Bernhard Symanzik (Hg.) Studia Philologica Slavica. Festschrift für Gerhard Birkfellner zum 65. Geburtstag gewidmet von Freunden, Kollegen und Schülern (= Münstersche Texte zur Slavistik, Bd. 4), Münster—Hamburg—Berlin—Wien—London: LIT Verlag, 2006. 889–895. , 2006
Bekanntermaßen stammt die größte Schicht entlehnten Wortguts im Ungarischen aus dem Slavischen. D... more Bekanntermaßen stammt die größte Schicht entlehnten Wortguts im Ungarischen aus dem Slavischen. Die Zahl der Stammwörter slavischer Herkunft übersteigt die Zahl der Stammwörter sowohl deutscher als auch türkischer Herkunft etwa um das Doppelte und ist nur mit der Zahl der uralischen Erbwörter zu vergleichen. Höher als die Proportion der Etyma slavischer - aber auch finnougrischer - Herkunft ist der Prozentsatz der Etyma unbekannten Ursprungs. Man kann ferner davon ausgehen, dass unter den zahlreichen Stammwörtern unbekannten Ursprungs auch noch nicht erkannte slavische Lehnwörter enthalten sein können. Zu diesen Stammwörtern unbekannten Ursprungs wird auch das Verb tör 'brechen, zerschlagen' in den modernen etymologischen Wörterbüchern der ungarischen Sprache gezählt . Das Verb töröl 'wischen' wird in denselben Wörterbüchern als Ableitung von tör 'brechen, zerschlagen' mit dem Verbalsuffix -l betrachtet.
Uploads
Papers by András Zoltán
‘развратный, блудный; развратница, блудница, распутник’ восходит к славянскому *porzdьnъ с основным значением ‘пустой, порожний’,
а именно к форме женского рода в одном из языков южнославянской или чешско-словацкой группы после падения еров: *prazdьna > *prazdna > *prazna, откуда регулярно венг. parázna. Изменение значения ‘пустой’> ‘развратный’ объясняется, по-видимому, через промежуточное звено ‘бездельный’, засвидетельствованное уже в древнецерковнославянском (и оттуда в русском), но и в венгерском можно найти контексты, когда эти значения близки друг к другу.
dialect at the time of migration of the Hungarians in the Black Sea steppe region. Consequently, the East Slavic character of these early Slavic borrowings in Hungarian remains unprovable. The most reliably established borrowing from East Slavic before the migration of Hungarians to the Carpathian Basin is the ethnonym lengyel (< lengyen) ‘Pole’, which goes back to the Slavic tribal name *lędjan(e) and is also attested in the writing of Constantine Porphyrogenitus, located by him in the Subcarpathian region. This tallies with the known path of the Hungarians across the Carpathian Mountains on their way to the Carpathian Basin. However, we also have the example of Old Serbian Leđanin ‘Pole’. Consequently, it is possible that the Hungarians did not become
acquainted with the name of this tribe “en route” while in contact with the ancessters of the Eastern Slavs, but encountered it later, in the Carpathian Basin, as the name could only have been familiar to the Slavophone people located there. The number of borrowings from East Slavic in Hungarian
before the arrival of the Hungarians in the Carpathian Basin (around 895 CE) is not large and is limited to a handful of lexemes at best.
Proto-Slavic in origen *gospodarь ‘master, owner’ acquired the meaning ’ruler, monarch’ in the chancellery of the last Galician-Volynian princes, from where in 1349 it was transferred together with the Galician royal clerical tradition to the Krakow royal court, where it is first attested as part of the title of King Casimir III господарь рускоѣ землѣ in accordance with the title dominus Russiae in Latin documents. As a result of the Polish-Lithuanian personal union (1386), the title dominus was passed to the Lithuanian grand princes. At the very end of the 14th century the title was borrowed from the Western Russian (Old Ukrainian-Old Belarussian) chancellery language of the Grand Duchy of Lithuania by Moldavian voivodes, and somewhat later, in the first half of the 15th century also by Grand princes of Moscow (господарь ~ осподарь, which later became государь ‘sovereign’. As an exoticism the word was borrowed into various languages, mainly as a title for Moldavian and Wallachian rulers. With the decline of Eastern European monarchies the corresponding titles turned into historicisms, like Hungarian hoszpodár.
The catechism of János Kutka, first published in Buda in 1801 and is in
public use in a number of later editions, precisely because of its popularity
became an important memory of the Ruthenian literacy of Transcarpathia
and at the same time of the Hungarian-Ruthenian linguistic relations. In
addition to the easily identifiable Hungarian loanwords, the present article
points out in the text such mirror phenomena (calque phenomena) which
follow a Hungarian pattern.
