АЛЕКСАНДР II, русский император (1818—81), царств. с 1855. Царствование А. II приходится на тот период рус. истории, когда революция была уже «у ворот России» (выражение Николая I), но неизбежность революционного пути не была еще ясна широким кругам. В этих кругах сохранились еще иллюзии на счет возможности прогрессивного развития царизма и социальной его роли как орудия ликвидации крепостного строя. Отзвуки этих иллюзий слышатся даже у Герцена — тем легче было поддерживать их в малосознательных массах. Этим открывались широкие ворота для царской демагогии, заигрывания с массами, популярничанья и, по временам, возможности приобрести нечто вроде действительной популярности. Уже в лице А. II эта своеобразная «зубатовщина до Зубатова» потерпела полное крушение; его сын и внук не могли уже рассчитывать ни на какую популярность и являются поэтому чисто реакционными фигурами, не способными создать какие-либо иллюзии. А. II мог еще играть либерала, хотя по натуре и он был чистокровным реакционером. Насколько успешна была игра, показывает чрезвычайно упорно державшаяся в буржуазно-либеральной литературе легенда о необыкновенной личной доброте и мягкости А. II, чему он обязан был, будто бы, особому воспитанию, полученному им от поэта Жуковского. В придворных кругах А. считался, однакоже, не столько добрым, сколько «хитрым». Наблюдавший его в течение 18 лет один из его ближайших министров отмечает у него «замечательную сухость, граничащую с жестокостью». Этот министр (Валуев), несомненно, ненавидел «обожаемого монарха», все время ждал «мстителя» и 1 марта 1881 записал в своем дневнике: «Мстители! В свой час они явились!» То, что мы знаем о личном вмешательстве А. II в дела, целиком подтверждает эту характеристику хорошо осведомленных тесных кругов, а не розовые иллюзии кругов широких. А. всегда был круче своих генералов, вышедших, однако, из школы Николая I. Когда его наместник Горчаков расстрелял на улицах Варшавы мирную манифестацию, А. остался недоволен и требовал, чтобы в случае повторения манифестации весь город был бомбардирован из цитадели. Впоследствии, во время восстания, А. всегда был за усиление строгостей и всегда соглашался с самыми свирепыми предложениями Муравьева-Вешателя. После «процесса 193» (см.) он,—едва ли не единственный пример в истории,—воспользовался своей «монаршей прерогативой», чтобы усилить наказания, а не смягчить их (даже Николай I смягчил приговор декабристов). Ссылка в сев.-вост. Сибирь, «полярный ад», есть его личное изобретение, и т. д. Что же касается «заветов Жуковского», то влияние последнего не могло быть сколько-нибудь серьезным—хотя бы по одному тому, что он перестал быть, фактически, воспитателем, когда А. минуло 14 лет,—не говоря уже о том, что Жуковский лично был определенным реакционером, искренно считавшим декабристов злодеями и преступниками и учившим своего воспитанника верить, что «власть царя происходит от бога». Оговорки, которыми он сопровождалэто основное положение, сводились к тому что царь должен управлять не при помощи грубого насилия, а посредством «просвещения» и влияния на «общее мнение». Они как раз предрасполагали к той царской демагогии, необходимость к-рой для данного исторического периода понимал и Николай I. Последний сам ее практиковал, начиная с 14 декабря и продолжая приемами дворян, крестьян и т. д., при чем каждой депутации говорились соответствующие ласковые слова. А. сделался одним из орудий такой демагогии почти с пеленок: 14 декабря его, 7-летнего мальчика, выносили на двор Зимнего дворца к гвардейским саперам и давали его целовать солдатам. А когда А. подрос, подобное же «явление наследника народу» было повторено в грандиозных размерах. В 1837 А. был отправлен в обширное «путешествие» по России, на В. до Тобольска, на Ю. до Одессы: в семь месяцев он объехал 30 губерний, ничего, разумеется, как следует, не видел, но его видели, и всюду повторялись ловко подстроенные сцены «народного энтузиазма», местами искреннего, ибо путешествие наследника сопровождалось и кое-какими «милостями». Что касается «просвещения», о к-ром так хлопотал Жуковский, то последнему не удалось обучить своего воспитанника, как следует, даже грамоте, и А. писал: «несумневался», «ето», «при скучный» (=прескучный), «при милый» (=премилый), «к лагеру» и т. п.
