Першая пісьмовая ўзгадка, якую можна звязаць са Свіслаччу, змяшчаецца ў Галіцка-Валынскім летапісе пад 1256 г. «По том Данило пойде на ятвязе съ братомъ и сыномъ Лвом и съ Шеварномъ, младу сущу ему, и посла по Романа въ Новьгородок. И прійде к нему Романъ со всеми новгородци и с цтемъ своимъ Глебомъ и со Изяславомъ со Вислоческымъ... » «....И бысть рать велика, яко же наполнити болота ятвяжьскаа полкомъ» (Ипатьевская…, стб. 831; Галицко-Волынская…, 2005, стб. 707, с. 303). Як бачна з паведамлення, у паходзе на ятвягаў прынялі ўдзел сам Даніла, яго брат Васілька, сыны Леў і Шварн, Раман навагародскі, Глеб (ваўкавыскі?), атрады Баляслава Сарамлівага і Земавіта Мазавецкага, і сярод гэтых удзельнікаў мы сустракаем «Изяслава со Вислочи». Цяжка не заўважыць, што ў гэтым пераліку прысутнічаюць асобы, якія княжылі дастаткова далёка ад Сярэдняй Бярэзіны і адпаведна горад (замак, крэпасць) князя Ізяслава трэба шукаць на Панямонні. Аднак археалагічныя пошукі так і не выявілі слядоў старажытнарускага паселішча ў Свіслачы на Панямонні або ў вярхоўях ракі Свіслач і, адпаведна, дагэтуль адсутнічае «прэтэндэнт» на ролю гэтага горада (замка, крэпасці). Грунтуючыся на Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 87 гэтым, мы далучаемся да даследчыкаў (Насевіч, 1993, с. 43), якія атаясамліваюць летапіснае паведамленне са Свіслаччу, што размешчана пры ўпадзенні аднайменнай рэчкі ў раку Бярэзіну. Аналізуючы кантэкст паведамлення аб паходзе кааліцыі князёў на яцвягаў, можна адзначыць наступнае. Паход Данілы Галіцкага разам з саюзнікамі на яцвягаў меў на мэце не толькі падпарадкаваць балцкія землі, але і знайсці саюзнікаў для далейшай барацьбы з манголамі, асабліва пасля перамогі над ханам Курамсы ў канцы 1255 г. (Галицко-Волынская…, стб. 713, с. 309). У выправе на яцвягаў, у якасці саюзніка або васала, і прымаў удзел «Изяслав со Вислочи». Паход Бурундая 1258 г. на Літву быў дэманстрацыяй сілы Арды, аднак ён не быў накіраваны супраць Данілы, які нават сам быў запрошаны прыняць удзел у выправе («....аже миринъ, пойди съ мною»). Як палітык Даніла прызнаў сваю залежнасць перад Ардой, але ўласна сам не прыняў удзел у паходзе Бурундая, а адправіў за мангольскім войскам свайго брата Васільку, які разрабаваў частку Літвы і аддаў ваенную здабычу Бурундаю (ГалицкоВолынская…, стб. 717–718, с. 312). Між тым, паход Бурундая мог мець на мэце не толькі дэманстрацыю сілы Арды, але і пакаранне саюзнікаў і васалаў Даніла, у тым ліку і «Изяслава со Вислочи». Адметна тое, што сам Даніла ў гэты час узяў штурмам Ваўкавыск («...Данило король еха взя Волковыеск, и Глеба князя послав я и дръжаще его в чести»), тым самым пакараўшы свайго родзіча Глеба, і гэта пры тым, што Глеб уваходзіў у кааліцыю пры паходзе на яцвягаў 1256 г. Можна дапусціць, што Даніла перад пагрозай мангольскага разарэння свайго княства прадэманстраваў сваю лаяльнасць перад манголамі і «ахвяраваў» качэўнікам сваіх былых саюзнікаў. Бурундай, у сваю чаргу, акрамя рабаўніцтва Літвы, відаць, адправіў невялікія атрады для пакарання іншых ўдзельнікаў мяркуемай антымангольскай кааліцыі. У такім разе, знішчэнне гарадзішча Свіслач у сярэдзіне ХІІІ ст. можна гіпатэтычна звязваць з паходам Бурундая 1258 г., які пакараў «Изяслава со Вислочи». Аднак застаецца не зусім зразумелым шлях манголаў у Цэнтральную Беларусь, тым больш, што асноўныя баявыя дзеянні адбываліся дастаткова далёка ад Сярэдняй Бярэзіны, да таго ж яны сціпла адлюстраваны ў летапісах. Між тым, спыненне жыцця ў сярэдзіне ХІІІ ст. на шэрагу гарадзішчаў Панямоння (Касцянёва, Кульбачына) звязваецца даследчыкамі менавіта з паходам Бурундая (Звяруга, 2000, с. 130), хаця, па словах даследчыка гэтых помнікаў С.А. Піваварчыка, мангольскія матэрыялы на іх адсутнічаюць. Не выключана, што Даніла або яго брат Васілька самі маглі «пакараць» сваіх былых саюзнікаў і, адпаведна, на паселішчах будуць адсутнічаць матэрыялы качэўнікаў. Хаця, варта заўважыць, што нават на цэнтральнаеўрапейскіх паселішчах, якія былі разрабаваны манголамі, і факт іх знішчэння быў пісьмова зафіксаваны, матэрыялы захопнікаў прадстаўлены вельмі сціпла (Świętosławski, 1997). Праўда, не выключана, што раптоўнае знішчэнне гарадзішча Свіслач адбылося і ў іншы час: – падчас паходу манголаў, які ўвогуле ніяк не адлюстраваны ў пісьмовых крыніцах; – падчас «развіцця» паходу 1239 г., калі качэўнікі разрабавалі Чарнігаўскую зямлю. Лічыцца, што ў выніку гэтага паходу быў знішчаны і шэраг умацаваных паселішчаў на Беларусі, а менавіта Гомель і Магілёў, падчас раскопак якіх зафіксаваныя слаі спалення і выяўлена мноства мангольскіх наканечнікаў стрэл (Макушников, 1990, с. 61, рис. 2:19–21; Марзалюк, 1998, с. 18, 67, 69–70 мал. 7б:5, 53:4–5). Верагодна, тады ж невялікі атрад манголаў мог ажыццявіць рабаўнічы наезд як у Верхняе Падняпроўе, так і на Сярэднюю Бярэзіну. Аднак варта мець на ўвазе, што «прывязка» разарэння Гомеля і Магілёва да 1239 г. таксама можа разглядацца толькі як гіпотэза. 88 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Агульная характарыстыка знаходак У сапраўдным артыкуле разглядаецца калекцыя прадметаў узбраення і вайсковага рыштунку, якія былі знойдзены падчас раскопак 2000, 2005–2007 гг. У культурным слаі гарадзішча Свіслач металічныя вырабы, як жалезныя, так і з каляровых металаў, захоўваюцца надзвычай дрэнна. Вельмі часта карозія дасягае такой ступені, што ў прадметаў не застаецца металічнай асновы. У выніку гэтага далёка не заўжды можна ўпэўнена меркаваць аб марфалагічных асаблівасцях прадметаў, што часам не дазваляе вызначыць іх тыпалагічную прыналежнасць. Сярод знаходак, выяўленых у выніку раскопак 2000, 2005–2007 гг., вылучаецца прадстаўнічая калекцыя прадметаў узбраення, у тым ліку – зброя бліжняга бою (дэталі рукаяці мяча, фрагмент наверша булавы, уток кап’я), засцерагальнае ўзбраенне (фрагменты шлема, пласціна ад наплечніка (?)), зброя далёкага бою (наканечнікі стрэл), рыштунак лучніка (петлі і крук для падвешвання калчаноў). Зброя бліжняга бою Да зброі бліжняга бою належаць дэталі рукаяці мяча, фрагмент булавы і ўток кап’я. Дэталі рукаяці мяча прадстаўлены бронзавымі навершам і крыжавінай (мал. 2)1. Наверша складаецца з галоўкі і аснавання. Галоўка наверша сямічасткавая, яе шырыня складае 5,3 см пры вышыні 1,6 см (мал. 2:1). Дакладныя памеры аснавання наверша вызначыць нельга з-за надзвычай дрэннай захаванасці прадмета (мал. 2:2). Яго шырыня была не меншай за 6,7 см, а вышыня – прыкладна 1,9 см. Ці была на аснаванні наверша нейкая арнаментацыя, меркаваць немагчыма. Крыжавіна была злёгку выгнутая ў бок клінка і пакрытая арнаментам, які складаецца з шэрагу кругоў з касымі крыжамі ўнутры (мал. 2:3). Яе шырыня – 9,1 см, вышыня – 1,4 см. Галоўка і аснаванне наверша, а таксама крыжавіна, відавочна, з’яўляюцца дэталямі аднаго мяча, які належаў да тыпу І паводле тыпалогіі А.М. Кірпічнікава (Кирпичников, 1966а, с. 53–54) альбо тыпу Т1 куршскі паводле тыпалогіі В. Казакявічуса (Kazakevičius, 1996, p. 53–58; 1997). Мячы гэтага тыпу былі шырока распаўсюджаны на землях Заходняй Русі ў ХІІ– ХІІІ стст., пра што сведчаць знаходкі з Навагрудка, гарадзішчаў Вусце і Вішчын (Плавінскі, 2006, с. 20–22). У запаўненні пабудовы быў таксама знойдзены фрагмент булавы (мал. 3:1) – пірамідальны шып вышынёй 2 см, які ў аснаванні меў форму ромба памерам 2,9×2,3 см. Таўшчыня яго сценак складае 0,3 см. Шып належаў біметалічнаму навершу з бронзавым корпусам, запоўненым свінцом – тыпу ІІІ ці IV паводле А.М. Кірпічнікава (Кирпичников, 1966б, с. 51–54), дакладней да такога ўзору гэтых тыпаў, які адрозніваўся адсутнасцю ўпрыгажэнняў у прасторы паміж шыпамі. Датванне булаваў тыпаў ІІІ і IV вызначаецца А.М. Кірпічнікавым у межах ХІІ – першай паловы ХІІІ ст. (Кирпичников, 1966б, с. 52, табл. 14). Паводле яго меркавання, найлепшыя ўзоры падобнай зброі вырабляліся альбо ў Кіеве, альбо ў іншых гарадах Паўднёвай Русі (Кирпичников, 1966б, с. 52–55; 1978, с. 84–86). Аднак, навершы булаваў без дэкаратыўнага аздаблення могуць датавацца і некалькі шырэй – ХІІ–ХІІІ стст., а месца іх вырабу не можа быць зведзена да аднаго ці некалькіх блізкіх вытворчых цэнтраў (Кирпичников, 2000, с. 231–232). Разам з тым, па-за межамі Паўднёвай Русі, у паўночна-заходніх старажытнарускіх землях нават «узорныя» булавы тыпаў III і IV маглі выкарыстоўвацца на працягу ўсяго ХІІІ стагоддзя (Артемьев, 1990, с. 12, рис. 1 У папярэдніх публікацыях матэрыялаў раскопак гарадзішча Свіслач прыводзіліся толькі галоўка наверша і крыжавіна (Кошман, 2006, с. 156, мал. 10; 2008, с. 107–108, мал. 52:2, 4; Плавінскі, 2006, с. 14, 55, мал. 13:3–4), знойдзеныя ў 2005 г. Аснаванне наверша выяўлена падчас даследаванняў 2007 г. Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 89 10:2; Плавінскі, Шаркоўская, 2005, с. 184–185), а ў Польшчы булавы тыпу IV былі ва ўжытку і ў XIV ст. (Głosek, 1996, s. 95; Stryż, 2005, s. 111) Варта адзначыць, што на гарадзішчы Свіслач ўжо была знойдзена моцна аплаўленая булава (мал. 3:2) тыпу ІІІ (раскопкі Э.М. Загарульскага 1962 г.; знаходзіцца на экспазіцыі вучэбнай лабараторыі музеязнаўства гістарычнага факультэта Беларускага дзяржаўнага універсітэта). Яшчэ адна знаходка, якая належыць да зброі бліжняга бою – гэта моцна каразіраваны ўток кап’я (мал. 3:3), які быў зроблены са згорнутага ў конус, але не раскляпанага ліста металу. Вышыня ўтока – 9,3 см, яго знешні дыяметр – 3,3 см, унутраны – 2,4 см. Пытанне аб датаванні старажытнарускіх утокаў у адмысловай літаратуры не разглядалася. Аднак, мяркуючы па тым, што на тэрыторыі Беларусі знаходкі ўтокаў, якія паходзілі б са старажытнарускіх курганоў, невядомыя, іх распаўсюджанне ў комплексе старажытнарускага ўзбраення рэгіёна варта адносіць да часу не раней за ХІІ ст. Падчас раскопак 2007 г. знойдзены дзве надзвычай моцна каразіраваныя сякеры, якія варта аднесці да ліку рабочых (мал. 4). Разам з тым, вядома, што ў экстрэмальных умовах і рабочая сякера магла быць выкарыстана ў баі. Першая са свіслацкіх сякер (мал. 4:2) належыць да падтыпу IVA паводле А.М. Кірпічнікава (Кирпичников, 1966б, с. 37). Сякеры гэтага тыпу адрозніваюцца наяўнасцю бародападобнага ляза. На тыльным баку абуха маюцца невялікія мысападобныя выступы, шчакавіцы адсутнічаюць. Даўжыня сякеры – 18,7 см, шырыня яе ляза – 12,5 см, дыяметр правушыны – 3×3,5 см. Датаванне сякер падтыпу IVA на тэрыторыі Беларусі вызначаецца ў межах канца Х–ХІІІ стст. (Кирпичников, 1966б, с. 37; Плавінскі, Плавінскі, 2007, с. 136). Другая сякера (мал. 4:1) адрозніваецца шэрагам марфалагічных асаблівасцяў, такіх як прамая спінка, больш вузкае лязо і больш шырокая бародка, якая па шырыні набліжаецца да шырыні ляза. Паводле гэтых прыкмет яна можа быць аднесена да падтыпу IVБ, які быў вылучаны на падставе аналізу сякер з раскопак Мінскага Замчышча (Плавінскі, 2007, с. 72). Даўжыня сякеры – 16 см, шырыня ляза – 8,8 см, дыяметр правушыны – 2 см. На тэрыторыі Беларусі сякеры падтыпу IVБ з’яўляюцца ў ХІ ст. і працягваюць выкарыстоўвацца да ХIV ст. пры тым, што большасць знаходак належыць да ХІІ–ХІІІ стст. (Плавінскі, 2007, с. 73). Засцерагальнае ўзбраенне Засцерагальнае ўзбраенне прадстаўлена фрагментамі шлема2. Сярод моцна каразіраваных кавалкаў звона вылучаюцца два фрагменты паўмаскі, якія захаваліся некалькі лепш (мал. 5). Стан іх захаванасці прымушае вельмі асцярожна выказвацца наконт марфалагічных асаблівасцяў паўмаскі. Аднак дзякуючы працам па яе рэстаўрацыі і кансервацыі3 стала магчыма вызначыць памеры прадмета (мал. 6) і тое, што паўмаска належала шлему тыпу IV паводле А.М. Кірпічнікава (Кирпичников, 1971, с. 29–32). Варта адзначыць, што падчас выяўлення паўмаскі да ўнутранага боку правай надброўнай дужкі «прыпёкся» фрагмент кальцынаванай косткі (мал. 5:1а) – усё, што, магчыма, засталося ад гаспадара шлема. Прыносім шчырую падзяку С.Ю. Каінаву за каштоўныя кансультацыі па апісанні фрагментаў шлема. Таксама хочам падзякаваць усім калегам-археолагам, рэстаўратарам і іншым спецыялістам, якія аказвалі нам дапамогу ў вывучэнні матэрыялаў раскопак гарадзішча Свіслач. 3 Рэстаўрацыя і кансервацыя паўмаскі былі праведзены мастаком-рэстаўратарам Беларускага дзяржаўнага музея гісторыі Вялікай Айчыннай вайны В.І. Пчэльнікавым. 2 90 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Паўмаска была выкаваная з жалезнай пласціны таўшчынёй 0,4–0,5 см. Яе вышыня – 13,3 см, шырыня захаванай часткі – 14,7 см, а першапачаткова яна дасягала – 19,5 см (мал. 6). На паўмасцы меліся дужкі пад вачамі, якія злучалі наноснік з надброўнымі дужкамі, але на момант выяўлення прадмета яны былі амаль цалкам страчаны. Па цэнтры лобнай часткі, магчыма, маецца заклёпка (ступень каразіраванасці не дазваляе цалкам упэўнена сцвярджаць яе наяўнасць). Ці меліся такія ж заклёпкі па краях надброўных дужак, сказаць немагчыма, але іх існаванне цалкам верагоднае. Аналагічным чынам мацаваліся паўмаскі і ў іншых шлемаў тыпу IV (Рыбаков, 1953, с. 104; Кирпичников, 1971, табл. XVI; Петров, 1997, рис. 1:7, 2:1–3). Вядома, што ва ўсіх шлемаў тыпу IV на наносніку і дужках пад вачыма меліся адтуліны для мацавання барміцы (Кирпичников, 1971, табл. XVI; Петров, 1997, рис. 1:7, 2:1–3; Рыбаков, 1953, с. 104; Горелик, 2002, с. 77, рис. 5). Аднак на свіслацкай паўмасцы падобныя адтуліны не захаваліся, што тлумачыцца стратай гэтых дужак і, магчыма, краёў пласціны наносніка (мал. 6). Ва ўсякім разе, меркаваць, якім чынам да паўмаскі мацавалася барміца і ці мацавалася яна ўвогуле, няма ніякіх падстаў (але па аналогіі з іншымі падобнымі шлемамі можна дапусціць наяўнасць адтулін на ніжнім краі дужак пад вачыма і па краях наносніка). Звон шлема знойдзены ў шасці фрагментах (мал. 7:1–3). Ступень іх захаванасці (надзвычай моцная каразіраванасць – металічная аснова амаль цалкам страчана) не дазваляе выказваць пэўныя меркаванні аб канструкцыі нагалоўя да часу завяршэння рэстаўрацыі4. Можна толькі канстатаваць, што паверхня звону была гладкай. Варта таксама звярнуць увагу на фрагментаваную літую медную пласцінку, якая была знойдзена разам з рэшткамі звону (мал. 7:4). Яе вышыня – 6,4 см, наяўная шырыня – 5,3 см (першапачаткова магла дасягаць 5,5 см), таўшчыня – 0,25–0,3 см. Па сваіх прапорцыях і абрысах пласцінка нагадвае абразок. Можна ўзгадаць, што на знакамітым шлеме тыпу IV з Лыкава, які прыпісваецца князю Яраславу Усеваладавічу, на лобнай частцы звона меўся срэбны абразок з выявай архангела Міхаіла. Існуе таксама ўзгадка аб шлеме з сяла Нагайскае (былой Таўрычнай губерні), да звона якога была прыкляпаная медная пласцінка з выявай Святога Пракопія (Кирпичников, 1971, с. 30–31). Таму вызначэнне свіслацкай знаходкі як абразка магло б быць цалкам дапушчальным. Аднак на яе паверхні немагчыма вызначыць нейкія выявы (прадмет надзвычай моцна каразіраваны5). На захаванай частцы пласціны няма ніводнай адтуліны для мацавання. Спектральны аналіз не выявіў на паверхні слядоў пакрыцця срэбрам ці золатам. Пералічаныя факты пакуль прымушаюць устрымацца ад паспешлівага атаясамлення меднай пласцінкі з абразком з лобнай часткі звона шлема. Прадстаўляе цікавасць яшчэ адна асаблівасць шлема са Свіслачы. У адрозненне ад іншых нагалоўяў тыпу IV (Горелик, 2002, с. 25; Кирпичников, 1971, с. 30; Отрощенко, Рассамакін, 1986, с. 27), яго звон і паўмаска не маюць пакрыцця з каштоўнага металу (срэбра ці золата)6. Па меркаванні А.М. Кірпічнікава, шлемы тыпу IV узнікаюць на Русі ў сярэдзіне ХІІ ст. і працягваюць выкарыстоўвацца да мангольскага нашэсця (Кирпичников, 1971, с. 29–32). Аднак знаходка шлема тыпу IV у пахаванні палавецкага хана 4 Не выключана, што па завяршэнні прац па кансервацыі і рэстаўрацыі рэшткаў звону можна будзе атрымаць больш поўнае ўяўленне аб яго канструкцыі. 5 Першасная рэстаўрацыя прадмета была ажыццёўлена ў вучэбнай лабараторыі музеязнаўства гістарычнага факультэта Беларускага дзяржаўнага універсітэта А.М. Плавінскім. 6 Спектральны аналіз паўмаскі (праводзіўся пасля яе рэстаўрацыі) не выявіў якіхнебудзь слядоў пакрыцця жалезнай пласціны каштоўнымі металамі. Аналіз быў праведзены загадчыкам лабараторыі Мінскай цэнтральнай мытні Г.М. Клаўсуцем. Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 91 ў Чынгульскім кургане сведчыць, што аналагічныя баявыя нагалоўі маглі выкарыстоўвацца і ў другой трэці ХІІІ ст. (Отрощенко, Рассамакін, 1986, с. 20, 34, рис. 7:2). Разам з тым існуе і альтэрнатыўны погляд на пытанне аб паходжанні баявых нагалоўяў гэтага тыпу. На думку М.В. Гарэліка, усе «крутабокія шлемы з забралам-паўмаскай, бровамі і носам» (тып IV) з’яўляюцца ўзорамі мангольскага засцерагальнага ўзбраення XIII – першай паловы XIV ст. (Горелик, 2002, с. 25–26). Відавочна, што пытанне аб датаванні і паходжанні шлемаў тыпу IV застаецца адкрытым. Аднак на дадзены момант меркаванне аб старажытнарускім паходжанні гэтых баявых нагалоўяў (Кирпичников, 1971, с. 31; Петров, 1997, с. 143 ФедоровДавыдов, 1966, с. 34–35), ці, прынамсі, канстатацыя іх распаўсюджання на Русі і на заходніх ускраінах Вялікага Стэпу (Świętosławski, 1996, s. 27) падаюцца нам больш абгрунтаванымі. Акрамя рэшткаў шлему на гарадзішчы Свіслач знойдзена вельмі дрэнна захаваная выгнутая прамавугольная жалезная пласціна з фігурнымі краямі памерам 10,1×5,2 см і таўшчынёй прыкладна 0,2–0,3 см (мал. 3:4). На адным з краёў прасціны маецца прамавугольная адтуліна – 1,3×0,7 см. Пад ёй, магчыма, захаваліся рэшткі квадратнай заклёпкі памерам 0,4×0,5 см. Аднак стан захаванасці пласціны не дазваляе ўпэўнена сцвярджаць наяўнасць заклёпкі. Дадзеная знаходка, на наш погляд, можа быць інтэрпрэтаваная як пласцінка ад даспеха, дакладней – ад пласцінкавага наплечніка. Яна мае шэраг аналогій, якія паходзяць з Мінска, гарадзішча Вішчын, Гродна, Барадзінскага гарадзішча (на Смаленшчыне), гарадзішча Бубяй у Літве (Плавінскі, 2001, с. 146–147, мал. 6:12–16). Разам з тым, нельга выключаць і інтэрпрэтацыю дадзенага артэфакта як дэталі конскага рыштунку (накладка на вупраж). Зброя далёкага бою Зброя далёкага бою прадстаўлена наканечнікамі стрэл. Усяго за час раскопак 2000, 2005–2007 гг. знойдзена 15 жалезных і 2 касцяныя наканечнікі стрэл. Іх размеркаванне па тыпах, паводле тыпалогіі А.Ф. Мядзведзева (Медведев, 1966б), прыводзіцца ў Табліцы 1. Не менш як 10 наканечнікаў з 17 належаць да спецыфічных мангольскіх тыпаў (№№ 11–15, 17–21 – тыпы 38:4, 52, 65, 67, 90). Прычым 2 з іх нясуць характэрныя сляды выкарыстання – яны пагнутыя (№№ 19, 21). Варта адзначыць, што менавіта стрэлы гэтых тыпаў найбольш часта знаходзяць падчас раскопак разбураных мангола-татарамі гарадоў Волжскай Булгарыі (Белорыбкин, 2001, с. 117–133), Старажытнай Русі (Медведев, 1966а, с. 45–60, рис. 2; Артемьев, 2004, с. 146), Цэнтральнай Еўропы (Świętosławski, 1997, s. 77–79, 85, 86–89). Акрамя жалезных знойдзены два рагавыя наканечнікі стрэл. Яны ўтулкавыя, маюць кулепадобную канічную форму з трохгранным завастрэннем (мал. 9:1–2). Падобныя наканечнікі мелі шырокае распаўсюджанне ва Усходняй Еўропе, у тым ліку і на Русі (Медведев, 1966б, с. 87; артыкул М. Сяргеевай у сапраўдным зборніку). Рыштунак лучніка Рыштунак лучніка прадстаўлены жалезным паясным круком для падвешвання калчана, а таксама дзвюма рагавымі петлямі ад калчаноў (мал. 9:3–4). Шчытковы паясны крук (мал. 9:5) прызначаўся для падвешвання калчана адкрытага тыпу. Нягледзячы на надзвычай моцную ступень каразіраванасці прадмета, у цэнтры шчытка прасочваецца адна заклёпка для мацавання. Вышыня кручка – 6 см, шырыня фігурнага шчытка – 2 см. Ён мае дакладныя аналогіі ў 92 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV старажытнасцях унугундзінскай культуры лясной і лесастэпавай зоны ўсходняга Забайкалля (Немеров, 1987, с. 220, рис. 5:1–2; Худяков, 1997, с. 100, рис. 64:1–2). Яго знаходка на гарадзішчы Свіслач відавочна можа быць звязана з мангольскай ваеннай актыўнасцю. Рагавыя петлі прызначаліся для падвешвання калчаноў да паяснога ці перакіднога рэменя. Першая з іх, зробленая з рога аленя7, мае пяцівугольную форму з трыма адтулінамі (мал. 9:3). Яе вышыня – 5,9 см, шырыня – 1,6 см, таўшчыня – 0,4–0,45 см. Другая пятля (з адростка рога лася) – асіметрычная і некалькі выгнутая па вертыкальнай восі (мал. 9:4), мае даўжыню 8,8 см, шырыню – 1,6 (уверсе) – 0,9 (унізе) і таўшчыню – 0,4–0,45 см. Падобныя петлі калчаноў сустракаюцца ў Волжскай Булгарыі (Смирнов, 1981, рис. 78), у старажытнасцях качэўнікаў Паўднёварускіх стэпаў дамангольскага часу (Плетнева, 1958, рис. 9, 11) і залатаардынскага перыяду (Федоров-Давыдов, 1966, с. 31–32), на Русі (Медведев, 1966б, прил. 3), у тым ліку і на тэрыторыі Беларусі (Зверуго, 1975, с. 111, рис. 35:7–9; Штыхов, 1978, рис. 17:16). Касцяное наверша Асаблівую цікавасць прадстаўляе знаходка касцянога (рагавога?) разнога наверша вышынёй 9 см (мал. 9:6). Унізе наверша маецца ўтулка глыбінёй 2,6 см і дыяметрам каля 0,4 см. Выраб характарызуецца дакладнасцю прапорцый і высокай тэхнікай выканання. І хаця на гарадзішчы Свіслач апрацоўка рога і косткі была даволі распаўсюджанай з’явай, нашу ўвагу гэты артэфакт прыцягнуў адразу. Яго арнаментыка, стылістыка, якасць апрацоўкі істотна адрозніваецца ад традыцыйных вырабаў старажытнарускіх майстроў. Па вызначэнні Г.У. Казловай, разглядаемы прадмет з’яўляецца навершам дрэўка значка невялікага воінскага падраздзялення («бунчука»). Не выключана, што наверша адносіцца да сібірскай хвалі дэкаратыўнай традыцыі сярод залатаардынскіх старажытнасцяў. Планіграфія знаходак Верхнія напластаванні гарадзішча дастаткова моцна пашкоджаны розначасовымі перакопамі, аднак старажытнарускія слаі на помніку, якія пачынаюцца з глыбінь 0,7–1 м, характарызуюцца інтэнсіўна чорным гумусаваным, насычаным попелам слоем і ў меншай ступені пацярпелі ад пашкоджанняў. Падчас вывучэння багатай жылой пабудовы ХІІІ ст. было заўважана, што знаходкі прадметаў узбраення канцэнтруюцца не ўнутры пабудовы, а вакол яе. Ва ўнутранай прасторы фіксаваліся розныя побытавыя рэчы і ўпрыгожанні. Пасля апрацоўкі калекцыі ўзбраення і вызначэння артэфактаў «абаронцаў» і «захопнікаў» (табл. 2), стала магчымым вызначэнне планіграфічнага размяшчэння гэтых мілітарыяў (мал. 10). У выніку атрымалася надзвычай паказальная карціна штурму (асады) менавіта гэтай пабудовы. Канцэнтрацыя ўзбраення стэпавых качэўнікаў (наканечнікі стрэлаў, кручка ад калчана, наверша «бунчука») назіраецца па вонкавых контурах пабудовы, асабліва з паўночнага (ад уезду на гарадзішча) і з паўднёвага боку (ад месца ўваходу ў пабудову), што, безумоўна, адлюстроўвае накірунак удару. Адметна і размяшчэнне ўзбраення «абаронцаў». Так, знаходкі элітарных прадметаў узбраення – рэшткаў шлема з паўмаскай, крыжавіны і галоўкі наверша мяча, шыпа булавы, «прывязаныя» да ўваходу ў пабудову (з паўднёвага боку, каля каменнага ганку). Можна меркаваць, што менавіта там і разгарнуўся апошні акт бойкі. Яго галоўным дзеючым 7 Вызначэнне сыравіны, з якой былі вырабленыя петлі калчаноў, зроблена малодшым навуковым супрацоўнікам Інстытута гісторыі НАН Беларусі А.А. Разлуцкай. Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 93 персанажам стаў уладальнік (князь (?), баярын (?)) дома і гарадзішча. Лёс гэтага чалавека быў трагічным, гэтаксама, як і лёс паселішча (мяркуючы па згубленых і непадабраных рэчах)8. Высновы Калекцыя прадметаў узбраення з гарадзішча Свіслач з’яўляецца, у сваім родзе, унікальнай. Яна змяшчае як усходнееўрапейскія ўзоры зброі бліжняга бою і засцерагальнага ўзбраення, так і тыповы для качэўнікаў Вялікага Стэпу часоў мангольскай экспансіі набор наступальнага ўзбраення. Знаходкі дэталяў мяча, фрагмента булавы і шлема дастаткова поўна характарызуюць набор элітарнага (бярска-княжацкага) узбраення Цэнтральнай Беларусі сярэдзіны ХІІІ ст. Разам з тым, выяўленыя наканечнікі стрэл, паясны крук і наверша «бунчука» дазваляюць упершыню археалагічна даказаць факт знішчэння качэўнікамі паселішча на Сярэдняй Бярэзіне ў сярэдзіне ХІІІ ст. Сабраная калекцыя зброі далёкага бою і рыштунку манголаў нічым не саступае зборам падобных знаходак з разбураных імі Кіева, Чарнігава і іншых гарадоў Старажытнай Русі. Шматлікасць выяўленых наканечнікаў стрэл і рыштунку нападаючых разам са знаходкамі вельмі каштоўнага ўзбраення абаронцаў сведчыць на карысць непрацяглага, але ўпартага супраціўлення апошніх і гібелі паселішча ў вялікім пажары, які не дазволіў захопнікам сабраць усю магчымую здабычу. Планіграфія знаходак недвухсэнсоўна сведчыць аб накірунку асноўнага ўдару – з паўночнага напольнага боку, відаць, праз браму. Прадметы ўзбраення нібыта акаляюць вялікую пабудову. Знаходка шлема з паўмаскай, рэшткаў мяча і біметалічнай булавы дазваляюць меркаваць аб іх прыналежнасці буйному феадалу (уладальніку замка (?) – баярыну ці князю (?)), які загінуў амаль на ганку свайго дома. Нагадаем, што каля пабудовы быў таксама знойдзены залаты колт, які мог належаць яго жонцы альбо дачцэ. У археалагічнай літаратуры колты заўсёды інтэрпрэтуюцца як неад’емны элемент галаўнога ўбора заможнай жанчыны. Рэчы такога кшталту і памераў не маглі быць згубленыя выпадкова. Падобныя знаходкі найчасцей звязаныя са скарбамі (Вішчын, Старая Разань, Кіеў і інш.), якія былі схаваныя падчас нейкіх надзвычайных абставін (найперш менавіта мангольскіх пагромаў), або страчаныя падчас іх (Гончаров, 1951, табл. ХХ; Загорульский, 2004, с. 130–140; Килиевич, 1982, рис. 73–74, 92–93, с. 97, 135; Корзухина, 1954, с. 29, табл. XXXVI–LXI; Монгайт, 1955, с. 140–153; Толочко, 1980, с. 28–29, 214). Вартасць атрыманых матэрыялаў заключаецца ў тым, што яны дазваляюць па-новаму паглядзець на гісторыю рэгіёна ў сярэдзіне ХІІІ ст. і значна скарэктаваць тэзіс, які замацаваўся ў беларускай гістарыяграфіі, – аб ненападзе манголаў на тэрыторыю Беларусі. У комплексе з матэрыяламі Гомеля і Магілёва вынікі даследаванняў Свіслачы адкрываюць яшчэ адну невядомую старонку ў гісторыі нашай краіны ХІІІ ст. Аналіз летапісных звестак дазволіў прапанаваць гіпотэзу аб часе і ўмовах разарэння гарадзішча Свіслач атрадам манголаў, а комплекс наступальнага ўзбраення і рыштунку качэўнікаў, а таксама сляды велізарнага пажарышча дэманструюць нам матэрыяльныя рэшткі гэтага раптоўнага ўварвання. Разам з тым, прапанаванае даследаванне з’яўляецца першым крокам у вывучэнні мілітарыяў стэпавага паходжання часоў мангольскай экспансіі з тэрыторыі Беларусі і абставін іх археалагізацыі ў культурных слаях беларускіх На жаль, дагэтуль не зроблена астэалагічнага вызначэння сабранага матэрыялу, аднак улічваючы кантэкст разарэння паселішча, з вялікай доляй верагоднасці можна меркаваць, што ў ім будуць сустрэтыя і чалавечыя косткі. 8 94 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV гарадоў і ўмацаваных паселішчаў. Вынікамі такой працы можа стаць: паглыбленне нашых ведаў аб ваеннай тэхніцы рэгіёна ХІІІ ст.; удакладненне храналогіі розных катэгорый прадметаў матэрыяльнай культуры гэтага часу; значнае пашырэнне базы крыніц для рэканструкцыі гістарычных падзей сярэдзіны ХІІІ ст. у Цэнтральнай, Паўднёвай і Усходняй Беларусі, якія практычна не атрымалі асвятлення ў пісьмовых крыніцах. Прадметы ўзбраення і вайсковага рыштунку ХІІ–ХІІІ стст. з гарадзішча Свіслач. Раскопкі В.І. Кошмана, 2000, 2005–2007 гг. Каталог знаходак. №. Назва прадмета. Год знаходкі, нумар паводле калекцыйнага вопісу знаходак. Тып. Малюнак. 1. Галоўка наверша мяча. 2005 г. (№ 12). Тып Т1 куршскі паводле В. Казакявічуса. Мал. 2:1. 2. Аснаванне наверша мяча. 2007 г. (№ 126). Тып Т1 куршскі паводле В. Казакявічуса. Мал. 2:2. 3. Крыжавіна мяча. 2005 г. (№ 85). Тып Т1 куршскі паводле В. Казакявічуса. Мал. 2:3. 4. Фрагмент булавы – шып. 2006 г. (№ 67). Тып ІІІ ці IV паводле А.М. Кірпічнікава. Мал. 3:1. 5. Уток кап’я. 2006 г. (№ 146). Мал. 3:3. 6. Шлем у фрагментах. 2006 г. (№ 77). Тып IV паводле А.М. Кірпічнікава. Мал. 5–7. 7. Пласціна наплечніка (?). 2005 г. (№ 42). Мал. 3:4. 8. Наканечнік стралы. 2000 г. (№ 34). Тып 2 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:11. 9. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 39). Тып 2 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:10. 10. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 42). Тып 3 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:14. 11. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 18). Тып 38, варыянт 4 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:1. 12. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 53). Тып 38, варыянт 4 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:2. 13. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 31). Тып 38, варыянт 4 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:3. 14. Наканечнік стралы. 2006 г. (№ 36). Тып 38, варыянт 4 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:4. 15. Наканечнік стралы. 2006 г. (№ 42). Тып 38, варыянт 4 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:5. 16. Наканечнік стралы. 2000 г. (№ 161). Тып 47 ці 48 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:8. 17. Наканечнік стралы. 2006 г. (№ 131). Тып 52 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:7. 18. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 121). Тып 65 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:9. Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 95 19. Наканечнік стралы. 2000 г. (№ 135). Тып 67 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:6. 20. Наканечнік стралы. 2006 г. (№ 64). Тып 90 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 8:12. 21. Наканечнік стралы. 2007 г. (№ 109). Тып паводле А.Ф. Мядзведзева не вызначаецца. Мал. 8:13. 22. Наканечнік стралы. 2007 г. (умоўны пласт ІІІ, кв. 21). Тып паводле А.Ф. Мядзведзева не вызначаецца. Мал. 8:15. 23. Наканечнік стралы. 2006 г. (№ 174). Тып 1 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 9:1. 24. Наканечнік стралы. 2006 г. (№ 189). Тып 1 паводле А.Ф. Мядзведзева. Мал. 9:2. 25. Кручок для падвешвання калчана. 2007 г. (№ 132). Мал. 9:5. 26. Пятля калчана. 2006 г. (№ 128). Мал. 9:3. 27. Пятля калчана. 2006 г. (№ 168). Мал. 9:4. 28. Наверша «бунчука». 2000 г. (№ 146). Мал. 9:6. Літаратура 1. Артемьев, А.Р. Кистени и булавы из раскопок Новгорода Великого // Материалы по археологии Новгорода 1988. М., 1990. С. 4–28. 2. Артемьев, А.Р. Проблемы выделения монголо-татарского комплекса вооружения среди древнерусских материалов XIII в. // Восточная Европа в Средневековье: К 80-летию В.В. Седова. М., 2004. С. 143–152. 3. Белорыбкин, г.н. Золотаревское поселение. СПб., 2001. 4. Галицко-Волынская летопись. Текст. Комментарий. Исследование. Под ред. Н.Ф. Котляра. СПб., 2005. 5. гончаров, в.к. Райковецкое городище. Киев, 1950. 6. горелик, М.в. Армии монголо-татар X–XIV веков. Воинское искусство, снаряжение, оружие. М., 2002. 7. ваганава, А.М. Свіслач // Археалогія і нумізматыка Беларусі: Энцыклапедыя. Мн., 1993. С. 559–560. 8. Загорульский, Э.М. Вищинский замок XII–XIII вв. Мн., 2004. 9. Зверуго, я.г. Древний Волковыск (Х–XIV вв.). Мн., 1975. 10. Звяруга, я.г. Сельскія паселішчы // Археалогія Беларусі. Т. 3. Сярэдневяковы перыяд (ІХ–ХІІІ стст.). Мн., 2000. С. 110–133. 11. ільюцік, А.У., кошман, в.і. Гарадзішча Свіслач (матэрыялы даследавання 2000 г.) // МАБ. № 6. 2003. С. 110–129. 12. Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. II. М., 2001. 13. килиевич, С.Р. Детинец Киева IX – первой половины XIII веков. По материалам археологических исследований. Киев, 1982. 14. кирпичников, А.н. Древнерусское оружие. Вып.1. Мечи и сабли IX– XIII вв. / САИ. Вып. Е1–36. М.–Л., 1966а. 96 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 15. кирпичников, А.н. Древнерусское оружие. Вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы, кистени ІХ–ХІІІ вв. / САИ. Вып. Е1–36. М.–Л., 1966б. 16. кирпичников, А.н. Древнерусское оружие. Вып. 3. Доспех, комплекс боевых средств ІХ–ХІІІ вв. / САИ. Вып. Е1–36. Л., 1971. 17. кирпичников, А.н. Массовое оружие ближнего боя из раскопок древнего Изяславля // КСИА. Вып. 155. 1978. С. 80–87. 18. кирпичников, А.н. Булавы и кистени из коллекции И. Хойновского в собрании Музея Войска Польского // АВ. № 7. 2000. С. 229–235. 19. корзухина, г.Ф. Русские клады IX–XIII вв. М.–Л., 1954. 20. кошман, в.і. Тапаграфія, планіроўка і фартыфікацыя Свіслацкага замка ў ХІІ–XVII стст. // МАБ. № 3. Да 70-годдзя з дня нараджэння П.Ф. Лысенка. 2001. С. 187–194. 21. кошман, в.і. Палявыя даследаванні ў Бярэзінскім і Асіповіцкім раёнах // ГАЗ. № 20. 2005. С. 240–241. 22. кошман, в.і. «Свіслацка-Бярэзінскі» мікрарэгіён у Х–ХІІІ стст. // Археалогія эпохі сярэдневякоўя / МАБ. № 12. 2006. С. 154–161. 23. кошман, в.і. Паселішчы міжрэчча Бярэзіны і Дняпра ў Х–ХІІІ стст. Мн., 2008. 24. Макушников, о.А. Основные этапы развития летописного Гомия (до середины XIII в.) // Проблемы археологии Южной Руси. Материалы историко-археологического семинара «Чернигов и его округа в IX–XIII вв.». Киев, 1990. С. 56–62. 25. Марзалюк, і.А. Магілёў у XII–XVIII стст. Людзі і рэчы. Мн., 1998. 26. Монгайт, А.л. Старая Рязань / Материалы и исследования по археологии древнерусских городов. Т. IV. МИА. № 49. М., 1955. 27. Медведев, А.Ф. Татаро-монгольские наконечники стрел в Восточной Европе // СА. № 2. 1966а. С. 50–60. 28. Медведев, А.Ф. Ручное метательное оружие (лук и стрелы, самострел VIII–XIV вв.) / САИ. Вып. Е1–36. М., 1966б. 29. немеров, в.Ф. Воинское снаряжение и оружие монгольского воина XIII– XIV вв. // СА. № 2. 1987. С. 212–227. 30. насевіч, в.л. Пачаткі Вялікага княства Літоўскага: Падзеі і асобы. Мн., 1993. 31. Опросные листы 1924 г. по Игуменскому уезду / АА ІГ НАН Беларусі. Спр. 70. Воп. 1. 32. отрощенко, в.в., Рассамакін, Ю.я. Половецький комплекс Чингульського кургану // Археологія. Вып. 53. 1986. С. 14–36. 33. петров, Ю.Ю. Древнерусские шлемы с полумасками // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. Памяти В.Д. Белецкого (1919–1998). Т. II. СПб. – Псков, 1997. С. 139–143. 34. плавінскі, М.А. Засцерагальнае ўзбраенне ІХ–ХІІІ ст. на тэрыторыі Беларусі // ГАЗ. № 16. 2001. С. 138–150. Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 97 35. плавінскі, М., Шаркоўская, н. Булава XII–XIII стст. з-пад Віцебска // ГАЗ. № 20. 2005. С. 184–185. 36. плавінскі, М.А. Клінковая зброя Х–ХІІІ стст. на тэрыторыі Беларусі. Мн., 2006. 37. плавінскі, М.А. Сякеры другой паловы ХІ–XIII стст. з раскопак Мінскага Замчышча // Acta archaeologica Albaruthenica. Vol. II. Мн., 2007. С. 68–85. 38. плавінскі, М.А., плавінскі, А.М. Аб адной катэгорыі пахавальнага посуду ў курганах канца І – пачатку ІІ тыс. н.э. на захадзе Полацкай зямлі // Acta archaeologica Albaruthenica. Vol. I. Мн., 2007. С. 135–145. 39. плетнева, С.А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях // Труды Волго-Донской археологической экспедиции. Т. I. / МИА. № 62. М.–Л., 1958. С. 151–226. 40. Рыбаков, Б.А. Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж // По следам древних культур: Древняя Русь. М., 1953. С. 75–120. 41. Смирнов, А.п. Волжская Болгария // Степи Евразии в эпоху средневековья / Археология СССР. М., 1981. С. 208–212. 42. Тихомиров, М.н. Список русских городов дальних и ближних // Исторические записки. Т. 40. М., 1952. С. 218–219. 43. Толочко, п.п. Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности XII–XIII веков. Киев, 1980. 44. Федоров-давыдов, г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. Археологические памятники. М., 1966. 45. Штыхов, г.в. Города Полоцкой земли (IX–XIII вв.). Мн., 1978. 46. Шутаў, С.С., Улашчык, М.М. Археолёгічныя разведкі на ніжняй Свіслачы ўлетку 1926 г. // Працы. Т. ІІ. 1930. С. 105–120. 47. Głosek, M. Późnośredniowieczna broń obuchowa w zbiorach polskich. Warszawa – Łódź, 1996. 48. Kazakevičius, V. IX–XIII amžių baltų kalavijai. Vilnius, 1996. 49. Kazakevičius, V. On One Type of Baltic Sword of the Viking Period // Archaeologia Baltica. 2. The Balts and their Neighbors in the Viking Age. Vilnius, 1997. P. 117– 132. 50. Stryż, P. Ruskie buławy «gwiażdziste» z terenu Małopolski // Acta Militaria Mediaevalia. Vol. I. Kraków – Sanok, 2005. S. 107–114. 51. Świętosławski, W. Uzbrojenie koczowników Wielkiego Stepu w czasach ekspansji mongołów (XII–XIV w.). Łódź, 1996. 52. Świętosławski, W. Archeologiczne ślady najazdów tatarskich na Europę Środkową w XIII w. Łódź, 1997. 98 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Vadzim Koshman, Mikalai Plavinski Weapons from Hill Fort Svislach (on Materials of the Years 2000, 2005–2007 Excavations): to the Question of Mongol Raids on the Territory of Belarus in the Middle of the 13th Century Hill-Fort Svislach is situated on the South outskirts of village Svislach of Asipovichy district Mahiliou region. It occupies high cape which is formed by river Svislach that flows into river Biarezina (мал. 1:1). In the present article collection of weapons from the excavations of the years 2000, 2005–2007 is studied. Collection of weapons from hill-fort Svislach is quite unique. It includes Eastern European specimens of close combat and defensive weapons and typical for nomad’s complex of offensive weapons of Mongol Expansion Time Grate Steppe. Finds of sword hilt details, fragment of mace and helmet in a quite full measure characterize assortment of elite (boyar-prince) armament of Central Belarus in mid 13th century (fig. 2–3, 5–7). At the same time arrow heads, quiver’s suspension hook and «flag’s» mount (fig. 8–9) head for the first time allow us to prove by archaeological means the fact of the settlement destruction on Middle Biarezina by nomads in mid 13th century. Collection of Mongol distance combat weapons and equipment can be compared well with collections of such finds from destroyed by nomads Kieu, Charnihau and other Old Russian towns. Multiplicity of invaders and defenders weapons and equipment testifies short but fierce resistance of inhabitants and destruction of hill-fort in a grate fire. Planigraphy of finds unambiguously shows the main direction of attack – from the North side, evidently throuhgt the gates (fig. 10). Fids of weapons are gathered round the big building. We can consider that sword, mace and helmet belonged to outstanding feudal (castle holder – boyar or prince (?)) which perished on threshold of his house. The importance of the examined materials consists in the possibility to see a new perspective in history of the region in mid 13th century and to correct greatly thesis, which exists in Belarusian historiography, about nonaggression of Mongols against the territory of Belarus. Along with materials from Homel and Mahiliou results of excavations of Svislach uncover a new unknown page in mid 13th century history of our country. Analysis of information from chronicles allowed us to provide hypothesis about the time and conditions of hill-fort Svislach destruction by Mongol troops. Complex of nomad’s offensive weapons and equipment and sign of grate fire demonstrate us material remains of this sudden invasion. Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 99 № пав. каталога Тып Колькасць знаходак Даўжыня (у см) Даўжыня пяра (у см) Шырыня пяра (у см) Табліца 1. Наканечнікі стрэл з гарадзішча Свіслач. Раскопкі В.І. Кошмана, 2000, 2005–2007 гг. (нумары ў табліцы адпавядаюць нумарам у каталогу знаходак Вага (у гр.) 8 2 1 4,5 4 2,9 9,4 8:11 9 2 1 5,8 4,5 2,8 14,3 8:10 10 3 1 6,8 3,5 1,6 10 8:14 11 38:4 1 8,2 5,8 1,3 13,3 мангольскі 8:1 12 38:4 1 9,1 6,3 1,5 11,1 мангольскі 8:2 13 38:4 1 6,9 7,4 1,4 8,3 мангольскі 8:3 14 38:4 1 6,8 3,9 1,3 6,9 мангольскі 8:4 15 1 7,9 4,4 1,5 8,8 мангольскі 8:5 1 7 4,5 2,2 5,8 17 38:4 47 ці 48 52 1 8,4 6,3 2,5 9,5 18 65 1 5,6 4,7 2 16 19 67 1 20 90 Заўвагі Мал. 8:8 мангольскі 8:7 5,41 мангольскі 8:9 мангольскі, пагнуты 8:6 9,9 5,4 2,3 9 1 5,7 3,2 0,8 6,9 мангольскі 8:12 5,5 1,6 9 мангольскі, пагнуты 8:13 21 ? 1 больш за 6,3 22 ? 1 7,1 4,6 2,1 11,2 8:15 23 1 1 4,5 – – 8,2 9:1 24 1 1 4,3 – – 3 9:2 Усяго: 17 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 100 Табліца 2. Прыналежнасць прадметаў узбраення і вайсковага рыштунку з гарадзішча Свіслач. Раскопкі В.І. Кошмана, 2000, 2005–2007 гг. (нумары ў табліцы адпавядаюць нумарам у каталогу знаходак) № паводле каталога Найменне прадмета ўзбраення Прыналежнасць прадмета ўзбраення і вайсковага рыштунку Зброя абаронцаў Зброя захопнікаў Зброя нявызначанай прыналежнасці 3 Галоўка наверша мяча Аснаванне наверша мяча Крыжавіна мяча × 4 Фрагмент булавы × 5 Уток кап’я × 6 Шлем × 7 Пласціна наплечніка (?) × 8 Наканечнік стралы × 9 Наканечнік стралы × 10 Наканечнік стралы × 11 Наканечнік стралы × 12 Наканечнік стралы × 13 Наканечнік стралы × 14 Наканечнік стралы × 15 Наканечнік стралы × 16 Наканечнік стралы 17 Наканечнік стралы × 18 Наканечнік стралы × 19 Наканечнік стралы × 20 Наканечнік стралы × 21 Наканечнік стралы × 22 Наканечнік стралы × 23 Наканечнік стралы × 24 Наканечнік стралы × 25 Кручок для падвешвання калчана 26 Пятля калчана × 27 Пятля калчана × 28 Наверша «бунчука» 1 2 × × × × × Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 101 Мал. 1. Месцазнаходжанне гарадзішча Свіслач (1) і план гарадзішча Свіслач з пазначэннем раскопаў 2000, 2005–2007 гг (2) Fig. 1. Hill-fort Svislach location (1) and plan of hill-fort Svislach with excavation areas of the years 2000, 2005–2007 marked (2) 102 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Мал. 2. Дэталі рукаяці мяча з гарадзішча Свіслач: 1 – галоўка наверша, кат. № 1, 2 – аснаванне наверша, кат. № 2, 3 – крыжавіна, кат. № 3, 4 – рэканструкцыя рукаяці (мал. М.А. Плавінскага) Fig. 2. Sword’s hilt details from hill-fort Svislach: 1 – pommel, kat. № 1, 2 – upper cross-guard, kat. № 2, 3 – cross-guard, kat. № 3, 4 – reconstruction of hilt (drown by M. Plavinski) Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі Мал. 3. Зброя бліжняга бою і засцерагальнае ўзбраенне з гарадзішча Свіслач: 1 – фрагмент булавы, кат. № 4, 2 – фрагмент булавы (раскопкі Э.М. Загарульскага), 3 – уток кап’я, кат. № 5, 4 – пласціна наплечніка (?), кат. № 7 (мал. 1, 3, 4 – М.А. Плавінскага, 2 – Ю.П. Латушковай) Fig. 3. Close combat and defensive weapons from hill-fort Svislach: 1 – fragment of mace, kat. № 4, 2 – fragment of mace (excavations of E. Zagarul’ski), 3 – cap of spear head, kat. № 5, 4 – shoulder plate (?), kat. № 7 (1, 3, 4 – drown by M. Plavinski, 2 – drown by J. Latushkova) 103 104 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Мал. 4. Сякеры з гарадзішча Свіслач (мал. М.А. Плавінскага) Fig. 4. Axes from hill-fort Svislach (drown by M. Plavinski) Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 105 Мал. 5. Паўмаска шлема з гарадзішча Свіслач да рэстаўрацыі (2 – мал. М.А. Плавінскага) Fig. 5. Visor of helmet from hill-fort Svislach before restoration (2 – drown by M. Plavinski) 106 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Мал. 6. Паўмаска шлема з гарадзішча Свіслач пасля рэстаўрацыі (2 – мал. М.А. Плавінскага) Fig. 6. Visor of helmet from hill-fort Svislach after restoration (2 – drown by M. Plavinski) Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 107 Мал. 7. Фрагменты звона шлема – 1–3 і фрагментаваная медная пласцінка з гарадзішча Свіслач – 4 (мал. М.А. Плавінскага) Fig. 7. Fragments of helmet’s crown – 1–3 and fragment of copper plate from hill-fort Svislach – 4 (drown by M. Plavinski) 108 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Мал. 8. Жалезныя наканечнікі стрэл з гарадзішча Свіслач: 1–5 – тып 38:4, кат №№ 11–15, 6 – тып 67, кат. № 19, 7 – тып 52, кат. № 17, 8 – тып 47 ці 48, кат. № 16, 9 – тып. 65, кат. № 18, 10–11 – тып 2, кат. №№ 9, 8, 12 – тып 90, кат. № 20, 13 – тып невызначальны, кат. № 21, 14 – тып 3, кат. № 10, 15 – тып невызначальны, кат. № 22 (мал. М.А. Плавінскага) Fig. 8. Iron arrow heads from hill-fort Svislach: 1–5 – type 38:4, kat. №№ 11–15, 6 – type 67, kat. № 19, 7 – type 52, kat. № 17, 8 – type 47 or 48, kat. № 16, 9 – type 65, kat. № 18, 10–11 – type 2, kat. №№ 9, 8, 12 – type 90, kat. № 20, 13 – type can not be defined, kat. № 21, 14 – type 3, kat. № 10, 15 – type can not be defined, kat. № 22 (drown by M. Plavinski) Вадзім Кошман, Мікалай Плавінскі 109 Мал. 9. Рагавыя наканечнікі стрэл (1–2), рыштунак лучніка і наверша «бунчука»: 1 – тып 1, кат. № 23, 2 – тып 1, кат. № 24, 3 – пятля калчана, кат. № 26, 4 – пятля калчана, кат. № 27, 5 – кручок для падвешвання калчана, кат. № 25, 6 – наверша «бунчука», кат. № 28 (мал. М.А. Плавінскага) Fig. 9. Horn arrow heads (1–2), equipment of archer and «flag’s» head: 1 –type 1, kat. № 23, 2 – type 1, kat. № 24, 3 – quiver’s suspension loop, kat. № 26, 4 – quiver’s suspension loop, kat. № 27, 5 – quiver’s suspension hook, kat. № 25, 6 – «flag’s» head, kat. № 28 (drown by M. Plavinski) 110 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Мал. 10. Планіграфія знаходак прадметаў узбраення і вайсковага рыштунку ў раскопах 2000, 2005–2007 гг. на гарадзішчы Свіслач (нумары на плане адпавядаюць нумарам у каталогу знаходак і табліцах 1 і 2): a – зброя абаронцаў, b – зброя захопнікаў, c – зброя нявызначанай прыналежнасці Fig. 10. Planigraphy of finds of weapons and military equipment in excavation areas of the years 2000, 2005–2007 on hill-fort Svislach (numbers on plan correspond to numbers in catalog of finds and tables 1 and 2): a – weapons of defenders, b – weapons of invaders, c – weapons of undefined belonging Марина Сергеева КОСТОРеЗНОе РеМеСлО ХІ–ХІІ вв. НА КиевСКОМ ПОДОле Резьба по кости относится к традиционным видам древнерусского художественного ремесла. Это демонстрирует не только византийское свидетельство XII в., где резьба по кости названа «искусством руссов» (Кондаков, 1896, с. 80), но и многочисленные следы косторезного производства, зафиксированные в разных частях Киева. Заготовки из кости и рога диких копытных, полуфабрикаты, готовые изделия, отходы производства в большом количестве были обнаружены в Верхнем городе. Во время раскопок В.В. Хвойки 1907–1908 гг. на усадьбе М.М. Петровского были открыты две косторезные мастерские. По словам автора, собранный в них материал позволяет выделить последовательные этапы обработки кости и рога и восстановить весь процесс производства некоторых изделий, например, пуговиц и застежек (Хвойка, 1913, с. 71–72). В 1936 г. Ф.Н. Молчановский проводил исследования в этом же районе и также выявил остатки косторезного производства (Шовкопляс, 1954, с. 28; Каргер, 1958, с. 470). Не исключено, что все названные комплексы, располагавшиеся по соседству друг с другом, относились к одному большому району, где концентрировались мастерские ремесленников-косторезов. К сожалению, к слоям, имеющим узкую дату, они не привязаны, однако массовый характер продукции и размах производства позволяет датировать их временем не ранее конца XI, а, скорее всего, XII в. Косторезные мастерские были обнаружены также в других частях Верхнего города и на горе Киселевке (Шовкопляс, 1954). Долгое время верхней части Киева уделялось значительно большее внимание, чем Подолу, вследствие чего подольские материалы оставались практически неизученными. Закономерно, что А.