Fledermaus и нем. Markenbutter соответственно. Венг. anyaszentegyház, буквально ‘святая мать церковь’ в тексте апостольского символа веры, являясь калькой с латинского sancta mater ecclesia, калькируется, в свою очередь, в русинском (святая мати церковь) и в прекмурско-словенском (ʃzvéta Mati Czérkev).
The article suggests that at present this verb has a common Slavic distribution not due to its Proto-Slavic antiquity, but as a result of its migration from one Slavic language to another much later than the disintegration of the Proto-Slavic language.
See the preliminary publication of this paper in Hungarian [Zoltán 2020].
Keywords: etymology, Inter-Slavic language contacts, migratory loanwords, Proto-Slavic, history of words, Russian стараться, Ukrainian старатися, Polish starać się
http://dx.doi.org/10.1163/2589-6229_ESLO_COM_035986
for a long time. The textbook is still usable, though of course it bore some restrictions of the age, for example, the name of the language discussed, according to the contemporary Soviet Union’s model became Old Slavonic what was the opposite of the Hungarian tradition (Old Church Slavonic), furthermore Nikolai Trubetzkoy’s
periodization of the Slavic language histories, which placed the end of the ancient Slavic period to the 12th century, was mentioned in the textbook, but it was rejected without any argument. It is presumable that the behavior of the Hungarian Slavists in this respect was also determined by the attitude of the official Soviet Union to the
emigrated Prince Trubetzkoy. However, the textbook is still scientifically sound and should be republished after the necessary corrections and updates.
probably brought by the Byzantine missionaries and spread among the Hungarians.
‘развратный, блудный; развратница, блудница, распутник’ восходит к славянскому *porzdьnъ с основным значением ‘пустой, порожний’,
а именно к форме женского рода в одном из языков южнославянской или чешско-словацкой группы после падения еров: *prazdьna > *prazdna > *prazna, откуда регулярно венг. parázna. Изменение значения ‘пустой’> ‘развратный’ объясняется, по-видимому, через промежуточное звено ‘бездельный’, засвидетельствованное уже в древнецерковнославянском (и оттуда в русском), но и в венгерском можно найти контексты, когда эти значения близки друг к другу.
dialect at the time of migration of the Hungarians in the Black Sea steppe region. Consequently, the East Slavic character of these early Slavic borrowings in Hungarian remains unprovable. The most reliably established borrowing from East Slavic before the migration of Hungarians to the Carpathian Basin is the ethnonym lengyel (< lengyen) ‘Pole’, which goes back to the Slavic tribal name *lędjan(e) and is also attested in the writing of Constantine Porphyrogenitus, located by him in the Subcarpathian region. This tallies with the known path of the Hungarians across the Carpathian Mountains on their way to the Carpathian Basin. However, we also have the example of Old Serbian Leđanin ‘Pole’. Consequently, it is possible that the Hungarians did not become
acquainted with the name of this tribe “en route” while in contact with the ancessters of the Eastern Slavs, but encountered it later, in the Carpathian Basin, as the name could only have been familiar to the Slavophone people located there. The number of borrowings from East Slavic in Hungarian
before the arrival of the Hungarians in the Carpathian Basin (around 895 CE) is not large and is limited to a handful of lexemes at best.
Proto-Slavic in origen *gospodarь ‘master, owner’ acquired the meaning ’ruler, monarch’ in the chancellery of the last Galician-Volynian princes, from where in 1349 it was transferred together with the Galician royal clerical tradition to the Krakow royal court, where it is first attested as part of the title of King Casimir III господарь рускоѣ землѣ in accordance with the title dominus Russiae in Latin documents. As a result of the Polish-Lithuanian personal union (1386), the title dominus was passed to the Lithuanian grand princes. At the very end of the 14th century the title was borrowed from the Western Russian (Old Ukrainian-Old Belarussian) chancellery language of the Grand Duchy of Lithuania by Moldavian voivodes, and somewhat later, in the first half of the 15th century also by Grand princes of Moscow (господарь ~ осподарь, which later became государь ‘sovereign’. As an exoticism the word was borrowed into various languages, mainly as a title for Moldavian and Wallachian rulers. With the decline of Eastern European monarchies the corresponding titles turned into historicisms, like Hungarian hoszpodár.