Вступая на престол, А. политически был верным сыном своего отца—их переписка из эпохи революции 1848 свидетельствует о самой полной солидарности в этом отношении, какую только можно придумать. В основном таких же взглядов А. держался и позднее. В начале 1865 он писал своему старшему сыну (Николаю, умершему в том же году): «Конституционные формы, на подобие Запада, были бы для нас величайшим несчастием и имели бы первым последствием не единство государства, а распадение империи нашей на клочки». Как видим, понимание того, что «российская империя» есть «тюрьма народов», не было чуждо А., свидетельствуя об известной природной сообразительности. Если при этом А. сделался реформатором и даже «освободителем», причиною были объективные условия. Севастопольский разгром можно считать исходной точкой всей политики А. II, и внешней и внутренней. Что касается первой (подробности ее см. Россия, история), то субъективно для А. она вся сводилась к одной мысли: загладить позор Парижского мира 1856, восстановить черноморский флот и возобновить вековую борьбу за Константинополь. «Я не умру спокойно, пока не увижу его (черноморский флот) возрожденным», писал он сыну в сентябре 1861. А когда его дипломатии удалось этого добиться в 1871, воспользовавшись разгромом главного противника под Севастополем, Франции, немедленно началась подготовка новой турецкой войны. Когда же назначенный главнокомандующим в этой войне его младший брат Николай явился за инструкциями, ему было отвечено одним словом: «Константинополь». Перед этим и Австрии и Англии было формально обещано, что Константинополя русские не займут. При этом война, готовившаяся 4 года, замаскировывалась до последней минуты—и когда уже на царских совещаниях в марте 1877 присутствовал кн. Черкасский в качестве «управляющего гражданской частью в Болгарии», русский посол в Константинополе Игнатьев ездил по европейским дворам с «последними попытками» «спасти мир». Эпитет «хитрого» в своей внешней политике А. II, как видим, оправдывал в достаточной мере.
То же было и с политикой внутренней. Скандал Парижского мира и уничтожения черноморского флота не только оставил горький след в личном самочувствии А. II, он восстановил против «осрамившегося» правительства «общественное мнение» правящих кругов, дворянства и буржуазии. В одной секретной записке конца 50-х гг. читаем: «На общество, к-рое следует более чувству, чем рассудку, заключение мира произвело неприятное впечатление. Впечатление это можно исправить лишь внутренними реформами. Реформы, в этом согласны все, необходимы сами по себе, но они более чем необходимы для того, чтобы оправдать перед страною героическую решимость императора». Лично от себя А. внес сюда лишь старый, отцовский мотив — мотив полицейский. Крестьянские беспорядки времени Крымской войны дали повод к известным словам, сказанным московскому дворянству 30 марта 1856: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно само собою начнет отменяться снизу». А. был сторонником полицейской диктатуры на момент освобождения, в виде назначения всюду ген. - губернаторов с чрезвычайными полномочиями, что считало излишним даже министерство внутренних дел. Споря с последним, доказывавшим, что раз крестьяне спокойны, в диктатуре нет надобности, царь написал другие, не менее известные слова: «Когда народ увидит, что ожидание его, т.-е. свобода по его разумению, не сбылось, не настанет ли для него минута разочарования». Фраза, снова свидетельствовавшая о том, что природной сообразительности А. II не был лишен. 2.000 случаев крестьянских волнений, отметивших собою «освобождение» (более высокую цифру мы найдем только в 1905/06), в значительной степени оправдали его предвидения.
Тем не менее, в общем и целом, если не считать сотен расстрелянных и десятков тысяч выпоротых (крестьяне были убеждены, что в самом «Положении» 19 февраля есть статья, предписывающая пороть всякого, кто это «Положение» прочтет), «освобождение» прошло благополучно. В крестьянскую революцию,—к-рой ожидали и крайние левые,—волнения не разрослись. «Общество», т.-е. дворянство и буржуазия, были удовлетворены земской и судебной реформами. Вмешательство в усмирение польского восстания западных держав, особенно ненавистной после Севастополя А. II Франции (вечер дня, когда в Петербурге было получено известие о Седане и пленении Наполеона III, А. отметил в своем дневнике, как «очень веселый»), тоже окончилось благополучно, благодаря поддержке России Пруссией (см. Альвенслебена конвенция) и дало лишь повод для патриотического братания А. II с дворянством и буржуазией. Это были, несомненно, счастливейшие дни жизни А. II. Жизнь двора была сплошным праздником. «На этой неделе я почти ежедневно был по два раза в театре и собираюсь сегодня в маскарад», писал А. II сыну в феврале 1865. Праздничное настроение не было нарушено сначала и выстрелом Каракозова (4 апр. 1866), в первую минуту подогревшим «народный энтузиазм». Уже 9-го, кончив прием бесчисленных депутаций, поздравлявших с «чудесным спасением» (м. пр., и «депутации жидов»—характерна терминология), А. II «вечером во французском театре. Deveria (опереточная актриса). Ура, боже царя храни. La belle Hélène, глупо, но смешно, потом дивертисмент...» Лучше этого сочетания оперетки и «боже царя храни» не мог бы сочинить и Щедрин.