М. Шовкопляс говорила о сосредоточении косторезного ремесла преимущественно в верхней части Киева (Шовкопляс, 1984, с. 149–151). Однако работы последних десятилетий на Киевском Подоле позволяют пересмотреть эту точку зрения и констатировать распространение косторезного ремесла также и в нижней части города. Этот род деятельности подольских ремесленников еще не получил достаточного освещения в литературе. Большинство материалов даже не введено должным образом в научный оборот. Настоящая работа призвана в какой-то мере восполнить этот пробел. Кости и фрагменты рогов со следами обработки обнаружены на многих подольских усадьбах XI–XII вв. Чаще всего такие находки разрозненны и не связаны с целостными косторезными комплексами. В этом случае их правомерно интерпретировать как остатки домашнего ремесла, когда хозяин сам изготовлял хозяйственные принадлежности, в том числе из кости, для собственных нужд. Иногда фиксируются комплексы, связанные с какой-то кратковременной ремесленной деятельностью. Так, в 1983 г. на раскопе по адресу ул. Волошская, 16 была обнаружена яма, заполнение которой содержало 2 обработанных рога и несколько фрагментов костей со следами обработки (рис. 1:1–3, 5, 7–11). Тут же найдена накладка на лук и фрагмент еще одной накладки (рис. 1:4, 6). Целая накладка (рис. 1:6) имеет характерные для этой категории изделий насечки на внутренней стороне. Небольшая толщина и отсутствие характерной вогнутости внутренней поверхности позволяет считать ее бракованной. О кратковременности существования на участке косторезного производства свидетельствует небольшое количество артефактов. Тем не менее, отдельные заготовки и полуфабрикаты изделий были обнаружены также на прилегающей к нему территории (раскопы 1987 и 1988 гг. по тому же адресу), в 112 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV культурном слое XI–XII вв. (рис. 1:12–16). В 1989 г. на раскопе по адресу ул. Межигорская, 43 в слое XI в., было обнаружено 4 заготовки для накладок на односторонние гребенки (Занкин, Полин, Калюк, 1990, рис. 67), свидетельствующие о местном производстве названной категории изделий. Эта находка может указывать как на эпизодическое производство, так и на наличие где-то рядом, но за пределами раскопа, косторезной мастерской. С косторезным производством следует связывать плоскую кость размерами 220×46×3 мм с высверленными по всей плоскости окружностями диаметром 10 мм (рис. 1:17). Предмет, к сожалению, депаспортизирован, скорее всего, он относится к случайным находкам, однако его происхождение с Подола не вызывает сомнений. Описанный предмет может интерпретироваться как отход, образовавшийся после изготовления мелких дисковидных изделий, подобных небольшой шайбочке (ее диаметр 14 мм и толщина 2 мм), происходящей из района Десятинной церкви (Сергєєва, 1996, № 27.). Техника выпиливания мелких дисковидных изделий из костяной или роговой пластины была достаточно распространена, и аналогии рассматриваемой находке известны по всей Европе (Hilczerówna, 1961, ryc.23; Slivka, 1984, tab. V: 34, 36; VI13, 15, 17, 18, 22, 24, 26, 30–32; IX:1–6, 13, 14; MacGregor, Mainman, Rogers, 2005, fig. 882). Пластины, из которых выпиливались диски, могли быть различной толщины – в зависимости от вида изготовляемого изделия. Так, небольшой фрагмент кости с выпиленными окружностями, происходящий из Верхнего Киева, имеет толщину 9 мм (НМІУ, № в4552/72). На Подоле были открыты и целые косторезные комплексы, связанные с профессиональной деятельностью. На участке между улицами Героев Триполья (современная Спасская) и Хоревая была исследована хозяйственная постройка, в заполнении которой встречались распиленные кости, вероятно, заготовки для будущих изделий (Новое…, с. 325). Но особое значение для изучения подольского косторезного дела имеют две мастерские, обнаруженные на северо-западной окраине Подола, поскольку здесь были найдены не только остатки производства, но и готовые изделия, дающие представление о продукции подольских ремесленников. Одна из этих мастерских была исследована в 1993 г. на раскопе по адресу ул. Оболонская, 12. В общих чертах комплекс был опубликован в обобщающей статье, посвященной итогам работ на указанном участке (Сагайдак, Сергеева, Михайлов, 1997, с. 34). Следы косторезного производства были обнаружены в слое, датируемом второй половиной XII – началом XIII в. На одной из исследованных усадеб этого времени располагалась хозяйственная постройка, заполнение которой содержало заготовки для костяных наконечников стрел, их полуфабрикаты и одно готовое изделие (рис. 2). Все наконечники, включая готовый, относились к втульчатым конической формы – пулевидные, по терминологии А.Ф. Медведева (Медведев, 1966, с. 87), или конические по терминологии ряда других авторов (Руденко, 2005, с. 69; Ruttkay, 1976, s. 328). Такой наконечник имеет форму удлиненного конуса со скрытой втулкой и иногда трехгранным заострением. Полуфабрикаты были на разной стадии изготовления, что позволяет проследить весь процесс производства костяных наконечников стрел указанного типа. Основным материалом для их изготовления была кость (цевка) крупного рогатого скота. Такую кость сначала очищали, распиливали на трубки длиной 65–85 мм и раскалывали вдоль на отдельные бруски. После этого заготовкам ножом придавали форму граненого конуса, в торце которого высверливалась втулка диаметром 6–7 мм и около 25 мм вглубь. После этого заготовка шлифовалась и полировалась, в результате чего она приобретала свою окончательную форму. Единственный готовый наконечник имеет тщательно заполированную поверхность. Марина Сергеева 113 Заключительной фазой обработки была заточка острия наконечника. Некоторые полуфабрикаты имеют выщерблины в районе втулки, которые могли образоваться во время ее высверливания (рис. 2:13–16, 18, 20, 21). Готовый наконечник также имеет указанный дефект (рис. 2:24), но в этом случае выщерблина может объясняться только повреждением наконечника во время насадки на древко. Таким образом, правомерно предполагать, что весь процесс изготовления стрелы в данной мастерской выполнялся одним мастером. Высверливание втулки до завершения работы над формой наконечника является довольно распространенным технологическим приемом – аналогичные полуфабрикаты были обнаружены, например, в Саркеле (Флерова (Нахапетян), 2000, рис. 3:10) и в Волжской Болгарии (Руденко, 2005, табл. 2:6). Такой порядок изготовления втульчатого наконечника, однако, не был единственным. В мастерской на городище близ Хутора Половецкого (Киевская обл.) был обнаружен полуфабрикат втульчатого конического наконечника, которому была придана окончательная форма, однако втулка еще не была высверлена (Довженок, Кучера, 1956, табл. 7:6). Такой же полуфабрикат происходит из Звенигорода (Свєшніков, 1988/83, табл. ХХІ: 8). Таким образом, технология изготовления наконечников допускала высверливание втулки на завершающем этапе, уже после окончательного оформления изделия. Возможно, именно этим объясняются повреждения втулки, отмеченные на некоторых готовых изделиях, в том числе киевских, хотя поломка во время насадки наконечника на древко здесь также не исключена. Другой характерной формой брака, отмеченного на имеющихся полуфабрикатах, был слишком грубый срез стенки в районе втулки, в результате чего в стенке образовывалось сквозное отверстие (рис. 2:17, 19, 21, 22). Бракованным было большинство полуфабрикатов, из-за чего они и не были доведены до стадии готовых изделий. В этой же постройке были также найдены две заготовки из рога диких копытных (рис. 2:25, 26). Из-за малочисленности роговых заготовок технологию изготовления стрел из рога проследить не удалось, но следует полагать, что она мало отличалась от вышеописанной. Рассмотренная мастерская имела узкую специализацию: связанных с ней изделий, кроме костяных наконечников стрел и заготовок для них, не обнаружено. Такая узкая специализация может свидетельствовать о наличии в какой-то период спроса на данную продукцию, в связи с чем встает вопрос о функциональном назначении рассматриваемого типа стрел. Находки костяных наконечников стрел на древнерусских памятниках связаны с бытовыми комплексами, т.е. они в основном были найдены вне контекста их использования. В первой публикации мастерской предполагалось, в том числе и автором настоящей статьи, использование подобных наконечников стрел для охоты (Сагайдак, Сергеева, Михайлов, 1997, с. 34), однако эта точка зрения не бесспорна. Некоторые данные относительно функций могут дать инокультурные аналогии. У кочевников Саяно-Алтая большинство типов костяных стрел, как отмечает Б.Б. Овчинникова, относится к полифункциональным, за исключением лишь некоторых типов, функционировавших только как охотничье орудие (Овчинникова, 1990, с. 71). Для древнерусских экземпляров А.Ф. Медведев допускал аналогичные функции (Медведев, 1966, с. 87–88). Во время исследования средневековой крепости Силистра (Болгария) два костяных втульчатых наконечника, аналогичных тем, что производились в подольской мастерской, были найдены в постройках, имевших непосредственное отношение к укреплениям крепости, что косвенно может свидетельствовать в пользу их боевых функций (Атанасов, 1987, с. 106). С другой стороны, охотничья 114 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV принадлежность таких наконечников также не исключается. Специальное изготовление большой партии конических наконечников стрел могло быть связано с обеими их функциями. Еще одной интересной деталью, достойной упоминания, была находка на усадьбе, к которой относилась постройка-мастерская, более сотни коровьих рогов. Коровий рог по своей структуре не является хорошим сырьем для косторезного производства, да и изделий из этого материала на территории усадьбы не обнаружено. Не исключено, что коровьи рога использовались в иных целях. Например, вещество рога могло быть составляющей при изготовлении клея. Клей из рогов и копыт использовался, в том числе, в косторезном производстве – для соединения костяных деталей между собой и с основой из других материалов. В частности, возможность его применения в производстве сложносоставных луков, обнаруженных в погребениях Мощевой Балки, предполагает В.Н. Каминский (Каминский, 1982, с. 90). Наличие на усадьбе следов различных ремесел (здесь зафиксированы также остатки бронзолитейного и стекольного производства) не позволяет связывать находку рогов исключительно с косторезным делом, однако и не исключает его: клей мог использоваться для лучшего закрепления втульчатого наконечника на древке. Другая мастерская была открыта в 2006 г. во время археологических работ на территории подольской синагоги (ул. Щекавицкая, 29). Здесь на одной из усадеб XII в. был выявлен наибольший из известных на Подоле косторезный комплекс. Ниже приводим его описание. В западном углу раскопа были исследованы две сменяющие друг друга срубные постройки – № 1 и № 1а, расположенные на возвышении. Вдоль восточной стены (у обеих построек она совпадает в плане) возле подножия возвышенности была зафиксирована западина, на первом этапе своего существования отграниченная от внешнего пространства забором. В верхней части ров уже не фиксировался, а слой, идентичный по структуре заполнению и содержащий характерный для всего комплекса материал, «расползается» почти до постройки № 2, расположенной в 3 м на юг от построек № 1–1а (рис. 3). Таким образом, заполнение комплекса формировалось постепенно на протяжении длительного времени и его формирование следует датировать широко – XII в. Наиболее интенсивно заполнение, содержащее остатки косторезного производства, формировалось на позднем этапе, т.е. в середине – второй половине XII в. Косторезное производство представлено большим количеством разнообразного материала: более двух сотен обрезков костей, полуфабрикаты, готовые изделия (рис. 4, 5). Значительную часть отходов составляют обрезанные края трубчатых костей, центральная часть которых непосредственно использовалась для изготовления ремесленных изделий. Основная часть находок связана с производством полусферических пуговиц. Это более чем 120 обрезков от заготовок для указанной категории изделий и полуфабрикаты на разной стадии изготовления. Имеется несколько готовых пуговиц. Две из них имеют одинаковый орнамент в виде треугольников, причем одна из этих пуговиц изготовлена вручную, а другая доведена на токарном станке (рис. 4:36, 37). Остальные пуговицы из мастерской также орнаментированы циркульными окружностями, но композиции орнамента отличаются. На одной из пуговиц сохранились следы окрашивания в красный цвет. Основная масса пуговиц имеет характерную форму, приближающуюся к полусфере и только два экземпляра – практически готовое изделие и полуфабрикат – имеют битрапецоидную форму, аналогичную форме пряслиц из пирофиллитового сланца, широко известных на древнерусских памятниках (рис. 4:33, 34). Марина Сергеева 115 Однако описанные выше костяные изделия не соответсвуют функциональным характеристикам пряслица из-за своего малого веса, поэтому их с большим основанием можно интерпретировать также как разновидность пуговиц. Полусферические пуговицы хорошо известны в средневековых древностях Восточной Европы и в византийском мире, где они бытуют с Х по ХІІ вв., а в Волжской Болгарии доживают до XIV в. (Руденко, 2005, с. 72). Про них уже писалось достаточно (Флерова, 2001, с. 102–103; Сергеева, 2007), поэтому подробно останавливаться на этой категории вещей нет необходимости. В целом в Киеве полусферических пуговиц найдено уже более 30, в то время как на других древнерусских памятниках они представлены небольшим количеством экземпляров. Процесс их изготовления был прослежен на материалах Верхнего города (Шовкопляс, 1954, с. 27–28), подольский косторезный комплекс дает дополнительные данные для его реконструкции. Все киевские мастерские, как из Верхнего города, так и подольские, демонстрируют единую традицию изготовления полусферических пуговиц. Кость крупного рогатого скота, распиленную вдоль, надпилами или надрезами разбивали на секции, в центре каждой просверливали сквозное отверстие и только потом кость разделяли на отдельные бруски – разламывали в месте надпила. Способ разделения кости на отдельные заготовки посредством разламывания после кругового надпила является достаточно традиционным, он наблюдается на Руси повсеместно, отмечен и в Саркеле (Флерова (Нахапетян), 2000, с. 105). В.Е. Флерова усматривает в этом технологическом приеме аналогии с первичной обработкой дерева. Общность в технике обработки обоих материалов отмечалась и ранее (Бочаров, 1983, с. 111). После разделения кости на отдельные заготовки следовала сначала грубая обработка каждого полуфабриката ножом, потом изделию придавали окончательную форму. Для этого использовали инструмент типа напильника – довольно часто прослеживаются следы обработки поверхности таким инструментом. Заключительным этапом была полировка изделия. Иногда для окончательной обработки поверхности использовали токарный станок. Орнамент наносили при помощи резца и циркуля. Кроме пуговиц в комплексе присутствовали ручки ножей, изготовленные из кости, и одна роговая заготовка для ручки, две фигурные накладки, копоушка с завершением в виде птичьей головки, двусторонний гребень, изделие яйцеобразной формы (рис. 5). Рядом с комплексом, в культурном слое, был обнаружен еще один гребень, фрагментарно сохранившийся, возможно, также относящийся к продукции рассматриваемой мастерской (рис. 5:11). Ни одна из ручек ножей, происходящих непосредственно из заполнения рва (рис. 5:1–4), не была орнаментирована. Однако ниже заполнения соседней постройки, в перекрытой ею яме первой половины XII в., была обнаружена ручка ножа, орнаментированная циркульными окружностями диаметром 4 мм (рис. 5:5). Не исключено, что она относится к образцам самой ранней продукции мастерской. Обе накладки – фигурной формы, имеют отверстия для пришивания или приклепывания их к какой-то основе (рис. 5:12–13). Одна из них орнаментирована врезной линией и циркульной плетенкой. Украшение подобными накладками различных категорий изделий в рассматриваемый период было достаточно традиционным. Гребень, происходящий из комплекса, имеет трапециевидную форму, почти целый, с несколькими обломанными зубцами (рис. 5:10). С обеих сторон прослеживается одинаковый орнамент в виде одиночных прямых линий вдоль зубцов. По форме гребень соответствует типу М типологии новгородских гребней Б.А. Колчина (Колчин, 1982, рис. 5). В Новгороде такие гребни появляются в самом конце Х в. и бытуют на протяжении ХІ–ХІІ в., чему не противоречат и киевские данные. 116 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Тип копоушки с корпусом в виде витой колонки, завершенной стилизованной орнитоморфной головкой, выполненной в объеме, был универсален для всей территории Руси, что дает основания относить его к продукции массового спроса, изготовлявшейся городскими ремесленниками на продажу. Несколько подобных изделий ранее было обнаружено в Киеве – в Верхнем городе (Сергєєва, 1996, № 3–25) и на Подоле (фрагмент) – по адресу ул. Межигорская, 43, при зачистке слоя второй половины XII – начала XIII в. (Занкин, Полин, Калюк, 1990, № 68). Согласно новгородской хронологии, разработанной Б.А. Колчиным, копоушки с орнитоморфными головками бытовали в сравнительно ограниченных хронологических рамках: со второй половины XI по 70-е гг. XII в. (Колчин, 1982, с. 165, рис. 5). Находки такой копоушки в пределах косторезного комплекса XII в. на Киевском Подоле (рис. 5:14) свидетельствует о местном производстве этой категории изделий. Среди изделий, связанных с описываемой косторезной мастерской, представляющих особый интерес, следует назвать также изделие из рога в виде яйца (рис. 5:7). Следов раскраски на поверхности этого предмета не обнаружено, однако по форме и размерам его правомерно интерпретировать как яйцо-писанку или, скорее, заготовку для писанки, еще без росписи. На то, что изделие не завершено, указывает неравномерная обработка его поверхности: концы яйца тщательно заполированы, в то время как в центральной части полировка не прослеживается и достаточно хорошо заметна структура рога. Писанки – игрушки или культовые вещи – хорошо известны из раскопок древнерусских городов и, как импорт, за пределами Руси. Однако их подавляющее большинство – это керамические изделия, покрытые многоцветной поливой. Аналогичное костяное яйцо известно из материалов исследований древнерусского Вышгорода. Оно тоже не имеет следов раскраски, но вся его поверхность обработана очень тщательно, что позволяет рассматривать его, в отличие от киевского экземпляра, как законченное изделие (Вышгородский Историко-культурный заповедник, кн. № 1269). Таким образом, известно уже два костяных яйца, происходящих с территории Киева и Киевской земли. Каменное яйцо того же типа и, возможно, того же назначения, было найдено во время раскопок городища Воинская Гребля (Довженок, Гончаров, Юра, 1966, табл. XVII:5). Кроме отходов косторезного производства, заполнение западины содержало также несколько реберных костей крупных рыб. У некоторых из них поверхность была слабо залощена. Нет оснований считать это целевой обработкой, однако залощенность могла появиться в результате использования рыбьих костей в качестве орудий труда типа проколок. То, что по крайней мере часть из них не была утилитарными отходами, доказывает наличие на одной из этих костей грубо высверленного сквозного отверстия диаметром 5 мм со стороны тупого конца. Острый конец был обломан (рис. 5:9). Количество обнаруженного материала свидетельствует об интенсивной производственной деятельности мастеров-косторезов, проживавших на исследованной усадьбе. Не исключено, что к продукции описанной мастерской принадлежали изделия из кости, происходящие из соседних объектов, относящихся к тому же времени. Это, прежде всего, обломок костяного двустороннего цельного гребня, найденного в непосредственной близости от комплекса, о котором говорилось выше. Следует упомянуть также вертикальный игольник, украшенный по всему корпусу параллельными горизонтальными желобками и лентами треугольно-выемчатого орнамента (рис. 5:8). Он найден на соседнем раскопе, на расстоянии около 50 м от косторезного комплекса, в постройке второй половины ХII в. Таким образом, следы косторезного ремесла фиксируются в различных частях Киевского Подола. На сегодняшний день наиболее яркими комплексами этот вид Марина Сергеева 117 ремесленной деятельности представлен на его северо-западной окраине. Следует отметить, что на северо-западе Подола в ХІІ–ХІІІ вв. существовал сформировавшийся пригород с выраженной ремесленной специализацией. Следы ремесленной деятельности (бронзолитейное, стеклоделательное, янтарное, камнерезное производства и др.) были обнаружены практически на всех исследованных усадьбах. Выявленные материалы демонстрируют наличие в северо-западной части Подола среди прочего и следы налаженного косторезного производства, рассчитанного на рынок. Литература 1. Атанасов, г. Средновековни костни изделия от Силистра // Известия на Народния музеи Варна. Т. 23 (38). 1987. С. 101–115. 2. Бочаров, г.н. Резьба по кости в Новгороде (X–XV века) // Древний Новгород. М., 1983. С. 111–140. 3. довженок, в.й., гончаров, в.в., Юра, Р.о. Давньоруське місто Воїнь. Київ, 1966. 4. довженок, в.И., кучера, М.п. Отчет о работе древнерусской экспедиции 1956 г. на Роси. (Хут. Половецкий, Богуславского р-на Киевской обл., с. Николаевка, Корсунь-Шевченковского р-на Черкасской обл.) / НА ИА НАНУ. Ф.э. 1956/12в. 5. Занкин, А.Б., полин, С.в., калюк А.п. Отчет о полевых исследованиях Подольской экспедиции НПК «Археолог» на Киевском Подоле по ул. Межигорская, 43 в 1989 г. Киев, 1990 / НА ИА НАНУ. Ф.э. 1989/81. 4. каминский, в.н. О конструкции лука и стрел северокавказских аланов // КСИА. 1982. № 170. С. 48–51. 5. каргер, М.к. Древний Киев. Очерки по истории материальной культуры древнерусского города. М.–Л., 1958. Т. 1. 6. колчин, Б.А. Хронология новгородских древностей // Новгородский сборник. 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 156–177. 7. кондаков, н.п. Русские клады. Т.1. СПб., 1896. 8. Медведев, А.Ф. Ручное метательное оружие (лук и стрелы, самострел) VIII–XIV вв. / САИ. Вып. Е1-36. М., 1966. 9. Новое в археологии Киева. Киев, 1981. 10. овчинникова, Б.Б. Тюркские древности Саяно-Алтая в VI–X веках. Свердловск, 1990. 11. Руденко, к.А. Булгарские изделия из кости и рога // Древности Поволжья: эпоха средневековья (исследования культурного наследия Волжской Булгарии и Золотой Орды). Материалы ІІ Российской конференции «Поволжье в средние века» 25–28 сентября 2003 года. Казань–Яльчик. М. – Казань, 2005. С. 67–97. 12. Сагайдак, М.А., Сергеева, М.С., Михайлов, п.С. Новые находки древнерусского ремесла в Киеве // Древности. 1996. Харьков, 1997. С. 31–37. 13. Свєшніков, і.к. Звіт з роботи Звенигородської археологічної експедиції / НА ИА НАНУ. Ф.э. 1988/83. 118 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 14. Сергєєва, М.С. Кістяні та дерев’яні вироби з колекції «Десятинна церква» у збірці НМІУ. Каталог. Вироби з кістки та дерева // Церква Богородиці Десятинна в Києві. К., 1996. С. 101–103, 184–187. 15. Сергеева, М.С. Древнерусские костяные пуговицы // Интеграция археологических и этнографических исследований. Одесса–Омск, 2007. С. 216–220. 16. Флерова (нахапетян), в.Е. Рогообработка в Саркеле – Белой Веже: сырье и технология // Евразийская степь и лесостепь в эпоху раннего средневековья. Воронеж, 2000. С. 99–110. 17. Флерова, в.Е. Резная кость юго-востока Европы IX–XII веков: искусство и ремесло (по материалам Саркела – Белой Вежи из коллекции Государственного Эрмитажа). СПб., 2001. 18. хвойка, в.в. Древние обитатели Среднего Поднепровья и их культура в доисторические времена. Киев, 1913. 19. Шовкопляс, А.М. Некоторые данные о косторезном ремесле в древнем Киеве // КСИА АН УССР. 1954. Вып. 3. С. 27–32. 20. Шовкопляс, А.М. Косторезное ремесло Древнего Киева // Древнерусский город (Материалы Всесоюзной археологической конференции, посвященной 1500летию города Киева). Киев, 1984. С. 149–151. 21. Hilczerówna, Z. Rogownictwo gdańskie w X–XIV wieku // Gdańsk wczesnośredniowieczny. T. IV. Gdańsk, 1961. S. 41–144. 22. MacGregor, A., Mainman, A.J., Rogers, N.S.H. Craft, Industry and Everyday Life: Bone, Antler, Ivory and Horn from Anglo-Scandinavian and Medieval York // The Archaeology of York. The Small Finds. Vol. 17. Fasc. 12. P. 1869–2073. 23. Ruttkay, A. Waffen und Reiterausrüstung des 9. bis zur ersten Hälfte des 14. Jahrhunderts in der Slowakei (II) // Slovenská Archeológia. 1976. Ročn. XXIV. Číslo 2. S. 245–395. 24. Slivka, M. Parohogová a kostená produkcia na Slovensku v období feudalismu // Slovenská Archeologia. 