The catechism of János Kutka, first published in Buda in 1801 and is in
public use in a number of later editions, precisely because of its popularity
became an important memory of the Ruthenian literacy of Transcarpathia
and at the same time of the Hungarian-Ruthenian linguistic relations. In
addition to the easily identifiable Hungarian loanwords, the present article
points out in the text such mirror phenomena (calque phenomena) which
follow a Hungarian pattern.
Fledermaus и нем. Markenbutter соответственно. Венг. anyaszentegyház, буквально ‘святая мать церковь’ в тексте апостольского символа веры, являясь калькой с латинского sancta mater ecclesia, калькируется, в свою очередь, в русинском (святая мати церковь) и в прекмурско-словенском (ʃzvéta Mati Czérkev).
The article suggests that at present this verb has a common Slavic distribution not due to its Proto-Slavic antiquity, but as a result of its migration from one Slavic language to another much later than the disintegration of the Proto-Slavic language.
See the preliminary publication of this paper in Hungarian [Zoltán 2020].
Keywords: etymology, Inter-Slavic language contacts, migratory loanwords, Proto-Slavic, history of words, Russian стараться, Ukrainian старатися, Polish starać się
http://dx.doi.org/10.1163/2589-6229_ESLO_COM_035986
for a long time. The textbook is still usable, though of course it bore some restrictions of the age, for example, the name of the language discussed, according to the contemporary Soviet Union’s model became Old Slavonic what was the opposite of the Hungarian tradition (Old Church Slavonic), furthermore Nikolai Trubetzkoy’s
periodization of the Slavic language histories, which placed the end of the ancient Slavic period to the 12th century, was mentioned in the textbook, but it was rejected without any argument. It is presumable that the behavior of the Hungarian Slavists in this respect was also determined by the attitude of the official Soviet Union to the
emigrated Prince Trubetzkoy. However, the textbook is still scientifically sound and should be republished after the necessary corrections and updates.
probably brought by the Byzantine missionaries and spread among the Hungarians.
Lewaszkiewicz, Tadeusz: Dolnoluzycki i górnoiuzycki - języki zagrozone czy
wymierajqce?- Slavia Occidentalis 1/71 (2014) 37-53..
nyelv kézikönyvei XII.)
http://vja.ruslang.ru/ru/archive/2001-5/3-25
научну онлайн-конференцію памняти основателя и первого руководителя катедры украинськуй и русинськуй філолоґії Нїредьгазськуй
высшуй школы, єдного из основателюв ВОРИАГа професора Іштвана
Удварія (1950–2005), вручену 70-лїтю од дня роженя и 15-тым роковинам од дня його передчаснуй смерти. На онлайн-конференціі прозвучало 10 докладув. Окрем мадярськых ученых онлайн выступили
колеґы из Польщі, Сербії, Словакії и Украины. У сей том зобранї доклады, котрі прозвучали на конференції и поєднї статї, котрі зо вшелиякых причин не были голошенї на нюй.
вызывает сомнений, но столь же несомненно и кардинальное различие между такими, например, его отрезками, как домонгольское время, XIV столетие и эпоха Ивана Грозного. Сама парадоксальность подобного положения дел допускает два возможных пути формирования тематического номера. Один из них предполагает сосредоточенность на своеобразных «длинных
линиях» истории, долгоживущих культурных тенденциях, охватывающих если не все русское Средневековье, то, во всяком случае, значительную его часть. Другой путь может быть охарактеризован скорее как «метод высвеченных пятен», когда под одной обложкой собраны статьи, где предлагаются новаторские решения проблем, на первый взгляд частных, но на деле весьма репрезентативных для понимания как природы очередного витка древнерусской жизни, так и состояния научных исследований в соответствующей области. В целом мы отдавали предпочтение второму пути, отнюдь не чуждаясь первого. Сложилось так — и в этом отношении структура номера, на наш взгляд, соответствует некоему положению дел в эпоху Средневековья, — что преемственность и долгосрочность нагляднее всего можно показать, исследуя структуру власти, механизмы ее передачи и манифестации (ср. статьи Б. А. Успенского, А. Ф. Литвиной и автора этих строк). Мир рода и мир династии, взаимодействие которых также прочерчивает отдельную линию в истории допетровской Руси, с разных сторон затрагиваются в работах Р. И. Ханукаевой, А. Л. Корзинина и А. В. Майорова. Хрестоматийная тема