К семидесятым годам краски феерии начинают тускнеть. Реальная сторона «освобождения», не удовлетворившего не только крестьян, но и более прогрессивную часть дворянства, выступала все отчетливее. Попытка захватить Константинополь не удалась. После войны царь уже был не тот. Валуев записывает в своем дневнике (3 июня 1879): «Был вчера в Царском с институтами. Видел их императорских величеств. Вокруг них все попрежнему; но они не прежние.—Оба оставили во мне тяжелое впечатление... Государь имеет вид усталый и сам говорил о нервном раздражении, которое он усиливается скрывать. В эпоху, где нужна в нем сила,—очевидно, нельзя на нее рассчитывать. Коронованная полуразвалина. Императрица— живое противоречие. Приемы прежние,—вся наружность другая; как-будто кто-то играет чужую роль. Она, в данный срок времени, постарела более его.—Во дворце—те же Грот и Голицын, та же фрейлина Пиллер,—те же метр-д’отель и пр. Вокруг дворца на каждом шагу полицейские предосторожности: конвойные казаки идут рядом с приготовленным для государя традиционным в такие дни шарабаном. Чувствуется, что почва зыблется, зданию угрожает падение; но обыватели как-будто не замечают этого, — а хозяева смутно чуют недоброе, но скрывают внутреннюю тревогу».
Покушение Соловьева (2 апр. 1879) сопровождалось уже совсем иными переживаниями, чем каракозовское: А. бежал самым позорным образом, потеряв фуражку, кричал «спасите», во дворец его пришлось отвезти в коляске, хотя ни одна пуля его не задела. После этого он не только не ездил в оперетку, но две недели не выходил из дворца, только раз отважившись на прогулку под конвоем казаков. На очередь начинают ставиться проекты той самой конституции, к которой Александр II относился так отрицательно,—но удары террора народовольцев, все более смелые, все более грозные, мешают даже и ими заняться, как следует.
Летом 1880, после смерти жены, к чему А. отнесся с поразившим даже придворных равнодушием, царь делает даже что-то вроде попытки «уйти в частную жизнь», женившись на своей старинной фаворитке Долгорукой («княгине Юрьевской»), Женитьба только перессорила «его со всей семьей, начиная с его наследника, будущего А. III. Колебания между конституцией и диким полицейским произволом продолжались, пока им не положила конец катастрофа 1 марта, бывшая в то же время и катастрофой царской демагогии. Смерть А. II была встречена массами совершенно равнодушно—«когда я поехал в Аничковский дворец в 11-м часу, с проектом манифеста», записал Валуев, «Невский был похож на обыкновенный Невский в эти часы». А. III начинает эпоху уже откровенной, ничем не прикрашенной, реакции.
Лит.: Татищев, С. С., Император Александр И, его жизнь и царствование, 2 тт., СПБ, 1903, 2-е изд., 1911 (книга написана чиновником Мин. ин. дел, имеет официальный характер, ценна архивными материалами, в большинстве не опубликованными); Валуев, П. А., граф, Дневник 1877—84, ред. и прим. В. Я. Яковлева-Богучарского и П.Е. Щеголева, изд. «Былое», П., 1919; Письма Боткина, С. П., из Болгарии, 1877, СПБ, 1893; Фирсов, H. Н., Александр II, «Былое», № 20, 1922; Кропоткин П. А., Записки революционера [неск. изд., последнее—6-е (первое посмертное), М., 1924]; Victor Laferté, Alexandre II, Détails inédits sur sa vie et sa mort, deuxième édition revue et augmentée, Paris, 1909.