1984. Ročn. XXXII. Číslo 2. S. 377–429. Марина Сергеева 119 Marina Sergeeva The Bone Carving on the Kiev Podol of the 11th-12th Centuries In consequence of archaeological excavations of the last 20 years at the Kiev Podol the evidence for bone and antler working in this part of Kyiv has been found. The objects which were connected with home and professional handicraft were discovered. The biggest bone carving workshops were investigated on the north-west outskirts of Podol. In the year 1993 the specialized manufacturing of bone arrow tips dating from the 12th – early 13th centuries has been recovered here. The bone buttons were the main production of the other workshop, discovered in the year 2006 and dated from the 12th century. Among the wares of this workshop also are the knife handles, comb, two mounts, ear-cleaner and antler egg. It is possible that the bone wares found hereabouts were also connected with this object. The materials discovered in the north-west of Podol has been demonstrated the presence of developed bone working in the 12th – 13th centuries, which production was intended for sale. 120 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 1. Заготовки и полуфабрикаты изделий из кости и рога: 1–11 – материалы из заполнения ямы, ул. Волошская, 16, 1983 г., 12–16 – материалы из культурного слоя XI–XII вв., ул. Волошская, 16, разные годы, 17 – случайная находка Fig. 1. Blanks and semi-manufactured goods of bone and antler: 1–11 – from the pit, Voloshskaja str., 16, excavations of 1983, 12 – from the cultural layer of the 11th–12th centuries, Voloshskaja str., 16, excavations of different years, 17 – occasional find Марина Сергеева Рис. 2. Материалы косторезной мастерской, ул. Оболонская, 12, 1993 г. Fig. 2. Materials from the bonecarving workshop, Obolonskaja str., 12, excavations of 1993 121 122 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 3. Косторезный комплекс по ул. Щекавицкая, 29, 2006 г., расположение на усадьбе Fig. 3. Bonecarving complex in the Schekavitska str., 29, excavations of 2006, situation messuage Марина Сергеева 123 Рис. 4. Пуговицы: заготовки, полуфабрикаты, готовые изделия, ул. Щекавицкая, 29, 2006 г. Fig. 4. Buttons: blanks, semi-manufactured goods, finished output, Schekavitska str., 29, excavations of 2006 124 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 5. Изделия из кости, ул. Щекавицкая, 29, 2006 г. Fig. 5. Bone and antler production, Schekavitska str., 29, excavations of 2006 Сергей Тараненко МАССОвАя ЗАСТРОйКА ПОДОлА КиевА X–XIII вв. (ПО МАТеРиАлАМ иССлеДОвАНий 1984–2000 гг.) Проблема массовой застройки является важнейшей в изучении средневекового древнерусского города, поскольку она наиболее ярко отображает историю его возникновения и развития. До последнего времени в историко-археологической литературе существовало несколько точек зрения о характере массовой застройки Киева и других центров Южной Руси. Первая, наиболее четкая, была сформулирована В.В. Хвойко. Основываясь на результатах раскопок, в первую очередь в Киеве на усадьбе М.М. Петровского в 1907–1908 гг. (сейчас северо-восточная часть территории Национального музея истории Украины), он пришел к выводу, что массовые жилища в городах и поселениях Среднего Поднепровья «возводились в четырехугольном углублении… Судя по останкам жилища, эти сооружения из соснового материала. Стены их, несколько возвышавшиеся над поверхностью земли, были сложены из толстых бревен, но особой прочностью отличались подвалины, представляющие собой основу стен и всегда закопанные в намеренно вырытой для этого канавке. Постройки эти имели форму правильного четырехугольника, но иногда в одном конце их находились пристройки в виде бокового выступа, представляющие ряд сеней» (Хвойко, 1913, с. 73). Конструктивное решение, предложенное В.В. Хвойко, было поддержано многими историками и архитекторами (Мочинський, 1924, с. 8). Свое развитие эта точка зрения получила в статье Г.Ф. Корзухиной, посвященной анализу выписок разных авторов, в основном А.А. Спицына из дневников В.В. Хвойко по данным раскопок на усадьбе М.М. Петровского. Она пришла к выводу, что исследованные там три жилища имели следующую конструкцию: они были «полностью или частично двухэтажными, с подвальными производственными помещениями», камеры, которые прилегали к центральной, были одноэтажными, стены были рублены в обло или в их основании был деревянно-столбовой каркас (Корзухина, 1956, с. 322). Предложенная реконструкция киевских жилищ напоминала фахверк, который использовался в застройке многих европейских средневековых городов. Таким образом, была высказана идея о фахверковой застройке Киева. Следующая концепция массовой застройки южной Руси, которая получила наибольшую поддержку среди исследователей, принадлежала известному исследователю киевских древностей М.К. Каргеру. Он долгое время изучал древнерусские жилища Киева и был уверен, что города лесостепи возводились исключительно полуземляночными жилищами с глиняными стенами на плетневом каркасе. И лишь в немногочисленных случаях (княжеские дворы и боярские усадьбы) существовали наземные срубные дома (Каргер, 1947, с. 84). Наряду с теорией «полуземляночного» характера жилищ Среднего Поднепровья возникла теория срубного домостроительства на этой территории. Впервые вопрос о срубах в южнорусских городах подняли историки и архитекторы в конце XIX – начале XX вв., затем этнографы – в 40–60-х годах ХХ в. Их выводы базировались в основном на письменных источниках (Нєкрасов, 1936, с. 7; Забелло, 1942, с. 7) и аналогиях почерпнутых из этнографии (Юрченко, 1941, с. 26). Но, не подкрепленные материалами археологических раскопок, эти логические построения казались неубедительными и не могли радикально изменить взгляды на «полуземляночную» застройку Киева и его земель. 126 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV В 50-х годах XX в., в связи с масштабными археологическими исследованиями Киева, вопрос про массовую застройку древнерусских городов снова стал актуальным. В защиту существования срубного домостроительства в южных городах лесостепной полосы выступили В.А Богусевич (Богусевич, 1950, с. 46–49), В.К. Гончаров (Гончаров, 1950), В.И. Довженок (Довженок, 1950, с. 72–73), раскопками которых в Киеве, Вышгороде и на Райковецком городище были обнаружены срубные постройки X–XIII вв. Найденные срубы существовали наряду с полуземлянками. Так постепенно сложилась идея про два типа построек древнерусских городов – с наземными срубными постройками и жилищами с углубленным полом, в основе которых находились деревянно-столбовые каркасы. Новый этап археологических исследований Киева наступил во время строительства Киевского метрополитена на Подоле, трасса которого пересекала этот район города с севера на юг. В 1971–1973 гг. на трех участках были исследованы границы 10 усадеб и остатки 50 построек жилого и хозяйственного назначения (Гупало, 1981, с. 383). Рассматривая данные массовой городской застройки Киева X–XIII вв., К.Н. Гупало разделил все постройки на два хронологических периода: X–XI вв. и XII–XIII вв. Такое разделение, по мнению автора, «соответствует определенным этапам в жизни древнего Киева – первый отражает этап становления его как поселения городского типа, второй – дальнейшее развитие города, усложнение его социально-экономической (и, соответственно, историкотопографической) структуры» (Гупало, 1981, с. 86). Принимая за основу классификации сооружений конструкцию стен построек, исследователь пришел к выводу, что на Киевском Подоле в X–XI вв. существовали два типа конструкции стен – срубная и столбовая. Для XII–XIII вв. (при минимуме данных) был выделен наземный сруб, как единственный тип жилища Подола. «Таким образом, срубная застройка была характерной для Подола на всем протяжении древнерусского этапа его истории» (Гупало, 1981, с. 110). Наиболее масштабные исследования начали проводиться после создания в 1984 году Подольской постояннодействующей экспедиции Института археологии НАН Украины. С этого момента, в связи с интенсивной застройкой жилых кварталов Подола, археологические исследования проводились практически беспрерывно, так как Подол является частью территории заповедника «Древний Киев», следовательно любые земляные работы проходили при археологическом наблюдении (насколько это было возможно в то время). С 1984 по 2000 гг. было осуществлено более 60 раскопов и археологических наблюдений, которые позволили собрать статистический материал в контексте данного исследования (201 постройка), что, в свою очередь, дополнило существующие данные по вопросам массовой застройки Киева X–XIII вв. А именно – существование и время появления различных типов построек по конструкции стен и устройству основания, а также выделение доминирующего типа жилищ в различные периоды. Первая половина X века. В период с 1984 по 2000 год, несмотря на большое количество раскопов, объектов и культурных слоев первой половины X века исследовано не было. Это связано, в первую очередь, с глубоким залеганием этих слоев и ландшафтом Подола, от чего зависит уровень грунтовых вод, с появлением которых работы приостанавливались. Поэтому информация, полученная в 70-х годах XX в. (Красная площадь (№ 7), Житний рынок (№ 20), ул. Героев Триполья (№ 5), Нижний Вал (№ 2, 3), Верхний Вал (№ 1, 1А, 2, 3,4)), являлась единственной на это время (Гупало, 1975, с. 70). Жилища в основном однокамерные. Их можно разбить на две группы: первая – площадью до 25 кв.м, вторая – до 80 кв.м. Стены сложены из сосновых бревен Сергей Тараненко 127 диаметром 0,18–0,3 м. Применялась техника рубки стен «в обло» с чашкой в нижнем венце, а иногда, для лучшего примыкания, подравнивались и прокладывались мхом. Следы обмазки стен отсутствуют. Для фундаментного основания использовались обрезки бревен. В некоторых постройках (№ 4 – ул. Героев Триполья) были обнаружены дополнительные конструкции, интерпретированные как галереи, которые окружали юго-восточную и юго-западную стены сруба на расстоянии 1,1 м от них. Галерея представляла собой конструкцию из горизонтально лежащих досок, которые своими окончаниями примыкали к столам диаметром 0,3 м (Сагайдак, 1991. с. 89). В этот период появляются постройки с подклетами. Единственным примером является постройка № 7 по ул. Героев Триполья в 1975 году. Это был сруб, сложенный из бревен диаметром 0,2–0,25 м. Под каждой из стен выявлены несколько фундаментных подкладок, уложенных поперек стен. «Постройка имела клеть, которая скорей всего была погребом. Ее стены сложены были из колотых широких досок, размеры 1,2×1,5 м, углубление от уровня последнего венца сруба до пола клети 1,2 м» (Гупало, 1975, с. 70). Печи размещались в углу постройки, напротив входа. Необходимо отметить расположение печи в постройке № 3 (раскоп по ул. Нижний Вал). Глиняная печь размещалась в центре сооружения. Она была подпрямоугольная в плане размерами 2,1×0,78 м, вытянутая по оси вдоль большей стенки сруба. Крепилась на четырех столах-опорах (Сагайдак, 1991, с. 90). Данное расположение печи, как говорилось выше, не является традиционным, и скорей всего указывает на ее производственный характер. Вторая половина X века. Этот период также является малоизученным из-за тех же обстоятельств, что и предыдущий. С 1984 по 2000 гг. было исследовано только две постройки – № 12 и № 7А из раскопа по ул. Нижний Вал, 41. Обе постройки хозяйственного назначения имели каркасно-столбовую конструкцию. Это самый ранний пример построек с такой конструкцией стен на Киевском Подоле. Следует отметить, что постройка № 7А имела подклет глубиной 0,7 м (Зоценко, 1987, с. 49). Первая половина XI века. Этому периоду принадлежит небольшая группа хорошо исследованных построек – 14, из них жилищ – 2, хозяйственного назначения – 12. Исследования на Житнем рынке (1973 г.) и на ул. Нижний Вал, 41 (1987 г.) позволили дифференцировать постройки по своему функциональному назначению. Например, мы можем четко выделить «постройки-хлевы» (Толочко, 1976, с. 39), «постройки-мастерские» (Зоценко, 1993, с. 56). Появляются жилища в виде двухкамерных срубов-пятистенков площадью от 25 до 30 м кв. Планировка пятистенков однотипная. Сруб разделяется внутренней перегородкой на две камеры. Большая (жилая) была подквадратной, меньшая (холодная) – подпрямоугольной. В большой камере находилась глиняная печь, которая, как правило, размещалась около стены в правом, ближнем к входу углу, устьем повернутой к входу. Все печи – округлые либо круглые в плане, диаметром около 1 м. Под печи подбивался фрагментами керамики и обмазывался глиной. Толщина стенок печи – 0,2–0,35 м. Зафиксированы следы деревянных прутьев, которые служили каркасом для свода печи (Сагайдак, 1991, с. 94). Размеры построек стабилизируются и составляют 16–18 кв.м. Пол чаще всего обмазан глиной, но из 14 примеров 4 постройки имеют дощатый пол (разной степени сохранности). Фундаментные конструкции как столбыстулья встречаются крайне редко. Они отмечены лишь в трех случаях из 12, причем в хозяйственных постройках. Во второй четверти XI века преобладает другой тип устройства фундаментов – так называемые фундаментные площадки, своеобразные 128 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV земляные платформы, немного приподнятые над землей. По периметру такая площадка могла быть больше самой постройки. Платформы возвышались над дневной поверхностью на 0,15–0,3 м. Для того чтобы земля не рассыпалась, она обносилась специальной оградой из поставленных на торец досок, закрепленных с внешней стороны колышками. Интересной особенностью в устройстве такой ограды было наличие сквозных отверстий в досках, которые, вероятно, служили своеобразным дренажем. По нашим наблюдениям, фундаментные площадки устраивались лишь под срубами-пятистенками. В трех случаях (Житний рынок постр. № 12; ул. Григория Сковороды, 11 постр. № 13, 16) зафиксированы отмостки (внешняя обноска постройки из двух или трех досок). Вопрос правильной интерпретации данной конструктивной детали сооружений является дискуссионным и сейчас. Очень важно знать, какое функциональное предназначение приписывает (вкладывает) исследователь при описании данной конструкции. Либо это связано с конструкцией галерей, либо это может служить укреплением фундамента на влажном грунте (Лапшин, 2001, с. 23–26). Возможно, отмостка выполняла роль переходов, которые позволили бы приспособить ту часть постройки (с отмосткой) к другим постройкам, создавая единый планировочный комплекс на усадьбе (Спегальский, 1972, с. 85). Можно предположить, что такое явление как отмостка (в украинской этнографии – «прызьба», сохранившаяся по сей день) прежде всего, служила для удобства перемещений вблизи постройки, независимо от состояния почвы и внутренней планировки усадьбы. Появление во второй половине X века каркасно-столбовых конструкций имеет свое продолжение в этот период. Из 14 построек – 7 имели хозяйственное назначение, и 1 интерпретирована как жилище. В этот период зафиксировано 3 постройки с подклетами. Две из них были жилищами (сруб и каркасно-столбовая) и одна хозяйственного назначения с невыясненной конструкцией стен. Вторая половина XI века. К этой группе принадлежит значительной количество (56) исследованных построек как жилого (17), так и хозяйственного назначения (39). Жилища по площади можно разбить на три группы: первая – 10–12 кв.м, вторая – 18–20 кв.м, третья – больше 20 кв.м. Все постройки, интерпретированные как жилища, имели срубную конструкцию. Необходимо отметить, что жилищами мы считаем в первую очередь постройки, в которых зафиксирована печь. Если печь отсутствует, критерием принадлежности той или иной постройки к разряду жилищ были следующие признаки: место постройки в общей планировочной структуре на усадьбе, ее размеры и планировка, наличие деревянного пола, характер находок и т.д. (Харламов, 1981, с. 92). Печи остаются такими же, как и в предыдущий период. Они устанавливались в ближнем к входу постройки углу вплотную к стене. В основном мы встречаем развалы, лишь в некоторых случаях фиксируются целые конструкции, которые имели округлую форму. Но из 13 случаев 3 – были подпрямоугольными. По мнению П.А. Раппопорта, в X–XI вв. такие печи нигде не формируют компактного скопления и являются пережитком более раннего этапа развития жилищ, постепенно заменяются круглыми глинобитными печами (Раппопорт, 1975, с. 126). Пол в большинстве жилищ был деревянным. Он состоял из колотых, хорошо обработанных досок шириной до 0,4 м. Как правило, они стелились на деревянные колоды – лаги и врубались между первым и вторым либо вторым и третьим венцами. Несмотря на то, что доски зафиксированы лишь в 5 случаях из 23, очевидно, их было больше, поскольку речь идет только про хорошо сохранившийся настил. Также необходимо учесть, что в момент прекращения жизнедеятельности постройки Сергей Тараненко 129 доски в хорошем состоянии могли демонтироваться и использоваться вторично. Необходимо отметить, что именно в этот период закладывается традиция массового использования остатков построек как фундаментов для новых сооружений. Размеры построек хозяйственного назначения совпадают с выделенными группами жилищ, но можно добавить четвертую группу – площадью 5–6 кв.м. Примером может быть сруб № 5 из раскопок 1989 г. по ул. Нижний Вал, 43 (Бобровский, 1989, с. 35). Деревянный пол зафиксирован в 7 случаях. Как кажется, наличие деревянного пола зависело от функционального назначения постройки, а не от достатка их хозяев. Также зафиксировано несколько случаев отмосток, это подтверждает мнение о назначении отмосток как элементов, упрощающих передвижение непосредственно вблизи построек независимо от их назначения. Из 39 исследованных построек 13 имели каркасно-столбовую конструкцию, что продолжает заложенную ранее традицию строительства хозяйственных построек. Пять из них имели подклет. Среди хозяйственных построек этого периода можно отметить одну особенность – фиксация в нескольких случаях вертикальных стен в постройках каркасностолбовой конструкции (Бобровский, 1989, с. 48). Они вызывают особый интерес у исследователей. Бытует мнение, что вертикальные доски в каркасно-столбовых конструкциях появляются исключительно в «послемонгольское» время, появление такой техники устройства стен построек, возможно, связано лишь с пришлым населением, принесшим свою домостроительную традицию. И в целом является скорее исключением, чем правилом. Таким образом, на протяжении X–XI веков существуют два типа построек: однокамерные и двухкамерные (пятистенки). Их размеры становятся более стабильными и легко делятся на группы, как это было продемонстрировано выше. По конструкции стен постройки разделяются на срубы и каркасно-столбовые. Многоярусные конструкции (с подклетами) появляются во второй половине X века и к финалу XI века уже составляют 15 % от общего количества построек. Интерьер всех исследованных построек в большей части остается нам неизвестным. Доминирующим элементом внутреннего пространства является печь. Во всех пятистенках она всегда располагалась в правом ближнем от входа углу. Сохранность печей в подольских жилищах не всегда удовлетворительная, но в большинстве случаев удается установить их размеры и конструкцию. В основном зафиксированные глинобитные печи имели округлую или овальную форму. Диаметр пода колеблется от 0,6 до 0,9 м. Его основу составляют фрагменты керамики, которые служили для увеличения теплоотдачи. Толщина стенок – от 0,2 до 0,3 м. В некоторых объектах установлено применение деревянного каркаса, который мог применяться и верхнем устройстве печи – дымоходе. Хотя данных для реконструкции мы практически не имеем, можно предположить, «что обычай топить избу по-белому мог получить распространение в Киеве на Подоле в раннее время» (Гупало, 1981, с. 7). Первая половина XII века. К этому периоду принадлежит наибольшая группа исследованных объектов за всю историю раскопок Подола. Зафиксировано 45 жилищ и 29 построек хозяйственного назначения различной степени сохранности. Размеры жилищ не отличаются от аналогичных построек предыдущих периодов и также делятся на три группы: первая – 10–12 кв.м, вторая 16–18 кв.м, третья – больше 20 кв.м. Но за полстолетия появились изменения в конструкции стен жилищ. В этот период мы массово фиксируем жилища каркасно-столбовой конструкции – 11 (20 % от общего числа исследованных). Дощатый настил зафиксирован в 13 случаях. Необходимо обратить внимание на появление в киевском 130 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV домостроительстве такой техники как обмазывание стен глиной. Эту особенность заметил еще В.О. Богусевич во время первых стационарных раскопок на Подоле (1950 г.), что получило подтверждение в новых археологических исследованиях района (Сагайдак, 1991, с. 109). Отопительные сооружения не претерпели изменений. Основным типом для этого периода является подковообразная печь с диаметром пода от 0,6 до 1,5 м. Зафиксирован один пример печи подквадратной формы на раскопе по ул. Волошская, 16, 1989 г., постр. № 12 (Тараненко, 2001, с. 61). У построек хозяйственного назначения изменений размеров по отношению с предыдущим периодом не выявлено. Среди них 16 имели срубную конструкцию, 9 – каркасно-столбовую, 4 не поддались определению. Семь построек были с подклетом. Деревянный пол зафиксирован в 7 случаях. Вторая половина XII века. Количество исследованных сооружений значительно меньше, нежели в предыдущий период. Всего исследована 31 постройка: жилища – 13, хозяйственного назначения – 18. Не стоит это связывать исключительно с плохой сохранностью дерева, которая характерна для этого периода. Основной причиной, как нам кажется, является антропогенный фактор. Дело в том, что в конце XIX века в Киеве наблюдался строительный бум сродни современному. Фундаменты вновь построенных зданий разрезали культурные слои, начиная (по нашим наблюдениям) с последней четверти XII века. Но, несмотря на это, можно проследить некоторые изменения в строительстве, прежде всего в размерах и формах построек. Появилась тенденция к возведению жилищ подквадратной формы. Размеры представлены группой, площадь которых составляет 10–12 кв.м, и группой – более 20 кв.м. Жилища с площадью 16–18 кв.м, безусловно, существовали, но сравнительно с предыдущими периодами их стало значительно меньше. На наш взгляд, это четкий показатель социальной дифференциации населения, ярко проявившийся в этот период. Жилища представлены как срубами (7), так и каркасно-столбовыми конструкциями (5). Пять построек были с подклетом. Печи – глинобитные, округлые, их средний диаметр несколько меньший, чем в предыдущий период (0,5–0,7 м). Зафиксировано несколько случаев, когда в стенках свода находились специальные отверстия – продухи для улучшения циркуляции теплого воздуха. Как и раньше, под печи подкладывался керамикой. Но выявлены случаи, когда в поде присутствовали отходы и полуфабрикаты металлургического производства (шлаки, крицы). В постройках пол устраивался из досок, которые лежали на поперечных лагах (Сагайдак, 1991, с. 122). Первая половина XIII века. До 80-х годов XX века данных относительно массовой застройки Подола Киева практически не было, кроме известного комплекса ремесленного производства, который по материалу и стратиграфическим данным был отнесен ко второй половине XII – началу XIII вв. (Гупало, Івакін, Сагайдак, 1979, с. 55). Причиной этому может быть приведенное выше массовое строительство конца XIX – начала XX вв., уничтожившее культурное слои этого периода. Однако до 2000 года список построек первой половины XIII века увеличился, и составляет 24 сооружения жилого (16) и хозяйственного назначения (8). Размеры построек не претерпевают существенных изменений. Девятнадцать построек имели срубную конструкцию, пять – каркасно-столбовую. Построек с подклетами – 7 из 24 объектов этого периода. Целых комплексов отопительных сооружений не зафиксировано, известно только четыре развала печей. Исследованные постройки XII – начала XIII веков указывают на то, что традиции домостроительства на Подоле Киева, заложенные в X–XI вв., продолжили Сергей Тараненко 131 свое существование и не претерпели серьезных изменений. Появление жилища каркасно-столбовой конструкцией в первой половине XI века (постройка № 11 по ул. Нижний Вал, 41 (Зоценко, 1993, с. 56)) было единичным примером, но уже в первой половине XII и до середины XIII вв., такое устройство стен можно назвать массовым. Их соотношение к срубам составляет – 37 % к 63 %. Они существовали параллельно, без замены одна на другую, но сруб был доминирующим конструктивным типом как жилищ, так и хозяйственных построек. Конструктивные особенности деревянных построек (отмостка, галерея, деревянные полы), зафиксированные исследованиями К.