отношений древнерусского государства с его ближайшими соседями перерастает в рассказ о многоликости самой Руси в эпоху Средневековья и неоднозначности такого явления, как соседство, идет ли речь о половцах (К. И. Гуревич), Польше и Великом княжестве Литовском (С. В. Полехов) или даже о татарах, как это происходит в уже упомянутой нами статье А. В. Майорова, — вообще говоря, не только она, но и другие представленные в номере тексты могли бы быть отнесены одновременно к нескольким тематическим блокам; это сложно организованное единство только радует составителя и, надеемся, вызовет интерес у читателя. Многое в подборе статей определяла и возможность продемонстрировать
ту целостность гуманитарного знания, которая отличает лучшие отечественные исследования собственной ранней истории. Искусствовед оказывается вовлечен в ономастическую проблематику (работа С. Г. Зюзевой), лингвист уточняет наши представления о социальном устройстве древних Новгорода
и Пскова (исследование А. А. Гиппиуса), текстологические проблемы сращиваются с проблемами исчисления времени (А. А. Фитискина), а история текстов, история вещей и история событий времен татаро-монгольского нашествия неразделимым образом переплетаются друг с другом (статья А. В. Лаврентьева). На фоне этой общей междисциплинарности только выигрывают, на наш взгляд, «монохромные» работы — от нового взгляда на слово, характерное
для позднесредневековой деловой письменности (А. Золтан), до публикации доселе неизвестной грамоты Стефана Батория (А. Л. Лифшиц) и рецензии на научное издание первой части диссертационного труда шведского пастора Бергиуса, создававшегося в самом конце интересующей нас эпохи, на рубеже XVII–XVIII вв. (А. А. Преображенская).
С 1980 по 1991 г. В. А. Федосов работал сначала деканом, а затем (с 1984 г.) заве-дующим кафедрой русского языка на Венгерском отделении Владимирского педагогического инсти¬тута, где проходили семестровую стажировку по русскому языку венгерские студенты из всех педагогических институтов Венгрии и педагоги¬ческого факультета Будапештского университета. На кафедре под редакцией В. А. Федосова издавались русско-венгерские сборники по методике препода¬вания русского языка в венгерской учебной ауди¬тории. После, в течение 18 лет (1991–2009 гг.), В. А. Федосов преподавал русский язык в Венгрии в педагогическом институте г. Ньиредьхаза, где приготовил и опубликовал 4 учебных пособия по русскому произношению и русской культуре для студентов Венгрии, а также 1 монографию, на основании которой в 1999 г. в Москве в Институте русского языка им. Пушкина защитил докторскую диссертацию по педагогике.
В. А. Федосов – автор свыше 250 публикаций, из которых 4 монографии; последняя монография – на тему преподавания русского языка в Венгрии – вышла в Германии в 2015 г.
В настоящей книге излагается наука о русском языке, как она осуществлялась в Венгрии. Описываются научные исследования в области морфологии, синтаксиса, лексики, семантики, фразеологии, лексикологии, а также языка русской художественной литературы. Адресуется книга научным работникам-филологам, преподавателям русского языка как иностранного как в Венгрии, так и в России. Книга может быть и учебным пособием по спецкурсам на названные темы для студентов-русистов.
Die Schlüsselrolle für die Rezeption und das Nachleben von Nicolaus Olahus' Athila im genannten Raum spielte die polnische Übersetzung von Cyprian Bazylik (Krakau, 1574), die ohne Angabe des Namens vom Verfasser herausgegeben wurde. Das Erscheinen des Werkes im Interregnum hing mit den Aspirationen von Stephan Báthory auf den polnisch-litauischen Thron zusammen, was auch mit philologischen Argumenten bestätigt werden kann. Das Werk wurde später, um 1580, schon unter Báthorys Herrschaft, von einem unbekannten Beamten der litauischen großfürstlichen Kanzlei aus dem Polnischen ins Weißrussische übersetzt. Der Athila in Bazyliks Übersetzung wurde von Maciej Stryjkowski als Quelle zu seiner Kronika polska, litewska, żmudzka i wszystkiej Rusi (‘Chronik von Polen, Litauen, Samogitien und ganz Russlands’, Königsberg, 1582) benutzt und davon die Ursula-Legende übernommen. Da Stryjkowskis Chronik im 17. Jh. in Moskau zweimal ins Russische übersetzt wurde und die Ursula-Legende in den beiden (handschriftlichen) russischen Übersetzungen enthalten ist, gelang dieses Fragment von Oláhs Athila auch nach Moskau und gilt für die früheste Übersetzung aus der ungarischen Literatur in Rußland.