М. Гупало, В.О. Харламова, М.А. Сагайдака в 70-е годы, подтвердили свое существование в результате дальнейших раскопок. Практически единственной деталью интерьера, которую удается зафиксировать, остается отопительное сооружение. Основным типом остается округлая (овальная) печь с подом, подбитым керамикой. Существование подквадратных и подпрямоугольных печей является скорее исключением, чем правилом. А в случаях их фиксации они носят, как правило, производственный характер. Появление в X веке многоярусных построек (с подклетами) дает возможность рассматривать жилище как универсальный объект средневекового города, который вобрал в себя различные традиции. Они составляют 18 % от общего количества исследованных построек. Исследованные многоярусные сооружения можно разделить на три группы по отношению уровня пола нижнего яруса к уровню дневной поверхности: – 0,4–0,6 м. Эта группа составляет 50 % от общего количества всех многоярусных построек; – 0,8–1,2 м. Эта группа представлена 32 % от общего количества; – 1,5 м и глубже. Самая малочисленная группа – 18 % (Тараненко, 2007, с. 163–167). Данная работа является попыткой подведения итогов археологических исследований древнерусского домостроительства на Киево-Подоле в период с 1984 по 2000 гг. Объединение данных с 1950 по 1984 гг., и с 1984 года по настоящее время, как показывает предварительный анализ, принципиальных изменений в выделении типов построек массовой застройки дать не сможет. Последующие раскопки, возможно, добавят лишь данные для реконструкции построек и их интерьеров, а также планировочной структуры Подола в целом. Литература 1. Бобровский, Т.А., Трухан, А.Б., Зоценко, в.н. Об исследованиях Подольской постоянно действующей экспедиции по улице Нижний Вал, 43 // Научный архив ИА НАНУ. К. Ф.е. 1989. 2. Богусевич, в.А. Археологічні розкопки в Києві на Подолі в 1950 р. // Археологія. Т. 9. 1954. С. 42–53. 3. гончаров, в.к. Райковецьке городище. К., 1950. 4. гупало, к.н. Деревянные постройки древнерусского Подола // Древности Среднего Поднепровья. К., 1981. С. 136–158. 5. гупало, к.М. Толочко, п.п. Давньокиївський Поділ у світлі нових археологічних досліджень // Стародавній Київ. К., 1975. С. 40–79. 132 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 6. гупало, к.М., івакін, г.Ю., Сагайдак, М.А. Дослідження Київського Подолу (1974–1975 рр.) // Археологія Києва. К., 1979. С. 38–62. 7. гупало, к.н. Массовая городская настройка Києва X–XIII вв. // Новое в археологии Киева. К., 1981. С. 79–140. 8. довженок, в.й. Огляд археологічного вивчення древнього Вишгорода за 1934–1937 роки // Археологія. Т. 3. 1950. С. 64–92. 9. Забелло, С., іванов, в., Максимов, п. Русское деревянное зодчество. М., 1942. 10. Зоценко, в.М., Брайчевська, о.А. Ремісничий осередок ХІ–ХІІ століть на Києвському Подолі // Стародвній Києв. Археологічні дослідження 1984–1989 рр. К., 1993. С. 43–103. 11. Зоценко, в.н. Брайчевская, Е.А. Об исследованиях Подольской постоянно действующей экспедиции по улице Нижний Вал, 41 / Научный архив ИА НАНУ. К. Ф.е. 1987/26-б. 12. каргер, М.н. Жилище Киевской земли / Рефераты и научноисследовательские работы за 1945 год. М., 1947. 13. корзухина, г.Ф. Новые данные о раскопках В.В. Хвойко // СА. Т. XXV. 1956. С. 318–336. 14. лапшин, в.А. Галереи или завалинки? // Архитектурно-археологический семинар. СПб., 2001. С. 23–26. 15. Мочинский, д. Крестьянское строительство в России. М., 1924. 16. некрасов, А.И. Древнерусское зодчество XI–XVIII вв. М., 1936. 17. Раппопорт, п.А. Древнерусское жилище (VI–XIII вв. н.э.) // Древнее жилище народов Восточной Европы. М., 1975. С. 104–155. 18. Сагайдак, М.А. Давньо-Київській Поділ. К., 1991. 19. Спегальский, Ю.п. Жилища Северо-Западной Руси IX–XIII вв. Л., 1972. 20. Тараненко, С.п. Двоповерхова будівля пер. пол. XII ст. // Археологічний літопис Лівобережної України. Вип. 2. Полтава, 2001. С. 61–63. 21. Тараненко, С.п. Многоярусные постройки киевского Подола XI–XIII вв. // Старожитності Верхнього Придністров’я. К., 2008. С. 163–167. 22. Толочко, п.п., гупало, к.М., харламов, в.п. Розкопки Києво-Подолу 1973 р. // Археологічні дослідження стародавнього Києва. К., 1976. С. 19–46. 23. харламов, в.п. Новые археологические исследования Киева (1963–1968 гг.) // Новое в археологии Киева. К., 1981. С. 7–36. 24. хвойко, в.в. Древние обитатели Среднего Приднепровья и их культура в доисторическое время. К., 1913. 25. Юрченко, п.г. Народное жилище Украины. М., 1941. Сергей Тараненко 133 Sergey Taranenko Mass Building of the 10th–13th Centuries Kiev’s Podol (on the Investigation Materials of the Years 1984-2000) This article consist an analysis of archaeological studying the mass building of the oldest district of the Old Russ Kiev – Podol. In the article considers questions of existence and time of appearance of different types of buildings on wall constructions and mark out the prevail types of buildings (on the statistic data from 1984 till 2000 years). Всеволод Ивакин ТОПОгРАфия ХРиСТиАНСКиХ ПОгРеБАльНыХ ПАМяТНиКОв ДРевНеРуССКОгО КиевА Погребальные памятники Киева Х–ХІІІ вв. являются одним из важнейших источников по изучению этнокультурных, социальных и демографических процессов в древнерусском государстве. Эта специфическая категория древностей до сих пор не становилась объектом общего специального исследования, а рассматривалась поверхностно в более широком археологическом и историческом контекстах. Исходя из этого, актуальность изучения этих памятников обусловлена необходимостью максимального определения их топографии. Топографические границы объектов исследования определяются общепринятой на сегодня схемой городской системы Киева ІХ–ХІІІ вв. Это территории Верхнего города, Подола, Копыревого конца, Щекавицы, Детинки и разных центров древнекиевской околицы, в первую очередь, монастырей – Печерского, Кловского, Выдубицкого, и других (Толочко, 1970, с. 82–129). Ниже приводим попытку обобщить и проанализировать известный на сегодня материал, добавить новые памятники к уже исследованным киевским могильникам, привязать обнаруженные кладбища к храмовым комплексам, очертить их места в топографии древнерусского средневекового города, создать топографическую карту расположения христианских погребальных памятников древнерусского Киева на основе архивных материалов и публикаций. погребальные памятники верхнего города і. «город владимира» В конце Х в. киевский князь Владимир Святославович возводит вокруг города Кия новые укрепления, которые получили название «город Владимира». Центральным сооружением Киева конца Х в. становится Десятинная церковь. 1. Некрополь Десятинной церкви. Десятинная церковь – первый древнерусский храм, в котором находились погребения в саркофагах. В новопостроенный храм перенесли прах Ольги – первой княгини-христианки. Под 1007 г. летопись сообщает про торжественное перезахоронение в храме (Русские…, 2001, с. 127). Там также похоронили князя Владимира Святославича (1015 г.) и его жену – Анну (1011 г.). Титмар Мерзебургский сообщает, что их гробницы стояли в приделе Св. Климентия (Сборник…, 1874, с. 18). В 1044 г. в Десятинную церковь перенесены останки князей Ярополка и Олега Святославичей, а под 1078 г. летопись фиксирует последнее захоронение – в мраморной гробнице погребен Изяслав Ярославич. Всего по свидетельству летописных источников известно семь погребений в каменных раках, три из которых были мраморные. Про саркофаги древнерусских князей в руинах Десятинного храма сообщает Гийом Левасер де Боплан (Боплан, 1998, с. 27). Во время археологических исследований на территории Десятинной церкви было найдено пять саркофагов и фрагменты еще, как минимум, пяти. К сожалению, судьба всех саркофагов, кроме одного шиферного, неизвестна. Раскопками Д. Милеева возле фундаментов храма обнаружен ряд раннехристианских погребений. Можно с уверенностью утверждать, что хоронили возле Десятинной церкви с конца Х ст. до первой половины ХІІІ ст. Усыпальница прекратила свое существование после 1240 г. Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 135 Позднее на территории «града Володимира» появляются другие храмовые комплексы: Андреевский (Янчин) и Федоровский монастыри, Трехсвятительская и Воздвиженская церкви, которые не сохранились до нашего времени. 2. Некрополь Федоровского монастыря ХІІ в. Монастырь, заложенный великим киевским князем Мстиславом Владимировичем (1128 р.), упоминается в летописях до 1259 г. как родовая усыпальница князей Мстиславичей. Согласно летописи, в 1132 г. тут похоронен сам Мстислав Владимирович. В 1154 г. в соборе положен сын Мстислава Изяслав. В 1168 г. – князь Ростислав. В 1170 г. – Ярополк Изяславович (внук Мстислава), в 1174 г. – сын Мстислава Владимир. В 1187 г. в Федоровском храме похоронили вышгородского князя Мстислава Давыдовича, а в 1195 г. церковь Федора упоминается в качестве фамильной усыпальницы в последний раз – тогда там был похоронен князь Изяслав Ярославович. В 1838 г. А. Ставровский во время раскопок на усадьбе Королева (ул. Владимирская, 11/6) нашел саркофаг, выложенный из плинфы. Он примыкал к южной стене храма и сохранял остатки истлевшей гробницы с людскими костями (Отчет…, 1839, с. 68–69). Но точное место находки не было определено. В 1982 г. С. Килиевич, которая проводила раскопки по адресу ул. Владимирская, 7–9, нашла три погребения ХІІ–ХІІІ вв., которые можно определить как монастырские (Килиевич, Круц, 1982, с. 4). В 1983 г. были точно локализованы и на протяжении 1984–1985 гг. полностью исследованы остатки Федоровского собора. В 1984 г. исследовано две трети площади храма и открыто пять погребений – два в саркофагах и три в деревянных гробах. У 1985 г. в южном приделе храма найдено еще одно погребение в деревянном гробу. Оно было почти полностью разрушено (возможно, во время возведения южной пристройки храма в конце ХІІ–ХІІІ вв. (Килиевич, Харламов, 1989, с. 185–186)). 3. Некрополь Андреевского (Янчина) монастыря. В построенной князем Всеволодом Ярославичем церкви Св. Андрея (1086 г.) в 1112 г. похоронили его дочку Анну (Янку). Под 1131 г. летопись фиксирует погребение князя Ярополка в монастыре, а под 1145 г. содержится упоминание о том, что жена покойного Елена перенесла его тело в церковь Св. Андрея и положила рядом с Янкой. В 1170 г. в храме похоронен Владимир Дорогобужский, сын Андрея Боголюбского. Во время археологических исследований на территории усадьбы № 2 на ул. Великой Житомирской, раскопками 1988, 2001 и 2002 гг. было обнаружено 129 погребений, датирующиеся ХІІ–ХІІІ вв. (Боровский, Калюк, Сыромятников, Архипова, 1988, с. 71–116; Мовчан, Боровський, Гончар, Ієвлєв, 2001, c. 12–14; Мовчан, Гончар, Ієвлєв, Козловський, 2002, c. 45–55). За период археологических работ на ул. Десятинной, 1/3, в 2000 г. было открыто еще два погребения ХІІ в. (Мовчан, Боровський, Гончар, Ієвлєв, 2001, c. 15–16). Можно предположить, что вышеупомянутые погребения принадлежали к кладбищу Андреевского (Янчина) монастыря. іі. погребальные памятники «города ярослава» Рост Киева как крупного административно-политического, торговоремесленного и культурного центра Руси способствовал расширению верхней части города. Основные строительные работы по возведению мощных укреплений вокруг нового города были совершены при князе Ярославе Мудром. Эта новая территория Верхнего города получила в научной литературе название «города Ярослава». Согласно летописи Ярослав: «Созда же и Церковь Святаго Великомученика Георгия оть камене, во имя себе оть святаго крещения данное, по правой стороне Святыя София, и Церковь и монастырь Святыя Ирины недалече оть Святыя 136 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Софии». За исключением Софийского собора ни одна из древнерусских церквей «города Ярослава» не сохранилась. 1. Некрополь Софийского собора. Построенный в первой половине ХІ в., собор Св. Софии был резиденцией русских митрополитов. С начала своего существования монастырь служил усыпальницей князей и высшего духовенства. Некрополь Св. Софии содержал десятки погребений, как в соборе, так и на его подворье. Первым в соборе похоронили его основателя – Ярослава Мудрого, мраморный саркофаг которого сейчас находится во Владимирском алтаре. В 90-е гг. ХІ в. в храме появляются погребения князей рода Всеволода Ярославича. Под 1093 г. летопись сообщает про погребение Всеволода и его сына Ростислава, в 1125 г. – Владимира Всеволодовича (Мономаха). С именем последнего традиционно связывается мраморный саркофаг, который стоит в приделе Св. Антония и Феодосия (Нікітенко, 2000, с. 43). Последнее упоминание о княжеских захоронениях в соборе фиксируется под 1154 г. (Вячеслав Владимирович). Кроме погребений светских правителей, в Св. Софии находились погребения и духовных владык. П. Лебединцев в свое время приводил список погребенных тут митрополитов домонгольского периода от Феопемпта (середина ХІ в.) до Кирилла ІІ (1280 г.), но не называл источников, из которых он почерпнул информацию (Лебединцев, 1882, с. 94–95). Этот документ был известен и митрополиту Евгению (Болховитинову). Но из этого списка летопись подтверждает только захоронение Кирила ІІ, про погребения остальных источники не упоминают. Во время археологических исследований собора в 1936 г. было обнаружено множество погребений, которые находились в грунтовых ямах, в деревянных гробах и выдолбленных колодах. Все они были лишены инвентаря, ориентированы по оси восток-запад (Мовчанівський, 1936, с. 2–3). Погребения зафиксированы на подворье собора, где было обнаружено несколько десятков могильных ям с безинвентарными погребениями. Возможно, что некоторые из погребенных на территории некрополя Св. Софии упоминаются в поминальных надписях-графити. Так сообщается про смерть диакона Петра в 1221 г., Захария в 1285 г. и др. (Высоцкий, 1976, с. 112). 2. Некрополь Георгиевской церкви. В 1937–1939 гг. на углу ул. Золотоворотской и Георгиевского переулка обнаружены остатки храмового сооружения, которое отождествляют с церковью Св. Георгия. В церкви Св. Георгия похоронен сын Владимира Великого Судислав (1063 г.). В 1930-е гг. во время исследований поздней Георгиевской церкви, которые проводились перед ее демонтажем, были обнаружены остатки саркофагов. Погребения зафиксировать не удалось. 3. Некрополь Ирининской церкви. На углу Георгиевского переулка и Стрелецкой улицы Д. Милеевым в 1909–1910 гг. обнаружен храм ХІ в., который, по своему расположению, может считаться Ирининским собором. Во время проведения инженерных работ в митрополичьем саду в 1984 г. (8–10 м от храма) был найден шиферный саркофаг с останками человека (Археологічний.., с. 2). 4. Некрополь на ул. Паторжинского, 14. Могильник, обнаруженный в районе перекрестья улиц Паторжинского и Ирининской, занимал юго-восточную часть южного края склона Старокиевской горы. Обнаружено 68 погребений, очевидно, что в древности их было намного больше. По вещевым материалам, обнаруженным в погребениях, возникновение могильника датируется 40-ми годами ХІ в. Именно в этот период завершается застройка Ярославом Мудрым части города, где появляются Софийский собор, Ирининская и Георгиевская церкви. По мнению И. Мовчана, могильник относится к «Ирининской церкви» (остатки храма на углу ул. Владимирской и Ирининской) и функционировал до 1240 г. (Мовчан, Боровський, Климовський, 2000, c. 18–33). Всеволод Ивакин 137 На наш взгляд, локализированное К. Лохвицким сооружение находится слишком далеко – более чем в 160 м от кладбища. К тому же, на запад от руин храма зафиксированы фундаменты каменной постройки – дворца. Как нам кажется, вышеописанное кладбище не связано с церковью на перекрестке ул. Владимирской и Ирининской. Возможно, невдалеке от могильника существовала деревянная церковь, которую не удалось зафиксировать. 5. Некрополь Спасской церкви. В 1897 г. во время сооружения зданий на ул. В. Житомирской, 22 и 24 были обнаружены фундаменты древнерусской церкви. Их М. Петров достаточно аргументированно определил как Спасскую церковь летописей и актовых документов ХVІ–ХVІІ вв. Храм, как считается по найденному материалу, был построен в ХІІ в. и просуществовал до 1560-х годов, когда церковь из-за отсутствия ремонта окончательно разрушилась. Известен факт захоронения на кладбище возле храма еще в ХV в. Во время археологических исследований 2001–2002 гг. на ул. Большая Житомирская, 20, обнаружен ряд погребений, среди которых четырнадцать комплексов принадлежат к древнерусским горизонтам. Анализ найденного материала позволяет датировать могильник ХІІ–ХІІІ вв. (Мовчан, Климовський, 2003, с. 126–132). На раскопе зафиксированы следы от заборов, которые ограждали кладбище. Факт пересечения ровиков свидетельствует о том, что границы кладбища не были постоянными, а время от времени менялись. И. Мовчан считает, что погребения принадлежат кладбищу при Спасской церкви (Мовчан, Климовський, 2003, с. 126–132). 6. Некрополь на ул. Большая Житомирская, 11. В 1994 г. Старокиевской экспедицией проводились раскопки на месте новостройки в яру, засыпанном в ХІІ в. В засыпке яра обнаружено 87 погребений ХІІ–ХІІІ вв. По мнению И. Мовчана, возле могильника могла находиться церковь, на месте которой и была построена Иоанно-Златоустовская деревянная церковь (Мовчан, Боровський, Климовський, 2000, с. 103–104). ііі. погребальные памятники «города Изяслава – Святополка» Некрополь Михайловского Златоверхого собора. Во второй половине ХІ в. Изяслав Ярославич основывает монастырь Св. Дмитрия (Изяславль монастырь). Его старший сын Ярополк закладывает в этом монастыре церковь Св. Петра, в которой Ярополка и хоронят в 1087 г. В начале ХІІ в. другой сын Изяслава – Святополк возводит Михайловский Златоверхий собор (1108 г.), именем которого и стал называться весь монастырь. Скорее всего, в соборе находились княжеские погребения в саркофагах. П. Балицкий в полевых дневниках за 1934 г. вспоминает про шиферный саркофаг в нартексе Михайловского собора (Балицький, 1934, с. 1–2). Во время исследований некрополя Михайловского Златоверхого собора в 1997–1998 гг. было открыто около двух сотен погребений. Почти все они принадлежали к позднему средневековью, но часть погребений датируется ХІІ–ХІІІ вв. (Івакін, 1997, с. 156–171). Этот факт указывает на наличие древнерусского кладбища, которое было уничтожено более поздними захоронениями. Археологические исследования Верхнего Киева обнаружили ряд погребений, которые мы не можем рассматривать в контексте христианских кладбищ. Так, в 1998 г. во время раскопок на ул. Владимирской, 12 открыли погребение кочевника со следами трепанации черепа (Боровський, Климовський, Архипова, 1998, c. 9–10). Детские погребения на территории древнерусской усадьбы были зафиксированы на ул. Сретенской, 10 (Мовчан, Боровський, Архіпова, Гончар, Климовський, 1996, c. 11–12), Ирининской, 5/7 (Мовчан, Климовський, 2003, c. 15). 138 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV погребальные памятники киевских посадов іV. некрополи подола Подол являлся наибольшим посадом древнерусского Киева. Основную массу населения составляли торговцы и ремесленники. По подсчетам П. Толочко, его площадь в период расцвета Киева составляла около 200 га (Толочко, 1971, с. 173). Стабильная застройка Подола, традиционная для градостроительной культуры средневековья, – полурадиальная система планировки с центром – главной торговой площадью. Кроме древнейшей христианской церкви на Подоле – Св. Ильи, летопись упоминает церкви Бориса и Глеба, Св. Михаила, Успение Богоматери Пирогощи, известно про церковь Николая Иорданского. Раскопки последних лет открыли остатки храмового сооружения на ул. Волошской, 21–23, каменную (Юрковскую) и деревянную (Турова божница?) церкви. Возле подольских храмов также располагались кладбища. На сегодня археологическими раскопками обнаружено восемь древнерусских могильников и несколько одиночных погребений. Могильники пронумерованы по времени обнаружения. Некрополь 1. Зафиксирован на ул. Щекавицкой, 25–27 в 1980–1981 гг. Найден ряд погребений, из которых удалось полностью исследовать три, датированные ХІІ в. (Івакін, 1981 – 1982, с. 10–23). Некрополь 2. В 1983 г. проводились археологические исследования по линии строительства теплотрассы, на ул. Спасской (отрезок между улицами Волошская и Почайнинская), где и был открыт древнерусский могильник. Зафиксировано 26 погребений. Большинство из них впущены с горизонта, который датируется по найденной керамике ХІІ ст. (Сагайдак, 1991, с. 46). К этому же кладбищу, возможно, принадлежали 17 погребений, совершенных в гробах, обнаруженных на ул. Спасская, 25 в 1987 г. Время существования могильника длительное – ХІІ–ХІІІ вв. Тем не менее, выделяются две хронологические группы погребений, четким критерием для разделения которых являлся аллювиальный песчаный слой, перекрывающий более раннюю группу (Занкин, Полин, Калюк, 1989, с. 29–36). В поисках храма, к которому могло бы принадлежать кладбище, мы обращаемся к предыдущим археологическим исследованиям этого участка. Остатки древнерусской постройки были обнаружены в траншее теплотрассы на ул. Волошской, 20 в 1955 г. на мостовой недалеко от дома № 11. В. Богусевич интерпретировал их как остатки церкви Св. Михаила (Толочко, 1983, с. 84). С определенной осторожностью можно считать, что могильник находился на територии этого храма. Некрополь 3. Открыт на ул. Хоревой, на отрезке между ул. Почайнинской и Набережно-Крещатицкой. Найдено 21 погребение, которые М. Сагайдак продатировал первой половиной – серединой ХІ в. Северную границу могильника исследователь определил берегом летописной речки Почайна, южную – руслом летописного Ручая (Сагайдак, 1991, с. 47). Некрополь 4. Обнаружен во время земляных работ 1989 г. на усадьбе по ул. Межигорской, 43. Всего исследовано семь погребений (Занкин, Полин, Калюк, 1989, с. 15–16). Некрополь 5. Раскопками на углу ул. Верхний Вал и Почайнинская открыто 18 погребений. Шесть из них были ориентированы по оси север–юг, девять перезахоронены, по уровню запуска могильных ям датировались ХІІ–ХІІІ вв. (Сагайдак, Чорновіл, Тараненко, Івакін, 2004, с. 2–13). Могильник № 5 косвенно подтверждает версию про существование на месте Введенской церкви храма древнерусского времени. М. Закревский считал, что тут после принятия христианства построили церковь Святого Власия, которая просуществовала до захвата Киева Янушем Всеволод Ивакин 139 Радзивиллом в 1651 г. и позднее неоднократно перестраивалась (Закревский, 1868, с. 213). По легендам, во времена язычества на этом месте стояло капище Волоса. Поэтому улица получила название «Волошская» и еще в XVIII–XIX вв. рядом находились луга для выпаса скота (Волос – «скотий бог»). К сожалению, документальных доказательств этого предположения у нас нет. Некрополь 6. Раскопками 2002–2004 гг. по ул. Межигорской, 3/7 зафиксированы остатки стен древнерусского деревянного храма, построенного по плану каменных безстолпных церквей конца ХІ–ХІІ вв. Скорее всего, обнаруженное культовое сооружение было одним из парафиальных храмов подольского посада. В. Зоценко, найдя ряд общих черт в конструкции вышеописанной церкви со скандинавскими деревянными храмами, считает ее «Туровой божницей», построенной варягами. Название исследователь выводит от скандинавского бога Тора (Zotsenko, 2006, 3413–3428). В западной части постройки исследованы 15 погребений в колодах, которые располагались в три яруса. Погребения найдены и за пределами сооружения, вдоль южной и северной стен. Всего зафиксировано 33 погребения, которые можно датировать древнерусским периодом. Некрополь 7. Археологическими раскопками 2004 г. на ул. Хоревой, 21 зафиксированы 16 погребений. Необходимо отметить расположение погребений по рядной системе (Сагайдак, Башкатов, 2005, с. 2–14). Возможно, к этому ж кладбищу относятся и четыре погребения ХІІ в., обнаруженные на ул. Верхний Вал, 34/13 в 1997 г. (Сагайдак, Зоценко, Сергеева, Тимощук, Занкин, Михайлов, Башкатов, 1997, с. 89–90). Некрополь 8. Во время земляных работ 2007 г. на ул. Набережно-Крещатицкой, 1а открыт древнерусский могильник. Могильные ямы впущены в аллювиальный слой, который залегал ниже культурного слоя ХІІ в., в котором открыты остатки деревянного сооружения, скорее всего, небольшой церкви. На время написания статьи земляные работы на участке еще не были закончены, но можно предположить, что найденный могильник примыкал к деревянному древнерусскому храму, который находился в районе современной церкви Рождества Христова. Гипотетично мы можем предположить существование древнерусских кладбищ возле других, известных на сегодня подольских церквей, в частности, возле «Юрковской» церкви, церкви Богородицы Пирогощи и Борисоглебского храма. 9. Некрополь Юрковской церкви. В 2003 г. были раскопаны фундаменты храмовой постройки, которая получила свое условное название Юрковской церкви по улице, где она находится. Во время исследований обнаружили большое кладбище XVI–XVIII вв. (118 погребений, которые располагались в несколько горизонтов). Необходимо отметить наличие большого количества перезахоронений и переотложенных человеческих костей, которые происходили из разрушенных погребений. Это свидетельствует про длительный период функционирования кладбища. Сохранность скелетов плохая, так как более ранние погребения постоянно разрушались более поздними. Этот факт дает возможность предположить наличие древнерусского могильника, разрушенного погребениями позднесредневекового времени (Сагайдак, Сергєєва, 2003, с. 12–19). 10. Церковь Успения Богородицы Пирогощи. Заложен храм в 1131 г., окончательно строительство завершилось в 1136 г. И. Малышевский считал ее церковью купцов, которые торговали хлебом (Малышевский, 1891, с. 113–133). Во время исследования фундаментов церкви в 1977–78 и 1993–94 гг. было открыто церковное кладбище XIV–XVII вв. (Івакін, Козубовський, Козюба, Чміль, 1996, с. 17–23). 140 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Здесь древнерусские погребальные памятники обнаружить не удалось, но возможность их существования аналогична ситуации, зафиксированной на Юрковском кладбище. 11. Борисоглебская церковь. В 1955 г. на ул. Борисоглебской, 11 В. Богусевич нашел фундаменты древнерусского сооружения, которое датировал ХІІ ст. и отождествлял с церковью Бориса и Глеба (Туровой божницей (Толочко, 1965, с. 18)). На расстоянии нескольких десятков метров, во время земляных работ 2007 г. в квартале между ул. Борисоглебской и Братской было зафиксировано кладбище. Большинство погребений интерпретированы как позднесредневековые, только одно погребение по уровню дна могильной ямы может датироваться древнерусским временем. Во всех вышеупомянутых случаях ситуация указывает на возможность существования в древнерусский период могильников, которые были разрушены во время дальнейшего функционирования кладбищ. Также зафиксирован ряд отдельных погребений, которые мы не можем отнести к каким-либо могильникам: ул. Волошская, 16 (1990 г.) – одно детское погребение (Сагайдак, Сергеева, 1990, с. 7); ул. Оболонская, 12 – одно погребение младенца (Сагайдак, Сергеева, 1993, с. 11); ул. Почайнинская, 14 (2005 г.) – одно детское погребение (Сергеева, Ивакин, Шевченко, 2007, с. 247–250); ул. Введенская, 35 (2005 г.) – одно детское погребение (Сагайдак, Башкатов, 2005, с. 2–10); ул. Сковороды, 14 (2006 г.) – остатки деревянной конструкции, похожей на гроб без покойника (возможно, кенотаф (Сагайдак, Занкін, Івакін, Певтиць, 2006, с. 2–24)). V. погребальные памятники копыревого конца С северо-запада к центральной части древнерусского Киева примыкал еще один торгово-ремесленный посад, который в летописях получил название «Копырев конец». Он начинался за Жидовскими воротами и простирался между современными Кияновским переулком, ул. Обсерваторной и Кудрявским спуском в направлении Глыбочицкого спуска. Этот район, площадью около 40 га, имел собственные укрепления, которые соединялись с валами «града Ярослава» (Толочко, 1970, с. 173). Вероятно, этот посад был заселен зажиточным населением, подтверждением чего являются археологические находки (клады). За годы археологического изучения района было открыто четыре каменных храма. Упоминание про две церкви Копыревого конца встречаются на страницах летописей. Под 1121 г. упоминается основание церкви Св. Иоанна. В 1147 г., во время восстания киевлян, был убит князь Игорь. Его тело отвезли в «монастырь святому Симеону в Копыревом конце». 1. Некрополь церкви на Вознесенском спуске. В 1878 г. тут были открыты фундаменты древнерусского храма. Обнаруженный памятник П. Лашкарев датировал ХІ ст. и связывал с летописным монастырем Св. Симеона (Лашкарьов, 1879, 96–121). В 1989–1990 гг. фундаменты храма изучал В. Харламов. Он открыл и изучил семь погребений ХІІІ в., которые принадлежали к храмовому некрополю (Харламов, 1990, с. 6–23). 2. Некрополь церкви на углу Вознесенского спуска и Кияновского переулка. В конце 70-х годов ХІХ ст., во время строительных работ на усадьбе мещанки Е. Чеботаревской, были обнаружены остатки фундаментов и плиточный пол древнерусского каменного храма. М. Каргер датировал сооружение концом ХІ ст. (Каргер, 1961, с. 407). Там же зафиксированы человеческие кости, возможно, из погребений, под полом нашли деревянный гроб с хорошо сохранившимся скелетом. В 1985 г. проводились раскопки на усадьбе Кияновский переулок, 10. Исследовано пять погребений ХІІ–ХІІІ вв. на склоне холма над бывшей речкой Киянкой (Боровський, 1985, с. 3–4). Всеволод Ивакин 141 Во время прокладывания траншеи теплотрассы на ул. Вознесенский спуск (тогда ул. Смирнова-Ласточкина) в 1987 г. обнаружено три погребения ХІІ в. (Боровський, Мовчан, Писаренко, 1990, с. 9–12). К некрополю № 2 мы также относим семь погребений ХІІ–ХІІІ вв., открытых в 1989–90-х гг. на усадьбах Кияновского переулка, № 4–8 (Боровський, Калюк, Архипова, 1989, с. 3–14). 3. Некрополь на ул. Кудрявская, 24. Большой могильник (37 погребальных комплексов) обнаружили весною – летом 1989 г. на территории училища радиоэлектроники (ул. Кудрявская, 24). Погребения относятся к разным периодам (от Х – первой половины ХІ в. до ХІІ–ХІІІ вв.). Возможно, христианское кладбище возникло на месте языческого могильника. В пользу этого предположения свидетельствуют переотложенные находки из языческого погребения, а именно стрела и элемент конской сбруи (Мовчан, Писаренко, Пеняк, 1989, с. 26–32). VI. Могильник на горе щекавица Раскопками 1995 г. было открыто большое кладбище (площадь 300 кв.м) и обнаружено 111 погребений. Датой возникновения щекавицкого могильника И. Мовчан считает конец Х в. (то есть его появление совпадает со временем заселения самой Щекавицы). Период наиболее активного функционирования могильника относится к ХІ в. Именно этим периодом по керамическому материалу датируется большинство обнаруженных погребений (Мовчан, 2000, с. 105–106). Прекращает существование могильник в ХІІ в. Авторы раскопок связывают упадок могильника с оттоком населения со Щекавицы, вызванным княжескими междуусобицами (Мовчан, Боровський, Гончар, Климовський, Архіпова, 1995, с. 33). На наш взгляд, могильник мог прекратить существование в связи с отсутствием свободного места для следующих погребений. Источники не фиксируют значительного оттока населения с киевских посадов в ХІІ в. Церкви возле некрополя найдено не было, но есть все основания предполагать, что она существовала. Гипотетически можно предположить существования еще одного могильника на горе Щекавица. Летописная статья за 1182 г. упоминает про смерть печерского игумена Поликарпа. Монастырская братия не могла выбрать нового игумена и «бысть мятеж в монастыре». Именно тогда монахи решили «послемся к Васильеве попови на Щековицю». Упоминание о церкви на Щекавице косвенно подтверждает и фиксация руин храмового сооружения на Щекавице на одном из рисунков А. Вестерфельда. Археологические подтверждения существования каменного храма XII в. были получены во время земляных работ на Щекавице, на усадьбе № 32 на ул. Олеговской, где встречались плинфа и цемянка ХІ–ХІІ вв. У 1980 г. на территории усадьбы № 41 по той же улице были обнаружены руины каменного храма (История…, 1984, с. 79). Все вышеупомянутые факты указывают на существование в древнерусское время каменной церкви на Щекавице, возле которой могло располагаться кладбище. Могильник, открытый в 1995 г., вряд ли относился к этому храму (между ними слишком большое расстояние). Таким образом, можно предположить, что на горе Щекавица могло функционировать не менее двух древнерусских кладбищ. VII. некрополь на горе Юрковице Летом 1965 г. Институт археологии проводил археологические исследования на горе Юрковице. В результате был обнаружен древнерусский могильник с 16 раннехристианскими погребениями. Инвентарь из погребений, особенности обряда позволяют датировать кладбище второй половиной Х в., но часть могильника продолжала функционировать и позднее (Максимов, Орлов, 1982, с. 63–72). 142 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV VII. некрополь на горе детинке На верхнем плато Детинки несколько древних погребений обнаружено в 1930 и 1949 гг., во время застройки. Четыре погребения второй половины ХІІ–ХІІІ в. были исследованы в 1985 г. Очевидно, на Детинке cо второй половины ХІІ в. находился могильник, который охватывал всю площадь горы. Подтверждение этому факту было найдено во время раскопок 1919, 1930, 1963 и 1985 гг. (Козловська, 1931, с. 49–53; Боровський, Архіпова, 1993, с. 95–96). Кладбище функционировало на горе и в позднее средневековье. Отдельно от вышеупомянутых памятников рассматривается найденный на Детинке шиферный саркофаг. Разграбленное погребение находилось почти над обрывом. На торцевой стенке, ближе ко дну, вырезан крестик. По аналогии с остальными погребениями, где крест изображался над погребенным (Белгород), считается, что он мог быть епископом. Гробница датируется ХІ в. Этот саркофаг – единственный для Киева, который нельзя связать с храмом. Возможно, рядом находятся остатки деревянной церкви, которую не удалось зафиксировать (Боровський, Архіпова, 1993, с. 210). VIII. погребальные памятники окраин древнего киева 1. Некрополь Успенского собора Печерского монастыря. Успенский собор, построенный в 1073–1089 гг., являлся главным храмом Киево-Печерского монастыря. На протяжении всего своего существования Успенский собор и территория вокруг исполняли функции престижного кладбища, где хоронили церковных иерархов, выдающихся военных и политических деятелей XI–XІХ вв., зажиточных киевлян. Первое погребение тут появляется почти сразу после освящения собора в 1089 г. Оно принадлежало варягу Шимону, поясом которого распланировали Успенский собор, и которому за любовь «к Святому Феодосию» и значительные пожертвования Печерскому монастырю по легенде было обещано быть первым погребенным в только что построенном храме. Кроме того, сюда перенесли мощи Св. Феодосия, здесь был похоронен известный киевский воевода Ян Вышата (1106 г.) и его жена Мария. В 1109 г. возле западного фасада Успенского собора в специально построенной «божнице» похоронили Евпраксию Всеволодовну, сестру Владимира Мономаха. Тут нашли свой последний приют минский князь Глеб Всеславович (1119 г.) и его жена Анастасия (1158 г.). Археологические исследования 1997–2000 гг., которые предшествовали восстановлению собора, значительно расширили информативную базу по Успенскому некрополю. Было обнаружено 13 шиферных саркофагов, часть из которых была повреждена во время взрыва 1941 г. К ним следует добавить еще два, которые фиксирует план Захарченко, но археологически не подтвержденные. Но поскольку все остальные обозначенные на этом плане погребальные сооружения нашли археологическое подтверждение, нет особенных оснований сомневаться и в двух указанных случаях. Еще один саркофаг открыт за собором в 1961 г. (Кілієвич, 1961, с. 7). Все сооружения имеют безусловно древнерусское происхождение, но преобладающее большинство из них содержат погребения вторичного характера и датируются XIV– XVII вв. Неизвестно, сколько саркофагов принадлежало некрополю Успенского собора в древнерусский период, но, безусловно, их количество на середину XIII в. было более значительным. Количество шиферных саркофагов в храме свидетельствует про особенный статус Успенского некрополя. Ни один из киевских, и вообще древнерусских храмов не вмещал столько погребальных сооружений. Это свидетельствует про уровень престижности погребения в главном храме Печерского монастыря и про высокий статус Печерской обители среди правящей древнерусской верхушки и власть имущих будущих времен (Івакін, Балакін, 2003, с. 100–102). Всеволод Ивакин 143 2. Некрополь Кловского монастыря. Кловский монастырь основал третий игумен Печерского монастыря Стефан. Согласно сообщению «Жития Феодосия», около 1078 г. печерские монахи отлучили его от игуменства. Стефан переходит на Кловское урочище, где закладывает новый монастырь. Про огромный Кловский собор упоминается в летописях и в «Киево-Печерском патерике». По свидетельствам летописи, Кловский монастырь поддерживал тесные отношения с Волынским княжеством. Стефан стал владимиро-волынским епископом, но связей с Кловским монастырем не утратил. В 1112 г. тут был погребен волынский князь Давид Игоревич. Скорее всего, погребения, про которые пойдет дальше речь, принадлежали владимиро-волынским князям и их окружению, монастырской верхушке. Вполне возможно, что Кловский монастырь планировался как резиденция Владимирских князей в Киеве, так же как Выдубицкий – Переяславских, Кирилловский – Черниговских. Последнее упоминание о монастыре датируется 1151 г. Вероятно, после 1240 г. Кловский монастырь прекратил свое существование. В 1963 г. П. Толочко обнаружил и провел первые исследования остатков неизвестного каменного сооружения древнерусского времени, которое определил как храм Кловского Стефанича монастыря. Во время раскопок был открыт плинфовый двухкамерный саркофаг № 1. Форма и размеры плинфы свидетельствуют о том, что гробницу соорудили не раньше ХІІ в. (Толочко, 1970, с. 152–155). В 1974–1975 гг. И. Мовчан продолжил изучение этой древнерусской церкви, и открыл саркофаг № 2, сооруженный из плинфы красного цвета и четырехкамерный саркофаг № 3. Саркофаг № 4 обнаружен за храмом, возле западного фасада (Мовчан, Харламов, 1974, с. 10–18). Необходимо отметить, что многокамерные гробницы в Киеве найдены только при исследованиях Стефанича монастыря. 3. Некрополь церкви Спаса на Берестове. Княжеское село Берестово возникло в Х в. (впервые упоминается в 980 г.). В ХІ в. тут находилась великокняжеская резиденция с каменным Спасским собором. Строительство храма большинство исследователей связывает с Владимиром Мономахом (1113–1125 гг.). Летопись не называет даты строительства собора, но упоминает про него на протяжении ХІІ ст. В 1138 г. тут похоронили дочку Мономаха – Евфимию, в 1158 г. – сына Юрия Долгорукого, в 1175 г. – внука Глеба Юрьевича. Возле фасадов церкви во время раскопок 1909–1914 и 1989–1991 гг. найдены два шиферных и один плинфовый саркофаг. В. Гончар считал, что похороненные в них были представителями рода Мономаховичей. По его мнению, саркофаг № 1 принадлежал дочке Владимира Мономаха – Евфимии, саркофаг № 2 – киевскому князю Глебу Юрьевичу и его второй жене – дочери черниговского князя Изяслава Давидовича. Саркофаг № 3 связываются с погребением великого князя Юрия Владимировича Долгорукого (умер 21 мая 1157 г. (Гончар, 2002, с. 225)). На наш взгляд, попытка персонификации погребений выглядит слишком смелой, хотя очевидно, что храм исполнял роль родовой усыпальницы Мономаховичей. 4. Некрополь Выдубицкого монастыря. Монастырь основан князем Всеволодом Ярославичем, который в 1070–1088 гг. построил там Михайловский собор. Рядом находилась его резиденция – Красный двор. До нашего времени дошел в перестроенном виде Михайловский собор Выдубицкого монастыря. В 1945 г. М. Каргер, изучая северо-восточную пристройку к собору (ХІІ в.), нашел в нем погребение (Каргер, 1945, с. 23–24). Во время архитектурно-археологических исследований 1972 г. возле южной стены нартекса Михайловского собора И. Мовчан обнаружил позднесредневековое погребение в древнерусском шиферном саркофаге (который использовался 144 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV повторно (Мовчан, 1975, с. 102–103)). Эти немногочисленные находки указывают на наличие монастырского кладбища в древнерусский период. 5. Некрополь Кирилловского монастыря. Район древнего Киева, который раскинулся вдоль Кирилловских высот, начал заселяться с Х в. Кирилловская церковь, основанная великим киевским князем Всеволодом Ольговичем около 1140 г., на протяжении ХІІ ст. была местом погребения представителей черниговской династии, которые занимали великокняжеский престол в Киеве. Тут в 1179 г. похоронена супруга Всеволода Ольговича, в 1194 г. – его сын Святослав Всеволодович. Интерьер Кирилловcкой церкви содержит аркосолии – места для расположения саркофагов. Несмотря на это, археологических подтверждений наличия тут древнерусских погребений у нас нет. * * * Всего на сегодня на территории древнерусского Киева археологически зафиксировано около 700 христианских погребальных памятников. Мы попытались поделить их на три категории: погребальные памятники прихрамовых могильников, отдельные погребения в границах города и захоронения жертв монгольского нашествия. 1. Подавляющее большинство погребений можно объединить в 32 некрополя (см. рис. 1). Из них 20 (62 %) относятся к киевским храмовым комплексам (Десятинная церковь, Св. София, Михайловский собор, Янчин монастырь, Федоровский монастырь, Георгиевская и Ирининская церкви, Спасская церковь, храм Св. Михаила, Кирилловский монастырь, храм на ул. Юрковской, 3, церковь Успения Богородицы Пирогощи, деревянный храм на ул. Межигорской, 3/7, церковь на Вознесенском спуске, 22, церковь на углу Вознесенского спуска и Кияновского переулка, храм на Кияновском переулке, 4–8, Успенский собор, Кловский монастырь Выдубицкий монастырь, храм Спаса на Берестове). Необходимо отметить, что археологически лучше сохранились могильники тех церквей, которые прекратили свое существование после 1240 г. Древнерусские погребения при храмах, действующих в XV–XVIII вв., как правило, уничтожались более поздними захоронениями. Таким образом, мы можем утверждать про наследование византийской традиции формирования некрополей возле городских церквей. Можно провести историческую параллель между городами Византии VII–VIII вв. и Киевом Х–ХІІ вв. С начала VII в., в византийских городах вследствие демографического взрыва и массового притока населения наблюдается значительное расширение городской территории. Древние некрополи оказываются в границах нового города. Если раньше захоронения мещан были сосредоточены в одном месте – внегородском некрополе, то теперь в городах появляются могильники, в том числе и возле церквей, и масса индивидуальных могил (Культура …, 1989, с. 575–576). Похожая ситуация складывается и в Киеве времен Владимира Великого и его сына Ярослава. На сегодня мы располагаем следующей статистической информацией о погребальных памятниках разных районов средневекового Киева: Верхний город – десять могильников (321 погребальный комплекс (45 %)); Подол – одиннадцать могильников (164 погребальных комплекса (23 %)); Копырев конец – три могильника (60 погребальных комплексов (8%)); Щекавица – один могильник (111 погребальных комплексов (16 %)). Еще семь могильников (48 погребальных комплексов (8 %)) находятся на окраинах города. Анализируя имеющиеся у нас данные, можно сделать определенные выводы по поводу демографической ситуации в разных районах Киева, плотности их заселения. При этом необходимо помнить о том, что Всеволод Ивакин 145 статистика базируется на информации, которой мы располагаем на сегодняшний день. Возможно, дальнейшие археологические исследования ее изменят. 2. Погребения, совершенные вне городских могильников. Таких памятников насчитывается меньше чем 1 %. Из них половина – детские погребения. Они не являются типичными для древнерусского Киева и находятся на территории городских усадеб, под полом жилищ, печью и т. д. Необходимо отметить, что в этих памятниках четко прослеживается наличие определенного погребального обряда, то есть их криминальное происхождения исключается. Скорее всего, большинство из них принадлежит людям, которые по тем или иным причинам не могли быть похоронены на христианском кладбище (язычники, самоубийцы и т.д.). Примером может являться погребение кочевника, открытое на ул. Владимирской, 8. Некоторые из этих погребений, в частности детские, можно интерпретировать как «закладные». Традиция оставления «закладных» покойников на Руси имела древние корни. Связана она была с остатками хтонических культов поклонения предкам и умершим. После принятия христианства на Руси эта традиция видоизменяется. Как правило, «закладными» становились некрещеные люди, которых было невозможно похоронить согласно православному обряду. Таких покойников иногда хоронили по древнему языческому обряду под порогом, печкою или во дворе, на территории усадьбы (Боровский, 1982, с. 98). Ребенок, умерший до обряда крещения, и, таким образом, не вошедший в лоно православной веры, оставался для родственников представителем языческого мира. Именно такие люди, согласно со славянскими мифологическими представлениями, после смерти становились домовыми, суседками, клетниками, овинниками и другой «домашней» нечистой силой (Сергеева, Ивакин, Шевченко, 2007, 247–250). 3. Третью группу составляют погребения, которые датируются 1240 г. и являются свидетельством трагических событий захвата Киева Батыем. В декабре 1240 г. после длительной осады монгольские войска прорвали укрепления «города Ярослава» в районе Лядских ворот и ворвались в город. Защитники отошли в город Владимира и сделали попытку закрепиться на оборонных валах детинца. Когда враг прорвал и эту линию обороны, остатки киевлян закрылись в Десятинной церкви. Под тяжестью большого количества людей, а может и под ударами пороков, храм развалился, похоронив последних защитников города. Устрашающие свидетельства трагедии 1240 г. открываются на протяжении всей истории археологического изучения древнерусского Киева. Впервые «братские» могилы были найдены И. Хойновским на Трехсвятительской улице. В них находились тысячи людских скелетов (Хойновский, 1893, с. 16–17). Возможно, продолжение этой могилы было открыто Д. Милеевым на углу улиц Владимирской и Трехсвятительской (Каргер, 1949, с. 65– 67). В. Хвойка в 1907 г. за апсидами Десятинной церкви раскопал ров, в котором лежали погребенные разного возраста со следами насильственной смерти (Хвойко, 1913, с. 79). На территории Михайловского Золотоверхого монастыря М. Каргер нашел скелет ребенка, который погиб в результате пожара (Каргер, 1949, с. 65–67). На ул. Большой Житомирской, 4 в жилище первой половины ХІІІ в. были найдены скелеты двух подростков, которые спрятались в печке и задохнулись. В соседнем жилище тоже открыты останки последних защитников города (Каргер, 1949, с. 71). М. Каргер подробно описал тайник-колодец под развалинами Десятинной церкви. Тут спрятались последние уцелевшие защитники Киева и старались пробить подземный ход по направлению склонов Старокиевской горы. Но когда стены Десятинной церкви завалились, то засыпали и укрытие вместе с людьми (Каргер, 1949, с. 90). Во время археологических исследований на ул. Десятинной, 2, С. Килиевич в сгоревшем жилище нашла десять бессистемно расбросанных скелетов (Килиевич, 146 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 1973, с. 6–8). Исследуя «усадьбу ювелира» на ул. Владимирской, 8, в сгоревших жилищах найдено несколько человеческих скелетов. И. Мовчан и В. Гончар считают, что усадьба погибла во время штурма 1240 г. (Мовчан, Боровський, Гончар, Писаренко, Архипова, 1999, с. 4–22). Мы не можем отнести вышеупомянутые находки к числу погребальных памятников, они являются следствием боевых действий и не имеют отношения к древнерусской обрядной погребальной практике, но фиксация «могил» жертв 1240 г. необходима. Количество открытых древнерусских погребальных памятников не является окончательным. Исследованиям сильно мешает высокая плотность современной городской застройки – много объектов остается под фундаментами домов. Этим можно пояснить отсутствие обнаруженных храмов возле некоторых кладбищ. Большое количество погребений утрачено из-за некомпетентности или открытого противодействия строительных компаний, которые в последние годы занимаются застройкой Киева. Характерной особенностью спасательной археологии является то, что нередко археологи успевают только зафиксировать масштабы потерь, нанесенных во время строительных работ. Несмотря на определенные проблемы, систематическое археологическое изучение средневекового Киева последних десятилетий в комплексе с изучением письменных источников дает возможность по-новому рассмотреть историческую топографию киевских погребальных памятников. Литература 1. Археологічний нагляд за будівельними роботами на території Софійського монастиря (Тоцька І.Ф.). Національний заповідник «Софія Київська». Відділ фондів. Уніфікований паспорт № Аадсм 602. 1984 р. 2. Балицький, п. Щоденник та польовий інвентар розкопів. Київська археологічна експедиція 1934 р. на території колишнього Михайлівського монастиря / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. ІІМК/к 71. 1934 р. 3. Боплан, г. Опис України. Львів. 1998. 4. Боровский, я.Е. Мифологический мир древних киевлян. Киев, 1982. 5. Боровський, я.Є. Звіт про археологічні дослідження Київської тематичної експедиції в 1985 р. (Документ утрачен). 6. Боровский, я.Е., калюк, А.п., Сыромятников, А.к., Архипова, Е.И. Археологические исследования в Верхнем Киеве в 1988 г. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1988/17. 7. Боровский, я.Е., калюк, А.п., Архипова, Е.И. Отчет об археологических исследованиях в Верхнем Киеве / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1989/28. 8. Боровський, я.Є., Мовчан, і.і., писаренко, Ю.г. Звіт про археологічні розкопки Старокиївської експедиції ІА АН УРСР на Копиревому кінці (Киянівський провулок №№ 4–8) в 1990 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1990/32. 9. Боровський, я.Є., Архіпова, Є.і. Дослідження «міста Ярослава» // Стародавній Київ. Археологічні дослідження 1984–1989. К., 1993. С. 206–216. 10. Боровський, я.Є., климовський, С.і., Архіпова, Є.і. Звіт про археологічні дослідження Старокиївської експедиції у м. Києві в 1998 р. по вул. Володимирівській / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1998/5. Всеволод Ивакин 147 11. высоцкий, С.А. Средневековые надписи Софии Киевской (по материалам граффити XI–XVII вв.). К., 1976. 12. голубева, л.А. Киевский некрополь // МИА. № 11. 1949. С. 103–118. 13. гончар, в.М. Середньовічний некрополь церкви Спаса на Берестові у Києві // Церковная археология Южной Руси. Симферополь, 2002. С. 223–227. 14. Закревский, п. Описание Киева. Т. 1–2. М., 1868. 15. Занкин, А.Б., полин, С.в., калюк, А.п. Отчет о полевых исследованиях Подольской экспедиции НПК «Археолог» на киевском Подоле по ул. Межигорская, 43 в 1989 г. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1989/81. 16. Івакін, г.Ю., Степаненко, л.я. Отчет о раскопках по ул. Щекавицкой № 25 – 28 в 1981–82 гг. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1981–1982/34д. 17. івакін, г.Ю., козубовський, г.А., козюба, в.к., чміль, л.в. Звіт про археологічні дослідження церкви Успіння Богородиці Пирогощі в 1996 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1996/1. 18. івакін, г.Ю., козубовський, г.А., козюба, в.к., поляков, С.Є. Науковий звіт про архітектурно-археологічні дослідження комплексу Михайлівського Золотоверхого монастиря в м. Києві у 1996–1997 рр. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1997/103. 19. івакін, г.Ю., Балакін, С.А. Поховання в саркофагах Успенського собору Києво-Печерської лаври // Праці центру пам’яткознавства. Вип. № 5. К., 2003. С. 85–103. 20. История Киева. Т. 1. К., 1984. 21. каргер, М.к. Собор Михайловского Выдубецкого монастыря в свете археологических исследований в 1945 г. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1945/11. 22. каргер, М.к. Киев и монгольское завоевание // СА. Вып. ХІ. 1949. С. 56–102. 23. каргер, М.к. Древний Киев. Т. І. М.–Л., 1961а. 24. каргер, М.к. Древний Киев. Т. ІІ. М.–Л., 1961б. 25. кілієвич, С.Р. Звіт про археологічну розвідку в Києві 1961 року / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1961/61. 26. килиевич, С.Р. Отчет о раскопках 1973 г. Старокиевского отряда Киевской археологической експедиции по ул. Десятинной, 2 / Науковий архів ІА НАНУ. Ф. е. 1973/22б. 26. килиевич, С.Р., круц, о.в. Отчет о раскопках Старокиевского отряда Киевской археологической экспедиции за 1982 г. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1982/34а. 27. килиевич, С.Р., харламов, в.А. Исследование храма Вотча Федоровского монастыря ХІІ в. в Киеве // Древние славяне и Киевская Русь. К., 1989. С. 180–188. 28. козловська, в. Розкопки р. 1930 у Києві на горі Дитинці // Хроніка археології та мистецтва. Ч. 3. К., 1931. 29. куза, А.в. Печати Евстафия // СА. № 3. 1977. С. 121–129. 148 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 30. Культура Византии второй половины VII–XII в. М., 1989. 31. лашкарьов, п.А. Развалины церкви св. Симеона и Копырев конец древнего Киева // ТДКА. Т. 2. № 5. 1879. С. 96–121. 32. лебединцев, п.г. Описание Киево-Софийского кафедрального собора. К., 1882. 33. Максимов, Є.в., орлов, Р.С. Могильник Х ст. на горі Юрковиця у Києві // Археологія. № 41. 1982. С. 63–72. 34. Малышевский, И.И. О церкви и иконе св. Богородицы под названием «Пирогощи», упоминаемых в летописях и в «Слове о полку Игореве» // ЧИОНЛ. Кн. V. 1891. С. 55–56. 35. Мовчан, И.И., харламов, в.А. Отчет об археологических исследованиях Кловского монастыря в г. Киеве в 1974 г. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1974/28б. 36. Мовчан, і.і. Археологічні дослідження на Видубичах // Стародавній Київ. К., 1975. С. 102–103. 37. Мовчан, И.И., писаренко, Ю.г., пеняк, п.С. Отчет про раскопки Киевоокольного отряда Киевской постояннодействующей экспедиции в 1989 году (вул. Кудрявська, 24) / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1989/28а. 38. Мовчан, і.і., Боровський, я.Є., гончар, в.М., климовський, С.і., Архіпова, Є.і. Звіт Старокиївської експедиції Інституту археології Національної академії наук України про розкопки на горі Щекавиці у м. Києві в 1995 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1995/6. 39. Мовчан, і.і., Боровський, я.Є., Архіпова, Є.і., гончар, в.М., климовський С.і. Звіт про археологічні дослідження Старокиївської експедиції Інституту історії НАН України у 1996 р. в Києві по вул. Стрітенській та по вул. Володимирській 3 / Науковий архів ІА НАНУ. Ф. е. 1996/66. 39. Мовчан, і.і. Боровський, я.Є., гончар, в.М., писаренко, Ю.г., Архипова, Є.і. Звіт про археологічні дослідження Старокиївської експедиції Інституту археології НАН України на вул. Володимирській 8 в м. Києві у 1999 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1999/23. 40. Мовчан, і.і., Боровський, я.Є., климовський, С.і., гончар, в.М. Щекавицький могильник у Києві // Археологічні дослідження в Україні 1994–1996 років. К., 2000. С. 104–105. 41. Мовчан, і.і., Боровський, я.Є., климовський, С.і. Дослідження старокиївської експедиції по вулиці Велика Житомирська в 1994 році // Археологічні дослідження в Україні 1994–1996 років. К., 2000. С. 103–104. 42. Мовчан, і.і., Боровський, я.Є., климовський, С.і. Звіт про дослідження Старокиївської експедиції Інституту археології НАНУ в м. Києві у 2000 р. на вул. Паторжинського, 14 / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 2000 б/81. 43. Мовчан, і.і., Боровський, я.Є., гончар, в.М., ієвлєв, М.М., Сиром'ятников, о.к. Звіт про проведення археологічних досліджень на вул. Десятинній 1/3 Всеволод Ивакин 149 в 2000–2001 рр. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 2001/60. 44. Мовчан, і.і., Боровський, я.С., гончар, в.М., ієвлєв, М.М. Звіт про археологічні дослідження на вул. Великій Житомирській, 2 м. Києва у 2001 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 2001/11. 45. Мовчан, і.і., гончар, в.М., ієвлев, М.М., козловський, А.о. Звіт про археологічні дослідження по вул. Велика Житомирська, 2 / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 2002/84. 46. Мовчан, і.і., климовський, С.і. Звіт про археологічні дослідження Старокиївської експедиції Інституту археології НАНУ в 2003 р. у м. Києві по вул. Великій Житомирській, 20 та Рильському провулку, 6 / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 2003/127. 47. Мовчанівський, Т. Археологічні розкопки в Софійському історичнокультурному заповіднику за 1936 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. ІІМК\к, № 56. 48. нікітенко, н. Під покровом Святої Софії. Некрополь Софійського собору в Києві. К., 2000. 49. Отчет о действиях Временного комитета изыскания древностей в Киеве в 1838 г. К., 1839. 51. Лаврентьевская летопись. Русские летописи. Т. ХІІ. СПб., 2001. 52. Сагайдак, М.А. Давньокиївський Поділ. К., 1991. 53. Сагайдак, М.А., Зоценко, в.н. Отчет о раскопках в Киеве по ул. Хоревая, 40 в 1984 году / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1984/18а. 54. Сагайдак, М.А., Сергеева, М.С. Отчет об археологических исследованиях Киевского Подола в 1990 г. (ул. Волошская, 16) / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1990/34. 55. Сагайдак, М.А., Сергеева, М.С. Отчет Подольской постояннодействующей экспедиции об археологических исследованиях по адресу ул. Оболонская, 12 в 1993 г. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1993/155. 56. Сагайдак, М.А., Зоценко, в.н., Сергеева, М.С., Тимощук, в.н., Занкин, Б.А., Михайлов, п.С., Башкатов, Ю.Ю. Отчет Подольской постояннодействующей археологической экспедиции ИА НАН Украины об исследованиях 1997 г. на Киевском Подоле / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1997/129. 57. Сагайдак, М.А., Сергєєва, М.С. Звіт Подільської постійнодіючої експедиції ІА НАНУ про архітектурно-археологічні дослідження у Києві по вул. Юрківська, 3. 2003 р. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 2003/126. 58. Сагайдак, М.А., Башкатов, Ю.Ю. Исследования Подольской экспедиции ИА НАНУ на углу улиц Верхний Вал и Почайнинская в 2003–2004 годах / Науковий архів ІА НАНУ. В работе. 59. Сагайдак, М.А., чорновіл, д.к., Тараненко, С.п., івакін, в.г. Звіт Подільської археологічної постійнодіючої експедиції про дослідження ділянки за адресою вул. Хорива 21, у 2004 році / Науковий архів ІА НАНУ. В работе. 150 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV 60. Сагайдак, М.А., Башкатов, Ю.Ю. Отчет о исследованиях Подольской экспедицией по улице Введенская 35. 2005. В работе. 61. Сагайдак, М.А., Занкін, А.Б., івакін, в.г., певтиць, д.М. Звіт про археологічні дослідження Подільскої постійно-діючої експедиціі влітку – восени 2006 р. за адресою вул. Сковороди, 14. 2006. В работе. 62. Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей. К., 1874. 63. Сергеева, М.С., Ивакин, в.г., Шевченко, д.А. К вопросу о погребениях, исследованных на усадьбах Киевского Подола // Интеграция археологических и этнографических исследований. Сборник научных трудов. Одесса – Омск, 2007. С. 247–250. 64. Толочко, п.п. До топографії древнего Києва // Археологія. Т. XVIII. 1965. 65. Толочко, п.п. Історична топографія стародавнього Києва. К., 1971. 66. Толочко, п.п. Древний Киев, К., 1983. 67. харламов, в.А. Отчет об археологических исследованиях памятника архитектуры ХІІ в. церкви на Вознесенском спуске, проведенных архитектурноархеологической экспедицией в 1989–1990 гг. / Науковий архів ІА НАНУ. Ф.е. 1989– 1990/33а. 68. хвойко, в.в. Древние обитатели среднего Приднепровья и их культура. К., 1913. 69. хойновский, і.А. Раскопки великокняжеского двора Киева. К., 1893. 70. янин, в.л. Актовые печати Древней Руси Х–ХV вв. Т. 1. М., 1970. 71. Zotsenko, V. A Wooden Church of XIIth Century in Podil Kyiv // Proceedings of Second International Congress on Construction History. Vol. 3. London, 2006. P. 3413– 3428. Vsevolod Ivakin Topography of Christian Funeral Monuments of Old Russian Kiev This article is considering particularity topography of Christian funeral monuments of Old Russian Kiev. Briefly state the history of studding city’s medieval necropolises. The investigating funeral complexes were divided into three groups: citizen churchyard, individual burial in farmsteads and common graves of sacrifice of invasion of the year 1240. Funeral monuments of 10th–13th ages are plot on the topographical map. Всеволод Ивакин 151 Рис. 1. Топография христианских погребальных памятников древнерусского Киева: 1 – Десятинная церковь, 2 – Собор Св. Софии, 3 – Собор Св. Ирины, 4 – Собор. Св. Георгия, 5 – могильник на ул. Паторжинского, 14, 6 – Федоровский монастырь, 7 – Андреевский (Янчин) монастырь, 8 – Михайловский Златоверхий монастырь, 9 – Могильник на ул. Большая Житомирская, 11, 10 – Спасская церковь, 11 – Церковь на Вознесенском спуске, 22, 12 – Церковь на углу Вознесенского спуска и Кияновского переулка, 13 – могильник на ул. Кудрявской, 24, 14 – могильник на ул. Щекавицкой, 25–27, 15 – могильник на ул. Спасской, 16 – могильник на ул. Хоревой, 40, 17 – могильник на ул. Межигорской, 43, 18 – могильник на ул. Межигорской, 3/7, 19 – могильник на углу улиц Верхний Вал и Почайнинская (Введенская церковь), 20 – могильник на ул. Хоревой, 21, 21 – могильник на ул. НабережноКрещатицкой, 1а, 22 – церковь Успения Богородицы (Пирогоща), 23 – Борисоглебская церковь, 24 – церковь на ул. Юрковская, 3, 25 – могильник на горе Щекавице, 26 – могильник на горе Юрковице, 27 – могильник на горе Детинке, 28 – Успенский собор Киево-Печерского монастыря, 29 – церковь Спаса на Берестове, 30 – Кловский монастырь, 31 – Выдубицкий монастырь, 32 – Кирилловский монастырь 152 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Fig. 1. Topography of Christian funeral monuments of Old Russian Kiev: 1 – Desiatinnaja church, 2 – Saint Sophija cathedral, 3 – Saint Irina cathedral, 4 – Saint Georgij cathedral, 5 – cemetery on Patorzhinskogo str., 14, 6 – Fiodorovskij monastery, 7 – Andreevskij (Janchin) monastery, 8 – Mihajlovskij Zlatoverhij monastery, 9 – cemetery on Bol’shaja Zhytomirskaja str., 11, 10 – Spasskaja church, 11 – church on the Voznesenskij spusk, 22, 12 – church on the corner of Voznesenskij spusk and Kijanovskij lane, 13 – cemetery on Kudriavskaja str., 24, 14 – cemetery on Shchekavickaja str., 25–27, 15 – cemetery on Spasskaja str., 16 – cemetery on Horevaja str., 40, 17 – cemetery on Mezhigorskaja str, 43, 18 – cemetery on Mezhigorskaja str. 3/7, 19 – cemetery on the corner of streets Verhnij Val and Pochajninskaja (Vvedenckaja church), 20 – cemetery on Horevaja str., 21, 21 – cemetery on the NaberezhnoKreshchiatitskaja str., 1a, 22 – Uspenija Bogoroditsy church (Pirogoshcha), 23 – Borisoglebskaja church, 24 – church on the str. Jurkovskaja, 3, 25 – cemetery on hill Shchekavitsa, 26 – cemetery on hill Jurkovitsa, 27 – cemetery on hill Detsinka, 28 – Uspenskij cathedral of Kievo-Pechersk monastery, 29 – Spas on Berestov church, 30 – Klov monastery, 31 – Vydubickij monastery, 32 – Kirillovskij monastery Сергей Тараненко, Всеволод Ивакин ПРО НАХОДКу ДвуХ ДеРевяННыХ КульТОвыХ СООРужеНий ДРевНеРуССКОгО вРеМеНи НА КиевСКОМ ПОДОле Вопрос о христианском культовом зодчестве остается одним из наиболее сложных в истории архитектуры древнерусского Киева. Первоначальный этап развития строения храмов на Руси был тесно связан с культурным влиянием Византии. Последняя поставляла мастеров-строителей, которые и приносили технику кладки из плинфы, приемы и формы каменного зодчества. Количество таких строителей на Руси не удовлетворяло спрос на строительство каменных храмов. Эти потребности должны были удовлетвориться силами местных строителей-плотников, искусство которых было традиционным для региона с древнейших времен (Иоаннисян, 1996, с. 4–5). Очевидно, деревянные храмы в Киеве появились еще до официального принятия христианства. В договоре князя Игоря с греками (944–945 гг.) мы находим упоминание о церкви святого Ильи на Подоле. Так как летопись подчеркивает, что Десятинная церковь была первым русским каменным храмом, логично предположить, что церковь святого Ильи была деревянной. О массовом строительстве деревянных храмов свидетельствует сообщение летописи о том, что после крещения князь Владимир «повеле рубити церкви и поставляти по местам, иде же стояху кумиры» (Повесть…, 1950, с. 180). С ХІ в. сведения о деревянном зодчестве появляются все чаще. В 1020–1026 гг. князь Ярослав Мудрый над могилой Бориса и Глеба возводит большую пятикупольную церковь. Она также была деревянная, построил ее Милонег, вышгородский «горододел». Позже Ждан Мыкола строит в Вышгороде еще одну деревянную однокупольную Борисоглебскую церковь (Таранушенко, 1976, с. 6). Деревянные храмы появляются и в других городах древнерусского государства: древнейший новгородский храм – дубовый Софийский собор и построенный в конце Х в. в Ростове Успенский собор, который летописец называет «большой дубовой церковью». Письменные источники неоднократно упоминают про множество церквей в Киеве. Например, немецкий хронист конца X – начала XI вв. про 400 церквей и 8 торжищ в Киеве. Хотя сам он не был в городе и ссылается на свидетельства немецких наемников, участвовавших в походе Болеслава I на Киев в 1018 году (Толочко, 1970, с. 171). В наше время известно и найдено не более полутора десятка каменных сооружений. Скорее всего, преобладающее большинство древнекиевских храмов было представлено деревянными сооружениями, которые не сохранились до нашего времени. По мнению О. Иоаннисяна, такими являлись парафиальные храмы практически во всех крупных древнерусских городах, монастырские храмы, построенные не по княжеской инициативе, и фактически все сельские церкви (Иоаннисян, 1996, с. 5–6). Тем не менее, за более чем двести лет изучения города археологических подтверждений существования деревянного храмостроения в Киеве зафиксировать не удалось. Существует ряд причин, которыми можно пояснить отсутствие подобных находок. В первую очередь, это недолговечность строительного материала – дерево легко горит и быстро разрушается временем. Кроме того, целая совокупность факторов, связанных с проблемой археологизации объектов: небольшие площади изученной территории, особенности проведения спасательных 154 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV раскопок не давали возможности обнаружить остатки деревянных культовых сооружений. Не стоит исключать тот факт, что остатки деревянных храмов могли быть интерпретированы как большие жилища, сооружения общественного назначения и т. д., особенно при фрагментарной их фиксации. И, наконец, возможно, просто «не везло». Общеизвестно, что дерево намного лучше сохраняется во влажных грунтах, где процесс разрушения замедляется. Именно в богатых влагой наслоениях Киевского Подола за последние несколько лет были открыты объекты, которые по ряду признаков можно интерпретировать как культовые. В 2003 г. во время археологических исследований в котловане новостройки по ул. Межигорская, 3/7 были открыты остатки древнерусского квартала ХІ–ХІІ вв. Среди объектов жилого и хозяйственного назначения был открыт неизвестный по письменным источникам деревянный храм ХІІ в. (рис. 1). В плане храм представлял собой большое срубное строение площадью 8,9×12,35 м, которое сохранилось на высоту от трех до пяти сосновых колод. Диаметр бревен составлял 35 см. Техника рубки стен строения – «в обло» с выпуском торцов замков до 20 см. Два нижних венца сооружения были углублены в ленточный котлован по всему периметру постройки. На поверхности деревянного тлена стен прослеживались явные следы обугливания, что свидетельствует о том, что строение погибло во время пожара, после которого оно не возобновлялось. Уровень обнаружения объекта по северо-западному углу соответствовал отметке 2,22 м от современной дневной поверхности и по восточной стене апсиды – 2,9 м. Ориентирован он был по сторонам света стенами, при том, что бревна длинной стены направлены по оси восток – запад с отклонением от юга на 10–15°. Такая ориентация необычна в сравнении с остальными открытыми тут сооружениями, которые были ориентированы по сторонам света углами. Наиболее важной конструктивной деталью, которая, в конце концов, и определила назначение этого сооружения, был выступ, вмонтированный посередине восточной стены. Особенностью рубки этого выступа было в том, что он был замкнут с первым подвальным венцом восточной стены основного массива сооружения, которое складывалось из двух бревен длинной по 3 м, при том, что сруб выступа имел размеры 2,5×2,5 м с выносом торцов северо-восточного и юговосточного углов в 20 см. Такую же величину имел и диаметр сосновых бревен, зафиксированных четырех венцов выступа. Необычной в этом архитектурном элементе сооружения выступала и длина выносов замков северного и южного венцов, которые объединяли их во внутреннем пространстве с восточными стенами основного массива сооружения: они равнялись 1,2 м. Таким образом, внешне эта пристройка выступала с боков на 1,3 м, а в интерьере крыльями торцов образовывала с севера и юга вид боковых алтарей размерами 1,2×3 м. В интерьере этот выступ на одной линии с окончанием торцов отделялся от основного внутреннего простора перегородкой, которая не была перевязана с его стенами. Брус основания перегородки длиной 4,12 м, шириной 6 см и толщиной 4 см был опущен на глубину до 5 см. С северного края, на расстоянии 55 см от последнего удалось расчистить перпендикулярную лагу, которая фиксировала это основание. Восточная и выступающие наружу части северной и южной стен выступа были дополнительно округлены при помощи ряда колышков, обмазанных глиной. Следы этого ограждения представляет линия ямок диаметром до 8 см, плотно прилегающих друг к другу. Она огибает стены выступа на расстоянии 15–20 см. Более того, с внешней стороны на нижней отметке заполнения ям колышков (4,23 м) зафиксирован тлен от доски длиной 1,5 м и шириной 15 см без следов горения. Скорее Сергей Тараненко, Всеволод Ивакин 155 всего, эта доска была своеобразным фиксатором линии ограждения на уровне ее основания. Глиняная обмазка стен была зафиксирована в виде плотного слоя горелой глины, который перекрывал практически всю восточную часть постройки, включая примыкавшую к ней часть дороги. Таким образом, все перечисленные узлы рассматриваемого выступа, имитация закругления по внешнему контуру его фасада, наличие центральной перегородки, которая не соединялась с боковыми стенами, а отделяла внутреннее пространство выступа от остального интерьера постройки и, фактически, играла роль предалтарного ограждения, позволяют нам более чем уверенно считать данный выступ апсидой деревянного храма. При расчистке заполнения апсиды было обнаружено два фрагмента стеклянных пластин со следами пребывания в огне. Одна из них имела разную толщину с увеличением к центру от 3 до 5 мм. На поверхности фрагмента, который являлся частью подпрямоугольной формы, фиксируются остатки концентричных линий, оставленных при раскачивании стеклянной массы на плоскости. Цвет стекла – сиреневый, на свет – прозрачный. Все эти данные говорят о том, что мы имеем дело с оконницей первого типа по Ю.Л. Щаповой. Изготовление таких оконниц на территории Руси прослеживается с первой четверти XI в. и связано непосредственно с византийской технологией стеклоделия (Щапова, 1972, с. 65–68, 70). Второй фрагмент стекла значительно меньших размеров. Цвет его также сиреневый с такой же прозрачностью, толщина его равна 1 мм, и лишь на сохранившемся крае так называемое «ребро мощности», его толщина достигает 3 мм. Форму предмета установить невозможно из-за незначительности фрагмента. Описанные признаки позволяют увидеть в этом фрагменте оконницу, изготовленную по другой технологии, которая встречается в Новгороде в последней четверти ХІ в. (Щапова, 1972, с. 67). Случай, когда в заполнении одного объекта встречены два разных типа оконного стекла, можно считать уникальным, и может говорить о двух источниках появления оконниц для этого подольского храма. Расчистка заполнения храма дала два фрагмента литых изделий из бронзы, которые можно целиком связать с церковным инвентарем. Первый представляет собой обломок отлитого в двухвтулковой жесткой форме крючка к распределителю цепи лампады или кадильницы (рис. 2:1). Сохранившаяся часть состоит из половины кольца фиксатора розетки распределителя и стержня завершения. Сам стержень около кольца обозначен биконичной с ребром полосой, а сверху кубом со скошенными углами. Общая высота фрагмента – 47 мм, диаметр округлого в сечении кольца – 22 мм при диаметре сечения 4 мм, диаметр наплыва над кольцом фиксатора по ребру – 9 мм при высоте 4мм, высота стержня между наплывом и кубической головкой – 11 мм при диаметре сечения – 6 мм; кубическое завершение – 9×9 мм. Детали разных частей (лампадки и фрагменты цепочек и распределителей) такого церковного инвентаря широко известны в слоях XI–XIII вв. на древнерусских памятниках (Киев, Княжа Гора, Райковецкое городище, Гродно и др). В заполнении клети № 3, которая входила в оборонительную систему Воиня середины XI в. найдены фрагменты двух лампадных чаш и аналогичный крюк распределителя цепочки лампады (Довженок, Гончаров, Юра, 1966, с. 40, 94, табл. XVI:16). Целые лампады с таким же крючком-фиксатором были обнаружены в слоях XII – первой половины XIII в. волынского Дорогобужа и середины ХІІІ в. Ярополча Залесского (Прищепа, Нікольченко, 1996, с. 96, рис.73; Седова, 1978, с. 123, рис. 35). Другой фрагмент принадлежал штифту, который запирал шарнирную книжную застежку (рис. 2:2). Обломок представлял собой плоский литой из бронзы стержень с профилированной головкой. Головка оформлена в виде подквадратного наплыва с шаровидным завершением. Общая высота фрагмента – 18 мм, оста- 156 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV ток стержня – 4,5×6 мм в сечении – 2,5 мм, наплыв – 3,5×5,5×5,5 мм; окончание – 5×7,5 мм. Расстояние между наплывом и шаром окончания – 4 мм. Подобные детали книжных застежек, которые в археологической среде называют «кинжальчиком», хорошо известны в культурных слоях второй половины XI – начала XIII в. практически всех древнерусских городов (Боровский, Сагайдак, 1985, с. 39–40, рис. 4:1). Дополнительными аргументами в пользу церковной принадлежности открытой на Подоле Киева раскопками 2003 года срубной постройки являются остатки конструкции и организации интерьера, как самой апсиды, так и прилегающей к алтарю части. Практически всю площадь апсиды занимает прямоугольное глиняное возвышение с размерами 1,87 (ось север – юг) × 2,12 (ось запад – восток). Оно обнаружено на уровне 4,04 и 3,89 м. Ближе к юго-восточному углу, непосредственно под его подошвой находилось овальное углубление 10×30 см глубиной 30 см. Из этого заполнения, что состояло из песка светло-серого цвета, происходило два сильно корродированных железных изделия и фрагмент керамического светильника. Вероятно, расчищенное возвышение служило подосновой центрального алтаря храма, а углубление под ним – закладной подалтарный тайник. За 0,7 м от брусового основания передалтарной ограды на центральной широтной оси постройки с уровня 98,96/3,61 м прослежено крестовидное в плане углубление с остатками тонких полос древесного тлена на стенках. Размеры этой конструкции 0,65×0,7 м при углублении в грунт до 0,5 м. Непосредственно к южной ветке этого креста примыкает небольшое прямоугольное заполнение. Его размеры 1,2 (ось север – юг) × 0,5 (ось запад – восток), на глубину 0,4 м. Стены этого объекта также несли на себе остатки дерева. В его заполнении, кроме обломка точильного бруска подпрямоугольной формы, других вещей выявлено не было. Весь этот комплекс по логике организации литургийного простора необходимо рассматривать как купель-крещальню. Организация крещалень и фиал в форме креста находит аналогии среди баптистерий ранней Византии, в том числе и в Херсонесе Таврическом. Как пример можно привести баптистерий на острове Родос при базилике в Ялисе (Iallessos), V–VI вв., баптистерии при базиликах Нове и около села Чабан-Дере (Болгария), VI в., купель в северном нефе базилики в Нерези (Nerezi, Босния и Герцеговина), V–VI вв., атриум с фиалом Уваровской базилики Херсонеса, VІ–VIІ вв. (Завадская, 2002, с. 251–269, рис. 1, 7:а; 9:а, б). Можно привести аналогию, практически синхронную нашему храму, хотя она принадлежит к подземным церквям. Эта крестовидная купель (0,8×0,9×1,25 м, глубиной до 0,5 м), вырезанная в скальной породе в юго-восточной половине пещерного храма (так называемая «Церковь с баптистерием» вблизи Тепе-Кермена, датированная ХІ–ХІІ вв. (Магаричев, 1997, с. 85–86, рис. 321, 322)). Всего на раскопе было расчищено 95 могил (Р-1 – 49, Р-2 – 10, Р-3 – 36), опущенных с разных уровней: от 1,84 до 4,93 м от современной поверхности. Такая пестрота в уровнях запуска могильных ям, вместе с перекрытием ими всей поверхности заполнения строения, свидетельствует о захоронениях на этом месте и после того, как сооружение перестало существовать, включительно до позднего средневековья. В целом, обряд всех погребений вполне укладывается в рамки христианского церковного канона. Обычай же обустраивать кладбище на месте разрушенного храма – достаточно распространенное явление в восточнославянском православии. Более того, такие христианские погосты в археологической среде считаются индикатором в поисках древней храмовой архитектуры, преимущественно деревянной (Иоаннисян, 1996, с. 13–14). Все без исключения погребения производились в гробах, от которых, как правило, остались лишь следы в виде контура деревянного тлена, иногда, двух – пяти железных кованых гвоздей. В двадцати семи Сергей Тараненко, Всеволод Ивакин 157 случаях в нижней торцевой части гроба зафиксированы следы ручек в виде выноса за границы торцов гроба полос деревянного тлена длинной 10–12 см. Таким образом, гроб имел вид носилок, что является атрибутом погребального обряда восточно-христианской (византийской) церкви (Мусин, 2002, с. 75). Среди открытых погребений отдельную группу (34) составляли комплексы №№ Р-1:43; Р-3:1–12, 14–15, 17–34, 36 с уровнем выявления 3,7–4,41 м от современной дневной поверхности. Данные стратиграфии, ориентация погребений, а также конструкция гробов позволяют датировать их древнерусским временем. Из числа этих погребений 25 находились в интерьере (Р-1:43, Р-3:1–10, 12, 14, 15, 17, 18, 20–24, 31, 32, 34, 36) и 9 в экстерьере (Р-3:11, 19, 25–30, 33). В пятнадцати случаях в гробах выше упомянутых погребений зафиксированы ручки от 0,05 до 0,1 м: №№ Р-3:1–5, 11, 15, 19, 22, 23, 25, 26, 29-30, 34. Гроб погребения № 26 имел трапециевидный контур, и его конструкция была сложена из досок, которые крепились при помощи пазов, выбранных не только в нижней основе, но и в торцах боковых стенок. Такая конструкция полностью соответствует погребальным сооружениям типа «В», выделенным М.А. Сагайдаком на материалах городского некрополя первой половины XI в. на Подоле, исследованного в 1983–1984 гг. на ул. Хоревая. Иногда стены гробов этого типа дополнительно крепились по бокам железными гвоздями или деревянными вставками (Сагайдак, 1991, с. 96–99). Все погребения, кроме № Р-1:43, являлись безинвентарными. На уровне грудной клетки вышеупомянутого погребения, которая принадлежала ребенку, было зафиксировано гербаризированное растение семейства пасленовых – ветка с четырьмя цветками. При рассмотрении погребального обряда можно считать показательным размещение детских погребений. Все они кроме № Р-1:43 находились ближе к восточной, алтарной части церкви, а погребение № Р-3:24 размещалось с северной стороны центрального алтаря в интерьере апсиды. Уровень выявления гроба этого комплекса – 3,84 м от современной поверхности. Костяк был ориентирован головой на запад, гроб представлен в виде тонких полосок горелого дерева размерами 0,47×1 м. Некоторые кости скелета похороненного здесь ребенка имели следы кальцинирования. То есть, поражение костей огнем произошло при гибели постройки, что подтверждает – погребение производилось, когда церковь функционировала. Не исключено, что в таком положении тела ребенка осуществлена первоначальная христианская идея, согласно которой алтарь воспринимался Голгофой распятия и святым гробом Воскресения. Открытый раскопками 2003 г. деревянный храм можно считать одним из парафиальных храмов Подола Киева. Локализация на исторической карте Киева – периферия центрального района древнего Подола, доминантой которого выступала церковь Успения Пирогощи. Летом 2007 г., во время проведения археологических работ на ул. НабережноКрещатицкой, 1а, общая площадь исследований составляла 140 м кв. и изучалась двумя участками (№-1, №-2). Уровень выявления тут древнерусских объектов отвечал отметкам 96.70–94.50 по Балтийской шкале высот, что составляет 3,45–5,65 м глубины от современной дневной поверхности. На участке № 1 были обнаружены древнерусский могильник и остатки деревянного сооружения (рис. 3). На высоту одного венца (0,15 м) сохранились две стенки сооружения – южная и западная. Исследована длина южной стенки, зафиксированной на уровне 3,98–5 м. От нее осталось четыре фрагмента в виде деревянных колод шириною 0,15 м. Западная зафиксирована на уровне 3,96 м. Длина, которую удалось исследовать – 4 м. Эту стену прорезает поздняя яма. Остатки деревянных стенок сооружения читаются в юго-западной стенке котлована на уровне 3,9 м. 158 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Обнаружены также остатки деревянной стенки, которая находилась на расстоянии 1,9 м от южной стенки конструкции, размещенной параллельно. Они состояли из большой колоды (ширина 0,2 м, длина 1 м), обнаруженной на уровне 3,89 м, и вертикальных досок, зафиксированных на уровне 4,37 м шириной 0,16 м, которые находились на всем протяжении стенки, в том числе и под колодой. Возможно, это остатки внутренней галереи. Под углом сооружения зафиксирована яма № 4. Уровень выявления 3,97 м. Яма аморфной формы, ее приблизительный диаметр – 0,32 м. Заполнение – темногумусированный суглинок с примесями органики. На дне ямы (4,03 м) обнаружена челюсть и мелкие кости домашнего животного. Яма № 6 была открыта в месте пересечения западной стенки сооружения № 3 и деревянной перегородки. Уровень выявления 4,2 м. Форма округлая, диаметр – 0,43 м. Заполнение – темногумусированный суглинок с примесями органики. В заполнении ямы находилось большое количество фрагментов стенок амфор, керамики конца ХІ – первой половины ХІІ в., мелкие кости животных. Дно ямы зафиксировано на уровне 4,32 м. При дальнейшем понижении в некоторых местах удалось выйти на пол сооружения (4,32 м), который представлял собой однородный слой гумусированного серого суглинка. Всего на исследованном участке было расчищено 15 могил, запущенных с уровней: от 96,23 до 95,33 м Балтийской шкалы высот (соответственно – от 3,92 до 4,82 м от современной поверхности). Из них 10 погребений находились в интерьере деревянной конструкции, а пять вне ее стен. Ориентация 14 погребений – головою на запад с сезонным отклонением 15–20° на юг. Один покойник лежал по оси северо-запад – юго-восток почти параллельно западной стенке сооружения. У четырех гробов прослеживались ручки нош. Четыре гроба относились к типу A–Б (собирались непосредственно в могильной яме) (Сагайдак, 1991, с. 97–99). Все погребения, за исключением двух, были лишены инвентаря. Возле ног погребения № 2 найдено два фрагмента кремня. В районе грудной клетки погребения № 9 зафиксированы фрагменты золотой нитки-проволоки, которые остались от погребальной одежды. Погребения лежали в два яруса: 12 находились в верхнем, три в нижнем. Этот факт указывает на длительность функционирования могильника. Обнаруженное сооружение мы склонны интерпретировать как небольшую деревянную церковь. В пользу этой версии свидетельствуют следующие факты: 1. Наличие погребений как в интерьере сооружения (10 погребальных комплексов), так и в ее экстерьере (5 погребальных комплексов) уже является важным индикатором месторасположения культового сооружения. Погребения за уровнем выявления определяются как одновременные с деревянной постройкой. Синхронность подтверждается также тем, что погребения и деревянная конструкция не перерезают друг друга. В ином случае были бы заметны следы взаимного разрушения; 2. Погребения ориентированы параллельно стенкам сооружения, вместо традиционной христианской ориентации головой на запад. Из этого следует, что захоронения присходили уже после возведения сооружения. Похожее расположение погребений зафиксировано при раскопках древнерусской деревянной ротонды в селе Олешкив на древнерусском городище Замчище (Томенчук, 1996, с. 9–11); 3. Зафиксованные размеры конструкции (как минимум 4×5 м) слишком велики для жилой или хозяйственной постройки. Вещевого материала, который свидетельствовал бы про жилое или хозяйственное предназначение сооружения, не обнаружено. Таким образом, можно предположить, что на рубеже ХІ–ХІІ вв. в этом районе находился деревянный храм с могильником. Не позднее середины ХІІ в. церковь была разобрана, могильник прекратил существование, его территория была Сергей Тараненко, Всеволод Ивакин 159 искусственно засыпана. Во второй половине ХІІ в. этот участок был застроен: в культурном слое, зафиксированном над кладбищем, обнаружены постройки, которые принадлежали к двум усадьбам, разделенным забором. Керамика из этих объектов датируется второй половиной ХІІ – началом ХІІІ в. В поисках идентификации открытой храмовой постройки мы обращаемся к исторической топографии Подола. Участок расположен на южном краю посада. Тут в позднем средневековье находились ворота, через которые из Подола можно было добраться в Верхний город или Печерск. Возле них располагалась церковь Рождества Христова. «Фундаментъ доскональный и тестованный храма Рождества Христова» считает эту церковь современницей Выдубицкого монастыря, но никаких летописных сведений, подтверждающих эту версию, мы не имеем. Церковь вследствие роста города была перенесена дальше на юг. В 1564 г. на ее месте была построена новая церковь, которая упоминается в описании киевского замка. Она изображена на видах Киева 1651 и 1691 гг. Также она присутствует на плане полковника Ушакова (1695 г.). В 1729 и 1744 гг. церковь снова перестраивается (Щероцкий, 1917, с. 144–145). В 1810 г. заложена церковь, которая простояла до 1930-х гг., когда и была полностью уничтожена. В 1990-х гг. храм был восстановлен по чертежам 1810 г. Вероятно, культовая постройка, открытая в районе современной Парламентской библиотеки Украины, и является остатками древнерусской деревянной церкви Рождества Христова. Открытие деревянных культовых сооружений на Киевском Подоле принесло новую, важную информацию по истории древнерусской храмовой архитектуры. Находки подтверждают версию про широкое распространение деревянных культовых сооружений в Киевской Руси. Увеличение открытых археологами площадей, усовершенствование методики проведения земляных работ позволяет сильно расширить границы исследований. Если до 1960-х гг. не было обнаружено ни одной деревянной древнерусской церкви, то за последние сорок лет было открыто и исследовано девять деревянных храмов на территории Галицкой земли (Томенчук, 1996, с. 8–20). Очевидно, дальнейшие археологические исследования Киева обнаружат новые храмовые постройки, которые позволят полнее изучить архитектурные особенности русских деревянных церквей, проследить закономерности развития этой категории древнерусского зодчества. Находки деревянных культовых сооружений на киевском Подоле принесли новую, важную информацию по истории древнерусской храмовой архитектуры. Открытые объекты не только снимают вопрос о существовании деревянных храмов в древнерусском Киеве, но и дают сигнал для исследователей про необходимость пересмотра данных прошлых лет, которые касаются деревянных сооружений (особенно в районе могильников), на предмет установления их настоящего предназначения. Нам неизвестны характерные особенности деревянной культовой архитектуры древнего Киева – находки только двух объектов в соответствующем состоянии сохранности не позволяют делать никаких выводов. На современном этапе исследования проблемы необходимо сосредоточиться на поиске аналогий, как на территории древнерусского государства, так и в Европе вообще. Это поможет в общих контурах выделить основные черты и направления развития деревянной культовой архитектуры средневекового Киева. Проводя параллели между известными на сегодня древнерусскими деревянными храмами и украинской деревянной архитектурой XV–XVI вв., можно предположить существование определенной строительной традиции. Археологические данные про деревянные храмы домонгольской Руси свидетельствует, что, несмотря на несхожесть конструктивных приемов и форм деревянной и каменной 160 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV архитектуры, древнерусские мастера старались максимально имитировать формы каменного зодчества. Кстати, наследования каменной церковной архитектуры строителями деревянных храмов – черта также общеевропейского порядка (Ahrens, 1982, s. 214–216; Иоаннисян, 1996, с. 41–46). Впрочем, только дальнейшие археологические исследование Киева и новые находки позволяют исследовать архитектурные особенности русских деревянных церквей, проследить закономерности развития этой категории древнерусского зодчества. Литература 1. Боровский, я.Е., Сагайдак, М.А. Археологические исследования Верхнего Киева в 1978–1982 гг. // Археологические исследования Киева 1978–1983 гг. К., 1985. С. 38–61. 2. довженок, в.й., гончаров, в.к., Юра, Р.о. Древньоруське місто Воїнь. К., 1966. 3. Завадская, И.А. Баптистерии Херсонеса // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврики. Т. ІХ. Симферополь, 2002. С. 251–272. 4. Иоаннисян, о.п. Деревянные храмы домонгольской Руси // Успенская церковь в Кондопоге. Кондопога – С.-Петербург., 1996. С. 4–47. 5. Магаричев, Ю.М. Пещерные церкви Таврики. Симферополь., 1997. 6. Мусин, А.Е. Христианизация Новгородской земли в IX–XIV вв. С-Пб., 2002. 7. Повесть временных лет. Ч. І. М.–Л., 1950. 8. прищепа, Б.А., нікольченко, Ю.М. Літописний Дорогобуж. Рівне., 1996. 9. Сагайдак, М.А. Давньокиївський Поділ. К., 1991. 10. Седова, М.в. Ярополк Залесский. М., 1978. 11. Таранушенко, С.А. Монументальна дерев’яна архітектура лівобережної України. К., 1976. 12. Толочко, п.п. Історична топографія стародавнього Києва. К., 1970. 13. Томенчук, Б.п. Археологія дерев’яних храмів Галицького князівства // Галицько-буковинський хронограф. Галич, 1996. С. 7–23. 14. щапова, Ю.л. Стекло Киевской Руси. М., 1972. 15. Шероцкий, к.в. Киев. Путеводитель. К., 1917. 16. Ahrens, С. Fruhe Holzkirchen im Nurdlichen Europa. Hamburg, 1982. Sergey Taranenko, Vsevolod Ivakin About Finding of the Two Wooden Churches of the Old Russisn Time on the Kiev’s Podol This article consider the problem of existence and fixing of wooden temples of the Old Rusian time in Kiev. Propose for discussion the excavations on Podol in Kiev in 2003, by Mezhigorskaja street, 3/7 and in 2007, by Naberezhno-Khreshchatitskaja street, 1, where the relics of the temples were found. Сергей Тараненко, Всеволод Ивакин Рис. 1. Сводный план раскопа на улице Межигорской, 3/7 Fig. 1. Summarized plan of excavation area on Mezhigorskaja street, 3/7 161 162 Acta Archaeologica Albaruthenica. Vol. IV Рис. 2. Материал из раскопа на улице Межигорской, 3/7 Fig. 2. Material from excavation area on Mezhigorskaja street, 3/7 Рис. 3. План раскопа на улице Набережно-Крещатицкой, 1а Fig. 3. Plan of excavation area on Naberezhno-Khreshchatitskaja street, 1a 163 СПІС СКАРАЧЭННЯЎ АА ІГ НАН Беларусі – Археалагічны архіў Інстытута гісторыі НАН Беларусі АВ – Археологические вести. СПб. АО – Археологические открытия. М. БРФФИ – Беларускі рэспубліканскі фонд фундаментальных даследаванняў ВНИИ – Всесоюзный научно-исследовательский институт ГАЗ – Гістарычна-археалагічны зборнік. Мн. ІА НАНУ – Інститут археології НАН України ИА РАН – Институт археологии РАН. М. ИИМК РАН – Институт истории материальной культуры РАН. СПб. КСИА – Краткие сообщения института археологии. М. КСИА АН УССР – Краткие сообщения института археологии АН УССР. Киев. МАБ – Матэрыялы па археалогіі Беларусі. Мн. МГУ – Московский государственный университет МИА – Материалы и исследования по археологии СССР НА ИА НАНУ – Научный архив Института археологии НАН Украины НГАБ – Нацыянальны гістарычны архіў Беларусі НМІУ – Національний музей історії України. Київ Працы. Т. II – Працы археолёгічнай камісіі. Т. II. Запіскі аддзелу гуманітарных навук Беларускай Акадэміі навук. Мн., 1930. Працы. Т. III – Працы секцыі археалогіі Інстытута гісторыі Беларускай Акадэміі навук. Мн., 1932. ПСРЛ – Полное собрание русских летописей РА – Российская археология. М. РГНФ – Российский гуманитарный научный фонд СА – Советская археология. М. САИ – Свод археологических источников ЧИОНЛ – Чтения в историческом обществе Нестора Летописца. Киев AB – Archaeologia Baltica. Vilnius. 164 ЗВЕСТКІ АБ АЎТАРАХ Бубенька Таццяна Станіславаўна – кандыдат гістарычных навук, дацэнт, дэкан факультэта давузаўскай падрыхтоўкі Віцебскага дзяржаўнага універсітэта імя П.М. Машэрава. 210045, Віцебск, вул. Чкалава, 54-І. варанцоў Аляксей Міхайлавіч – загадчык аддзела археалагічных даследаванняў Дзяржаўнага музея-запаведніка «Кулікова поле». 300041, Тула, пр. Леніна, 47. Е-mail: arch@kulpole.tula.net дзюба вольга Фёдараўна – кандыдат геаграфічных навук, загадчык лабараторыі паліналагічных даследаванняў Усерасійскага нафтавага навукова-даследчага геолагаразведачнага інстытута Міністэрства прыродных рэсурсаў Расійскай Федэрацыі і Расійскай Акадэміі навук. 191104, Санкт-Пецярбург, Ліцейны праспект, 39. Ерамееў іван ігаравіч – кандыдат гістарычных навук, малодшы навуковы супрацоўнік аддзела славяна-фінскай археалогіі Інстытута гісторыі матэрыяльнай культуры Расійскай Акадэміі навук. 190068, Санкт-Пецярбург, Фантанка, 127, 5. Е-mail: ivan_eremeev@pochtamt.ru івакін Усевалад глебавіч – навуковы супрацоўнік Цэнтра археалогіі Кіева Інстытута археалогіі НАН Украіны, 04070. Кіеў, вул. Г. Скаварады, 9б. Е-mail: w.kniaz16@mail.ru кошман вадзім іванавіч – навуковы супрацоўнік аддзела археалогіі сярэдневяковага перыяду Інстытута гісторыі НАН Беларусі. 220072, Мінск, вул. Акадэмічная, 1. Е-mail: vadzim_archeo@tut.by кулакоў Уладзімір іванавіч – доктар гістарычных навук, вядучы навуковы супрацоўнік Аддзела славяна-рускай археалогіі Інстытута археалогіі Расійскай Акадэміі навук. 117036, Масква, вул. Д. Ульянава, 19. E-mail: drkulakov@mail.ru лісіцына вольга Уладзіміраўна – аспірант Інстытута геалагічных навук Універсітэта Оулу. 90014, P.O. Box 3000, Фінляндыя, Універсітэт Оулу. Е-mail: olga.lisitsyna@oulu.fi падгурскі пётр Мікалаевіч – галоўны спецыяліст аддзела культуры Віцебскага гарадзкога выканаўчага камітэта. 210023, Віцебск, пр. Фрунзэ, 11. плавінскі Мікалай Аляксандравіч – вядучы навуковы супрацоўнік Нацыянальнага музея гісторыі і культуры Беларусі. 220050, Мінск, вул. К. Маркса, 12. E-mail: plavinsky_arc@mail.ru Сяргеева Марына Сяргееўна – кандыдат гістарычных навук, старшы навуковы супрацоўнік Цэнтра археалогіі Кіева Інстытута археалогіі НАН Украіны. 04070, Кіеў, вул. Г. Скаварады, 9б. Е-mail: sergeeva_m@ua.fm, marisva@yandex.ru Тараненка Сяргей панцялеевіч – малодшы навуковы супрацоўнік Цэнтра археалогіі Кіева Інстытута археалогіі НАН Украіны. 04070, Кіеў, вул. Г. Скаварады, 9б. Е-mail: s_taran73@mail.ru Навуковае выданне Acta archaeologica Albaruthenica Vol. IV (вып. 4) На беларускай і рускай мовах Укладальнікі: М.А. Плавінскі, В.М. Сідаровіч Карэктар: В. Трэнас Камп’ютэрная вёрстка: В.І. Ходан Падпісана да друку .2008 г. Фармат 70×100 1/16 Папера афсетная. Друк афсетны. Гарнітура Minion. Ум. друк. арк. 13,45. Ул. выд. арк. 13. Наклад 300 асобнікаў. Замова Выдавец і.п. логвінаў ЛИ № 02330/013307 ад 30.04.2004 г. 220050, г. Мінск, пр. Незалежнасці, 19–5 logvinovpress@mail.ru Друк ТдА «новапрынт» ЛП 02330/0056647 ад 27.03.2004 г. 220047, г. Мінск, вул. Купрэвіча, 2